Чужие сны и другие истории - Джон Ирвинг

После поражения от Буономано я испытывал удовлетворение от ничьих и даже радость побед. Но не это делало роль запасного столь тяжкой для меня. В Эксетере я три года подряд открывал состязания, выступая первым. Спустя несколько лет, рассуждая уже с позиции тренера, я испытывал глубочайшее уважение к запасным хороших борцовских команд. Благодаря им команда и была хорошей. Запасные являлись неотъемлемой частью таких команд; на менее высоком уровне и на не столь ответственных соревнованиях они могли бы отлично выступать в основном составе. Но в Питсбурге все это представлялось мне весьма незавидным и даже унизительным. Мне не хватало мудрости, чтобы понять: быть запасным для борца уровня Майка Джонсона — это не унижение, а честь. Вместо этого я злился на себя и свои ограниченные спортивные качества.

Неудачи на борцовском мате отразились и на моей учебе. Мне было лень прилагать усилия. Я продолжал упорно тренироваться, но все больше ощущал, что двигаюсь по кругу. Мне требовалось участие в выездных состязаниях, поединки с незнакомыми борцами. А борясь с Мойером, Джонсоном, Хениффом, Уорником или Карсуэллом (возможно, фамилия этого рыжего была все-таки Казуэлл), я никоим образом не повышал свое мастерство. Кроме тренировок, все вызывало у меня скуку. Я устал вариться в котле Питсбургского университета. Мне требовались новые впечатления, если не в качестве участника команды, то в каком-нибудь ином. Я попросил тренера Пири брать меня на выездные состязания в качестве администратора команды. Он согласился, поскольку видел мое состояние и относился ко мне по-доброму. Скажу, что администратором я был крайне невнимательным. (Мысли о собственных произведениях печальным образом сказываются на административных обязанностях.)

Да, Рекс Пири всегда по-доброму относился ко мне, за исключением одного случая, когда он самолично обрезал мне волосы. Дело было на выездных состязаниях, где-то в Мэриленде (а может, и в другом штате). До этого Пири попросил меня подстричься. Я вовсе не был поклонником длинных волос и не собирался отстаивать право на них. Наоборот, я всеми силами старался не вызывать нареканий тренера. Я попросту забыл о его просьбе.

Времени идти в парикмахерскую уже не оставалось. И тогда тренер Пири водрузил мне на голову хирургическую ванночку, но не круглую, а изогнутую. Все волосы, что выступали из-под ванночки, он обрезал тупоносыми ножницами. Такими ножницами обычно снимают лейкопластырь с коленок, лодыжек, плеч, запястий и пальцев… словом, со всех мест, где он бывает наклеен. (К концу борцовского сезона мы густо обрастали лейкопластырем.) Надо сказать, что стрижка получилась достаточно удачной. Рекс не пытался унизить меня: просто он доступным ему способом исправил последствия моей забывчивости. И потом, я сам же и был виноват. Стрижка, произведенная Пири, стала символом всех моих питсбургских испытаний.

Примерно в это же время я начал курить. Понемногу, хотя и больше, чем курил Шерман Мойер. Возможно, он меня и подвигнул на это: если в поединках у меня не было шансов выскользнуть из его хватки, то я мог хотя бы «перекурить» своего соперника. Это был глупый способ попрощаться с борьбой. На самом деле я не прощался с борьбой до своих сорока семи лет, после чего бросил курить так же быстро, как и начал. Чаще всего поведение, разрушающее здоровье, просто смехотворно, к каким бы изощренным уловкам ни прибегали твои личные демоны. Учитывая мои ограниченные спортивные данные, я собственными руками ломал скромные преимущества, которыми обладал. До того как я начал курить, я находился просто в отличной спортивной форме.

Обычно пачки сигарет мне хватало на неделю, иногда даже на две. Чем больше я курил, тем усерднее тренировался. Зачем я это делал? Одна-две сигареты в день — такое курение не вызывает болезненного привыкания. Я так и не сделался заядлым курильщиком. Мои проблемы можно было решить иным способом — навестить университетского психолога. Даже когда я курил, то где-то на задворках сознания представлял, что искуплю свой грех в соревнованиях первокурсников Восточного побережья. Я входил в число трех кандидатов от Питсбургского университета.

Ответственным за поездку на состязания в Уэст-Пойнт тренер Пири сделал меня. Наверное, по причине моего недолгого опыта в должности администратора команды. Мне вручили билеты и карманные деньги. Университетская команда оставалась в Питсбурге и готовилась к общенациональным соревнованиям. Никто из тренеров с нами не поехал, и потому мне, Ли Холлу и Карсуэллу или Казуэллу (буду все-таки называть этого парня Казуэллом) предстояло самим добраться до Уэст-Пойнта. Задача казалась достаточно простой. У меня на руках были билеты из Питсбурга до автобусного терминала Портового управления в Нью-Йорке и билеты на транзитный проезд из Нью-Йорка до Уэст-Пойнта. Тренер Пири велел нам добраться до Манхэттена и там сесть на первый подвернувшийся автобус, идущий в направлении Уэст-Пойнта. Казалось бы, чего проще? Но питсбургский автобус добрался до Нью-Йорка с изрядным опозданием. Когда мы прибыли на автобусный терминал, была полночь. Ближайший автобус на Уэст-Пойнт отходил только в восемь часов утра. А в семь начиналось взвешивание участников соревнований.

— Если мы не пройдем взвешивание, нас не допустят к состязаниям, — сказал Казуэлл.

— И что нам делать? — спросил у меня Ли Холл.

Мне тут же вспомнилась хирургическая ванночка на моей голове. Я спросил себя: «Каких действий в подобной ситуации ожидал бы от меня Рекс Пири?» Весь год мы трое состязались только со своими сокурсниками. Мы рисковали пропустить не просто один из турниров, а наш единственный турнир. Я пересчитал карманные деньги, выданные мне тренером Пири. Ровно сто долларов. У нас имелись транзитные билеты на проезд из Уэст-Пойнта до Нью-Йорка и обратные билеты до Питсбурга. Требовалось проявить некоторую смекалку и попасть в Уэст-Пойнт ранее семи часов утра. А карманные деньги? На что они нам, если перед взвешиванием мы не собирались ничего есть?

Мы вышли за пределы автобусного терминала. Время двигалось к часу ночи. Я был рад, что моими спутниками оказались стосемидесятисемифунтовый Ли Холл и силач Казуэлл (Казуэллу предстояло состязаться в весовой категории до ста тридцати семи фунтов, а мне — в категории до ста тридцати фунтов). Я останавливал одно такси за другим, но водители отказывались везти нас в Уэст-Пойнт. Наконец один согласился поехать туда за сто долларов.

— В Уэст-Пойнт? За сто баксов? Разумеется, приятель, — сказал водитель. — Ты мне только скажи, где этот Уэст-Пойнт?

Казуэлл заявил, что в движущейся машине не может ориентироваться по карте. Его, видите ли, начинало выворачивать. Ли Холлу было трудно сидеть на переднем сиденье — мешала коробка таксометра. (Кстати, Ли пришлось сбросить немало фунтов, чтобы достичь заветных ста семидесяти семи.) Таким образом, роль штурмана досталась мне. Я сел рядом с водителем.

— Вам нужно ехать вверх по Гудзону, — сказал я водителю.

— Согласен, приятель. Вверх так вверх. А насколько вверх?

В дальнейшем мне доводилось летать беспосадочным рейсом из Нью-Йорка в Токио. Я ездил из Айова-Сити в Эксетер, практически нигде не останавливаясь. Но эта поездка вверх по Гудзону была самой длинной в моей жизни. Неужели голландцы когда-то исследовали Гудзон, передвигаясь на лодках? Ехать на этом такси было еще хуже, чем плыть на лодке.

Во-первых, единственной имевшейся картой была карта нью-йоркских районов, охватывающая Манхэттен, Бруклин, Куинс и Бронкс. Во-вторых, как только городские огни остались позади, наш водитель объявил, что боится темноты.

— Я еще не ездил в темноте, — хныкал он. — В такой темноте.

Мы не ехали, а ползли. Вдобавок с неба сыпался снег вперемешку с дождем. Казалось, что к Уэст-Пойнту ведут только захудалые кружные дороги. Во всяком случае, других нам не попадалось.

— Я еще не видел столько деревьев, — запричитал таксист. — Такого множества.

Если водитель боялся темноты и обилия деревьев, то солдаты, охранявшие величественные ворота Военной академии сухопутных войск (вероятно, это была военная полиция), наверняка заставили его подумать о собственной погибели. Они стояли в полном боевом снаряжении, словно ждали нападения. Но военные полицейские вовсе не ожидали запоздалого появления трех борцов из Питсбурга. Все остальные участники приехали давным-давно и, по мнению солдат, видели десятые сны. К счастью, нам не пришлось раскрывать спортивные сумки и доказывать, что мы действительно спортсмены, а не диверсанты. Ребятам из военной полиции достаточно было взглянуть на Ли Холла.

Далее встал вопрос о местонахождении нашей казармы. Где спят остальные участники завтрашнего турнира — военные полицейские не знали. При всем их решительном виде у них не хватало смелости позвонить армейскому тренеру и спросить об этом. Часы показывали без нескольких минут четыре. До взвешивания оставалось три часа. Я предложил солдатам отвести нас в спортивный зал, сказав, что мы прекрасно можем вздремнуть там. Казуэлл и Холл сразу догадались о направлении моих мыслей. Я же объяснил ребятам из военной полиции, что маты в зале расстилают с вечера — тогда они распрямляются и во время состязаний у них не загибаются углы. Если нам позволят, мы готовы спать на матах.