Всяко третье размышленье - Джон Барт

Ныне покойный … Этим мы еще займемся.

— Стало быть, ты попался на крючок. В сети. Увяз, — заключила Поэт/Профессор/Поклонница Аманда Тодд. — Ну так тяни свой улов, даже если это ты сам. Как сказали в тридцать шестом родители твоего друга и спел в пятидесятых Пит Сигер: «Всему свое время», верно? У меня завтра утром семинар по сонетам Шекспира, надо бы почитать кое-что об их авторе, поэтому, если ты не против, давай помоем посуду, а попозже я к тебе вернусь.

Так мы и поступили, блюдя всегдашний наш обычай: съев совместно приготовленное нами, совместно же за собой и прибрать, — а затем разошлись по отдельным комнатам, только на сей раз не для обычного послеобеденного часа сосредоточенного неторопливого чтения, нет: Жена уселась за работу в Ее импровизированном домашнем кабинетике, а Муженек проделал то же самое — в совершенно для него непривычный час — в своем, дабы записать на будущее хотя бы несколько пробужденных его «видением» воспоминаний о бриджтаунском детстве. К примеру:

«Веселые игры на улице и ее тротуарах: „Джи“, „Недвард“, Рутти и, может быть, парочка ее подружек. „Классики“ — устричные раковины бросались в начерченные на асфальте мелом квадраты. „Скакалка“ — в нее, помнится, играли только девочки, хотя он и Нед иногда раскручивали для них длинную веревку, восклицая, если представлялся случай: „А я елочку вижу!“ „Бей банку“: правила позабыты, но не удовольствие, которое получал тот, кто первым успевал добежать до пустой литровой консервной жестянки, стоявшей вверх дном посреди Уотер-стрит (тихая боковая улочка, на коей жили обе семьи, тянувшаяся неподалеку от гораздо более оживленной Бридж-стрит), и пинком послать ее лязгать по асфальту, иногда удавалось даже забить банку под стоявшую на улице машину. Прятки на чьем-нибудь заднем дворе — или „Иду искать“, как они привычно называли эту игру, возможно по причине большей ритмичности такого обозначения, или „Не иду искать“, как она именовалась в случае, если водящий решал разыграть друзей и просто посидеть на веранде дома, посмеиваясь и ожидая, когда до попрятавшихся дойдет, что никто их не ищет, — на веранду эту он и отправлялся прямиком от одного из росших в соседских дворах огромных кленов (ныне все они уже покинули сей свет, как и тогдашние обитатели двухэтажных дощатых домов Уотер-стрит), у которого стоял, досчитывая до ста.

Ловля рыбы (аккурат под стать его и Манди; недавнему разговору о том, что он „попался на крючок“ и должен „тянуть свой улов“) на Эйвон-крик — вместе с Недом и Папой Просперами — с бетонной дамбы у разводного моста Бриджтаун-Стратфорд, в нескольких кварталах от их дома. Спиннингов мальчикам не полагалось, а полагались им длинные бамбуковые удилища: мистер П. оснащал таковые лесками, поплавками, грузилами и крючками, на которые насаживались кусочки крабового мяса, позволявшие, при наличии удачи, поймать окуня или горбыля, едва-едва дотягивавших до разрешенного законом размера, а порою и угря (скользкого, норовившего завязаться узлом, — пока снимешь этот улов с крючка, семь потов сойдет) или несъедобного, попусту сжиравшего наживку иглобрюха — его мы просто стукали посильнее башкой о бетон и выбрасывали, дохлого, в воду. Но хотя обычно выловленной нами рыбешки только и хватало, чтобы ткнуть в нее два, от силы три раза вилкой, миссис Проспер и даже Мама Ньюитт, если, конечно, не нападала на нее меланхолия, старательно чистили улов, жарили на масле и подавали к столу — как правило, с кукурузным хлебом, картофельным пюре, лимской фасолью и высшей (в случае последней из хозяек) похвалой: „Ну очень мило“.

Летние купания, не в узкой, кишевшей лодками и катерами речушке Эйвон-крик, но в более широкой и, относительно говоря, чистой реке Матаханнок, на общедоступном песчано-глинисто-спартинном „пляже“, лежавшем над местом впадения речушки в реку, чуть ниже большого моста, что соединяет собственно Стратфорд с землями округа. Скорее купания и шумная возня в воде, чем настоящее плавание, — в первые их школьные годы за ними присматривала миссис Проспер или мать одной из подружек Рут, попозже сама Рут — более или менее, — во исполнение обязанности Старшей Сестры, а после того, как мальчикам исполнилось по десять лет, или чуть раньше, их предоставили самим себе, ибо у взрослых считалось тогда, что такие взрослые дети вполне могут безнадзорно бегать на реку и с реки (что они и делали, обучаясь в Бриджтаунской начальной) и безо всякого вреда для себя плескаться там в солоноватой из-за прилива послеполуденной воде. „С моста не нырять“ — этим красовавшимся на отдельном щите запретом мальчики постарше привычно пренебрегали. „Не уплывайте так далеко, что не сумеете вернуться“ — правило, само собой разумевшееся; „На фарватер не заплывать“ — более спорное, поскольку рыбацких и прогулочных катеров на этом участке реки было куда как меньше, чем на Эйвон-крик или в нижнем течении реки Матаханнок, где в нее впадали многочисленные притоки, а по берегам стояли судоремонтные мастерские и цеха по переработке крабов и устриц. Для наших десяти-двенадцатилетних отроков заплыть кролем на самый фарватер означало бы уклониться от исполнения предыдущего правила, а то и нарушить его. „Остерегайтесь скатов и жгучих медуз“: первые (они же хвостоколы) встречались, по счастью, редко, да и уклониться от встречи с ними было несложно, следовало лишь помнить о необходимости приволакивать ноги, бредя по твердому песчано-глинистому дну (становившемуся почти неразличимым, едва вода доходила тебе до колен), однако „уколы“ их были неприятны до крайности, о чем свидетельствовала едва не приведшая к фатальному результату встреча с одним из них капитана Джона Смита, состоявшаяся в 1608 году, когда он исследовал южную часть Чесапикского залива — в месте, так и названном впоследствии: „мыс Ската“. Последнее же относилось к менее устрашающей, но определенно неприятной медузе Chrysaora quinquecirra, столь обильно плодившейся летом, особенно засушливым (когда солоноватая вода становилась еще солонее), что избежать встреч с ними можно было, лишь оставаясь на берегу».

К чему, когда медуз появлялось многое множество, и склонялись девочки, в особенности те, что постарше, — они окунались, чтобы охладиться, на мелководье у самого берега, где медуз почти не водилось, и возвращались на более или менее песчаный «пляж», чтобы поиграть с «песком» (не шедшим ни в какое сравнение с тем, что устилал прекрасные атлантические пляжи, до которых было отсюда несколько часов езды и которые Просперы навещали раза, может быть, два за лето, иногда прихватывая с собою и «Джи») или просто полежать, как настоящие девушки, на полотенцах, обмениваясь сплетнями, листая журналы и загорая (а чаще всего обгорая, поскольку лосьонами от загара пользовались, да и то редко, лишь девы взрослые, а до «солнцезащитного фактора» тогда никто еще не додумался). Светлокожие мальчики просто покрывались себе волдырями, облезали и десятилетия спустя расплачивались за это актиничными кератозами, базалиомами, а то и опасными меланомами. Детишкам из негритянских кварталов Стратфорда/Бриджтауна повезло, как однажды заметила миссис Проспер, сильнее — в смысле солнечных ожогов, если ни в каком другом. Однако с ними никто из нас лично знаком не был: учились они в собственной маленькой школе, стоявшей на дальнем конце города, а купались в собственном опять-таки месте, где-то вблизи устья Эйвон-крик. Для Неда, Джи и других мальчишек медузы были не более чем мелкой помехой. Проводя в воде столько времени, сколько девочки старались проводить вне ее, друзья скакали, плескались друг в друга, играли в «подводную лодку», ныряли с бетонных быков моста, а когда подросли, и с самого моста, что запрещалось, — даже немножко плавали, обучаясь друг у друга или у случайно попавшего в их компанию взрослого. Неизбежные, более или менее сильные ожоги, коими награждали их медузы (на самом-то деле ожоги пикриновой кислотой, объяснил им мистер Проспер), воспринимались детьми примерно как ссадины на коленях и царапины на локтях, приобретавшиеся ими во время игр совсем иного рода, для избавления же от боли они применяли те или иные народные средства — втирание песка, например: трешь — боль жуткая, перестанешь тереть — сильно легчает; а то еще можно было помочиться на ожог, если девочки поблизости не наблюдались и если в него удавалось попасть струей — предпочтительно собственной, а не приятеля. Добавление своей родимой мочевой кислоты к медузьей пикриновой было, как они сообразили впоследствии, сродни попыткам тушить пожар керосином — в любом случае победителем оставался огонь. Ну-с, а теперь, раз уж они вытащили из трусов свои маленькие пиписьки…

Игра в «Я вижу елочку» в иной ее разновидности — с сестрицей Рут, не у реки, но на чердаке дома 213 по Уотер-стрит: на другой ее стороне и в двух кварталах от 210-го Ньюиттов. «Ну разумеется, добрались и до нее», — словно бы слышит Рассказчик вздох своей супруги, для которой этот лакомый кусочек воспоминаний новости не составит, — «„ты мне свою покажешь, я тебе свою“ — и так далее. Что тут нового? И кому это интересно? — она и Сэмми, напоминает Аманда мужу[29], тоже играли „в доктора“ — несколько раз, пока у них не отросли лобковые волосы, — но разве она пишет об этом стихи?»