Царь и султан: Османская империя глазами россиян - Виктор Таки

Война жестов между Репниным и великим визирем демонстрирует значение тел и их перемещений в пространстве для раннемодерных посольств, когда на кону было представление послом своего государя. История российских чрезвычайных посольств в Османскую империю также демонстрирует, что дипломатические отношения между двумя странами не полностью следовали заранее оговоренному сценарию. Несмотря на то что действия российских представителей и османских чиновников кажутся строгим ритуалом, параметры этого ритуала постоянно менялись. Как демонстрирует пример Репнина, детали дипломатических церемоний были предметом борьбы не только накануне, но и во время самих церемоний. Количество времени и внимание, уделявшееся переговорам относительно церемониала, демонстрируют значимость представительской роли дипломатии в сравнении с другими ее функциями в российско-османских отношениях раннемодерного периода. Будет небольшим преувеличением сказать, что наиболее важной задачей посла было добиться подобающего обращения с ним самим и его посольством.

Этот обзор царских посольств в Османскую империю в до- и послепетровскую эпоху дополняет картину характера петровской дипломатии. Центральную роль в этой картине обычно занимает Великое посольство 1697–1698 годов. В историографии это посольство рассматривается в первую очередь как способ сбора необходимой для преобразования России информации[115]. Подобная интерпретация Великого посольства соответствует нарративу о петровской модернизации России, в котором личное «ученичество» царя на Западе занимает большое место. Действительно, россияне начала XVIII столетия порой остро осознавали технологическое отставание своей страны и искали военные, управленческие и политические модели, которые позволили бы преодолеть расстояние, отделявшее их от более развитых держав Западной и Центральной Европы. Однако это только часть истории. Принимать ее за полную картину – значит анахронистически проецировать реалии XIX и XX веков на более ранний период. Соображения статуса были не менее важны, чем новые технологии. Желание стать «самознатнейшей» державой в Константинополе отражало раннемодерную ментальность, которая делала царей и бояр столь неуступчивыми в вопросах церемонии.

Главным следствием петровских реформ стали не новые цели российской дипломатии в Константинополе, а способы их достижения. Румянцев и Репнин в неменьшей степени, чем их предшественники допетровской эпохи, были убеждены, что препирательства по поводу церемонии абсолютно необходимы для поддержания международного статуса Российской империи. Однако чрезвычайные посланники послепетровского времени достигли этой цели, заимствуя представления о надлежащей форме посольской церемонии у своих западных коллег, а не у своих московских предшественников. Новые ориентиры российских правителей и элит, возникшие вследствие вестернизации, подталкивали их к заимствованию западных, а конкретно – австрийских образцов посольского церемониала. Постоянные царские представители в Константинополе еще более наглядно демонстрируют растущую значимость европейских дипломатов в качестве ролевых моделей для их российских коллег.

Российские и европейские дипломаты в Константинополе

Подобно дипломатии в целом, дипломатический корпус окончательно сложился к середине XVIII столетия. Тогда же вошел в обиход и сам этот термин. Однако начало формирования дипломатического корпуса как совокупности иностранных представителей при дворе того или иного правителя можно наблюдать уже в Италии в эпоху Ренессанса. Согласно Гарриет Маттингли, иностранные дипломаты в папском Риме впервые проявили чувство коллективной солидарности, следовали общепринятым правилам дипломатического поведения и даже выступали в качестве квазикорпоративного образования[116]. По мнению историка британской дипломатии в Османской империи Г. Р. Берриджа, Константинополь XVII столетия представлял собой следующую за ренессансной Италией главу в истории развития дипломатического корпуса[117]. Уже в 1620-е годы четыре постоянных европейских представителя в османской столице (венецианский, французский, английский и голландский) смогли выступить общим фронтом против того, что они считали несправедливостями османского правительства[118].

К 1700 году, когда Порта согласилась принять постоянного российского посланника, европейский дипломатический корпус в Константинополе де-факто существовал уже почти столетие. А потому, наряду с обеспечением за Россией наивысшего статуса в глазах Османов, российские резиденты стремились занять достойное место в этом сообществе. Хотя россияне стали действовать в этом направлении достаточно поздно, назначение постоянных царских представителей в султанскую столицу совпало по времени с формированием теории и терминологии европейской дипломатии, которые были ими быстро освоены. Интеграция российских министров-резидентов в дипломатический корпус на берегах Босфора сопровождалась агрессивным использованием ими дискурса европейской дипломатии как против Османов, которых россияне характеризовали как полностью чуждых европейским понятиям, как и против некоторых представителей самих европейских держав, чье попустительство они находили причиной продолжения «варварского» обращения Османов с иностранными дипломатами.

Хотя важные изменения посольского обряда произошли позже, петровское царствование все же составило новую страницу в истории российско-османских отношений. После того как посланник Петра I П. Б. Возницын поучаствовал в Карловицком конгрессе 1697–1699 годов, царь отправил Е. И. Украинцева в Константинополь с целью заключить мирный договор, что и было сделано в 1700 году. Свидетельством желания Петра изменить формат российско-османских отношений было решение направить Украинцева в османскую столицу на борту «Крепости», одного из нескольких боевых кораблей, которые были спущены на воду в Азовском море после захвата Азова российскими войсками в 1696 году. Еще более важным изменением стало назначение П. А. Толстого первым постоянным представителем России в Константинополе.

Османские представители встретили Толстого требованием возместить ущерб греческим купцам, ограбленным запорожцами, а затем потребовали его отбытия, мотивируя это тем, что мирный договор был уже подписан и не было никаких других неразрешенных проблем, которые требовали бы его постоянного присутствия в Константинополе. На первый взгляд это требование свидетельствует о нежелании Османов признать Россию равной другим европейским государствам, которые уже имели своих постоянных представителей на Босфоре. Желание царя иметь такого представителя было одним из проявлений его стремления превратить Россию в европейскую державу. Однако при более пристальном рассмотрении ситуация представляется более сложной. Венецианский посол (баило), а также послы Франции и Англии постоянно пребывали в Константинополе в рамках широких торговых связей, существовавших между этими странами и Османской империей[119]. Их постоянное присутствие обуславливалось большим количеством венецианских, французских и британских подданных, которые постоянно проживали в Османской империи и чей статус определялся системой капитуляций[120]. Поскольку россияне не были одной из торговых «наций», французский посол поспешил заметить османам, что постоянный представитель царя будет лишь способствовать бунтарству своих многочисленных единоверцев среди султанских подданных.

Поэтому неудивительно, что османы не торопились принимать от Толстого верительные грамоты. После того как это все-таки произошло, Толстой неоднократно жаловался своему брату, азовскому губернатору Ивану Андреевичу Толстому, что великий визирь его «и в почтении, и во всем перед всеми послами зело унижает»[121]. Во время аудиенции Толстого у султана «приемность учинили получше той как был у визиря, обаче перед иными послами хуже»[122]. Помимо качества приема, московский посольский обычай требовал, чтобы посланники царя были единственными иностранными представителями, принимавшимися правителем в тот день[123]. Памятуя об этом принципе, Толстой был особенно расстроен тем, что его приемы у султана в 1706 и 1709 годах проходили в тот же день, когда султан принимал представителей вассальной республики Рагузской, которые приносили свою дань османскому правителю на коленях. Однако его протесты остались без результата[124].

С назначением менее враждебного визиря, Каваноза Ахмед-паши, российский посланник, «подобно цесарским послам», получил разрешение находиться в Адрианополе, бывшем в то время местом постоянного пребывания султана. Сам Толстой объяснял постоянное присутствие цесарского резидента в Адрианополе тем, что он был послан «не для торговых своих промыслов, но для великих государственных дел»[125]. Таким образом, Толстой понимал, что османы различали послов морских держав, с одной стороны, и посланников Вены, с другой. Действительно, габсбургский легат был единственным представителем европейских держав, который занимался преимущественно политическими, а не коммерческими отношениями между представляемой им страной и Османской империей. Поскольку торговля между Россией и Османской Турцией в тот период была минимальна, российско-османские отношения были почти исключительно «политическими». Поэтому, согласившись принять постоянного российского представителя, османы фактически приравнивали Россию к Священной Римской империи. Принимая во внимание изначальное желание отправить Толстого домой, последовавшее затем разрешение находиться рядом с султаном в Адрианополе можно считать явным достижением. В то же время Толстой был не уверен, что великодушие визиря распространится на оплату расходов российской миссии, как это имело место в отношении других посланников[126]. Представитель Петра I довольно реалистично приписывал такое изменение в своем положении желанием османов помешать ему установить связи с греческими единоверцами в Константинополе.