Сумрак в конце туннеля (сборник) - Андрей Гребенщиков

   Он приветливо улыбается, причем совершенно искренне. Редкое качество для работников сферы обслуживания. Тем приятнее встретить исключение.

   – Здравствуйте, – я киваю в ответ. Прежде чем последовать за официантом, ищу глазами вешалку. Она прямо за дверью. Легким движением скидываю ветровку – разве когда-то на мне была «химза»? – и оставляю ее болтаться на крючке. – Идемте.

   Я без труда могу найти свой столик, но предпочитаю до конца насладиться установленным ритуалом. К чему спешить? Я пришел слишком рано, а она, как всегда, опоздает.

   – Ваш столик, – рыжий жестом указывает на место возле огромного окна во всю стену.

   – Спасибо.

   Добродушный официант не спешит вручить мне меню, вместо этого спрашивает учтиво:

   – Вам как всегда?

   Здесь подают прекрасный греческий салат и просто восхитительные медальоны из свинины в терпком гранатовом соусе.

   – Конечно, – энергично трясу головой. – Конечно!

   – Что будете пить?

   К мясу полагается красное вино, но стоит ли мучить себя условностями, когда на улице парит настоящий летний зной?

   – Пиво. Любое разливное, – и быстро уточняю, коря себя за поспешность. – Любое разливное светлое.

   Не думаю, что официант принес бы в жару темного, но лучше потратить несколько лишних слов, чем давиться не подобающим погоде напитком.

   – А главное – холодное! – вот это уточнение точно лишним не будет.

   – Немецкое или чешское? – рыжий с насмешливым видом продолжает исключать неправильные варианты.

   Вздыхаю про себя – кто ж его просил играть в демократию? А мне теперь страдать нелегким выбором.

   После недолгого раздумья принимаю решение, от которого царь Сол омон должен многократно перевернуться в своей усыпальнице:

   – Хочу нашего.

   Официант удивленно и слегка театрально изгибает брови, но отговаривать меня не спешит. Лишь что-то записывает карандашом в своем крохотном блокнотике.

   – У вас же питерское заведение? – мне вдруг становится неловко от странного пассажа – ведь выбор-то совершенно идиотский. – Хочу соответствовать – буду пить ленинградскую «Балтику».

   Я – дурак, вдвойне дурак. Не особо люблю отечественное пиво, а уж «Балтику» – меньше всего.

   Рыжий смеется, не переставая писать:

   – Как скажете.

   Несколько секунд размышляю о собственном странном заказе, прихожу к выводу, что во всем виновата жара, и с облегчением откидываюсь на высоком, удобном стуле. Отсюда открывается замечательный вид на улицу – она небольшая, машины здесь редкие гости, зато прогуливающихся, никуда не спешащих прохож их – в достатке. Мне нравится наблюдать за людьми, особенно за счастливыми и беззаботными. Глядя на них, становится чуть светлее, я купаюсь в отблесках чужого умиротворения и покоя.

   Мое внимание сразу же привлекают дед и внук, медленно ковыляющие по тротуару: дед очень стар, идет с трудом, опираясь на видавшую виды палочку, пацаненок же совсем маленький, и тоже с трудом передвигает свои нетвердые и не совсем послушные ноги. Но малыш совершенно счастлив, его отпустили с любимым дедой на прогулку, он радуется редкому в этих краях солнышку, он чувствует себя большим и взрослым, ведь передвижение на четвереньках осталось в прошлом, а впереди ждут бег и прыжки! Старик наверняка вздыхает и охает при каждом шаге – толстое окно не пропускает звуков с улицы, – но улыбка не сходит с его уст, окруженных глубокими морщинами. Он вспоминает – я уверен – свою молодость и ненадолго забывает о скорой, навязчивой смерти, поджидающей его за каждым оторванным листком в календаре.

   Начинающий свою жизнь и встречающий ее закат… Немного грустно, но старик не боится, не боюсь и я. Он улыбается, и улыбка его молода, а значит, смерти придется еще немного подождать своей законной, но ускользающей добычи.

   Две пожилые женщины обсуждают что-то весьма оживленно и эмоционально. Говорят одновременно, и явно не слушая друг друга, но при этом и не перебивая. Им нужно излить из себя накопившиеся и не нашедшие выхода переживания: рассказать о прежних и новых болячках, об успехах детей и их неблагодарности, о радостях, что дарят внуки, и заботах, которыми награждают соседи. Сказать нужно многое – два монолога без единого слушателя… Но усталые лица постепенно разглаживаются, стирая некрасивые следы, оставленные годами, а в глазах появляется… если еще не блеск, то хотя бы намек на него. Женщинам становится легче.

   Совсем юная школьница в окружении двух столь же юных кавалеров с ранцами и сменкой, отчаянно борющихся за ее благосклонность. Они смешные, вся троица: смущающаяся и пока не научившаяся наслаждаться неотступным мужским вниманием девчонка и неуклюжие мальчишки, чье вчерашнее беззаботное детство ныне подвергается сумасшедшей гормональной бомбардировке. Без пяти минут подростки – они боятся непонятных перемен и с затаенной надеждой ждут их.

   – Греческий салат, – передо мной возникает огромная тарелка с аппетитно выглядящими овощами, украшенными кубиками феты и кольцами лука. Мой любимый соус, которым обильно полито блюдо, благоухает так, что я готов наброситься на еду немедля, забыв о приличиях. Официант замечает мое нетерпение и тут же оставляет проголодавшегося посетителя наедине с угощением.

   Я почти успеваю проникнуться благодарностью к деликатному рыжему парню, однако ненасытная страсть к изысканной кухне накрывает меня с головой, заставляя забыть обо всем остальном.

  * * *

   Пятьдесят минут. она опаздывает уже на пятьдесят минут. Пиво давно выпито, горячее и десерт уничтожены без остатка. Вкусно, но мне одиноко…

   Вновь набираю ее номер. Робот с неживым женским голосом равнодушно повторяет заученную фразу:

   – Абонент недо…

   Отбиваю. Начинаю злиться – на вечную непунктуальность, на дурацкую привычку не заряжать вовремя телефон, на…

   – Ваш счет.

   Официант смотрит с пониманием и сочувствием. Ему искренне жаль, что он не может ничем помочь. Хороший парень…

   – Если она все же соизволит прийти, – я киваю в сторону пустующего напротив меня стула, – передайте, пожалуйста, что жутко недовольный муж будет ждать ее в парке рядом с метро.

   – Обязательно передам.

   На всякий случай уточняю:

   – Вы же помните ее? Высокая, с длинными светлыми волосами…

   – Конечно, у вас очень красивая же на.

   – Только уж очень необязательная, – я ворчу, но слова официанта мне приятны. «Ты самая прекрасная». И зачем-то невпопад добавляю: – Она любит, когда ее называют Златовлаской.

   Стою перед вешалкой и с тоской гляжу на свою ветровку. С утра капал дождь, но сейчас таскать с собой ненужную вещь совершенно не хочется. Раздеться бы и, наплевав на культуру и воспитание, залезть в фонтан… Я искренне завидую малышам: им пока неведомы глупые условности взрослого мира, поэтому сейчас они с наслаждением барахтаются в прохладной воде. А мы смотрим на них и мечтаем снова стать детьми…

   Снимаю ненавистную куртку с крючка, и мой взгляд упирается в настенное зеркало, доселе скрытое одеждой. Оно разбито, прямо посредине сверху вниз змеится широкая трещина с рваными краями-осколками.

   Что-то меняется, я не понимаю что, но…

   За окном темно, Солнца больше нет. Тишина. Забытье и смерть.

  ;  Из зеркала на меня смотрит чужой человек с моим лицом… С половинкой моего лица, вторая часть, отделенная трещиной в стекле, – кто-то старый, уставший, с потухшим и пустым взором.

   Что-то меняется.

   В зеркале я. Сегодняшний и тот, что остался двадцатипятилетним. Молодым, наверное, счастливым… Жизнь, разбитая надвое.

   Отворачиваюсь. Внутри кафе пыль и тлен. Музыка умерла, светильники погасли. Забытье и смерть…

   Но официант еще здесь, он внимательно смотрит на меня. Ждет.

   Мне нечего сказать ему. Произошедшее двадцать лет назад вернулось на один день, но Она опять опоздала. Сначала сюда, а потом и в спасительное метро. А я опять не дождался ее.

   – Как это место называлось? Раньше. – Глупый и несвоевременный вопрос, но все другие не имеют ни ответа, ни смысла.

   Официант пожимает плечами:

   – Я не знаю. В вашей па мяти не сохранилось названия.