Грибник - Михаил Васильев

"Уже не просто иду на службу — иду в должность".

Случайно заглянул в фойе для зрителей — там полированный мрамор, порфир, бархатные портьеры. Вдоль стены — плоские диванчики без спинок.

"Как такое называется? Софа? Может быть, оттоманка?"

Немного нелепая уже, устаревшая роскошь. Колонны из какого-то темно-красного камня. Давно, впрочем, знакомого, такой часто попадался на озере.

Лестницу, по которой он поднимался, ограждали перила из каких-то завитушек, похожих на чугунный крем. На вершине лестницы стояли бронзовые женщины с электрическими факелами.

"Венчали лестницу", — Сейчас он и думать старался в старинной манере, переводить слова внутри себя на какой-то прежний язык.

"Дореволюционный модерн. Архитектурный антиквариат".

Найти библиотеку здесь оказалось сложнее, чем он думал. Хотел спросить дорогу у какой-то женщины, которая, близоруко щурясь, зигзагами шла по коридору, вглядывалась в таблички на дверях. И совсем неожиданно узнал в ней известнейшую, особенно, здесь, в Петербурге, актрису. Такая обычная, такая земная и вдруг актриса.

Опять коридоры. Здесь навстречу торжественно шла какая-то процессия. Впереди, флагманом, кто-то высокий или просто сильно вытягивающийся вверх, с длинными, но жидкими седыми волосами. За ним двигалась свита из нескольких ярко накрашенных старух. Белое, будто напудренное, лицо переднего было так хорошо знакомо. Сам великий художественный руководитель Среднего театра Абрам Великолуцкий. Неестественно выпрямившись и даже выгнувшись вперед, тот шел медленно-медленно, похожий на почему-то сошедший с пьедестала памятник. Передвигался, с выражением глубочайшего погружения в свои мысли. Такого погружения и в такие мысли, каких и не бывает.

Старухи, похоже, старались его не обгонять, шли, о чем-то негромко разговаривая друг с другом. Некоторые из них были смутно знакомы. Кажется, по каким-то фильмам.

Вся это процессия и сам Великолуцкий произвели шоковое впечатление. Первой мыслью было, что главный режиссер здесь сумасшедший, так нелепо он выглядел.

"Помпезность", — Ни разу в жизни не приходилось, даже мысленно, произносить этого слова. И, тем более, наблюдать наяву, что это такое.

Великолуцкий со свитой прошел мимо прижавшегося к стене Артура. В отчаянии тот спустился в еще одно фойе. Старушка уборщица мыла здесь пол. Лицо у уборщицы тоже показалось знакомым. Он мысленно вообразил, что это бывшая известная актриса, которая, состарившись, вынуждена была покинуть сцену. Например, из-за сильнейшего склероза. Но вот не может расстаться с родным театром и согласна оставаться здесь, хоть уборщицей, работать из последних сил.

Мимо прошли несколько молоденьких танцовщиц в чем-то черном, обтягивающем. Та с неудовольствием посмотрела им вслед, перестала шаркать шваброй. Достав пачку папирос, закурила, пробормотала что-то.

"Ходють. Целлюлитом трясут", — расслышал Артур.

Он снова оказался в служебных недрах.

"Темные закоулки", — мысленно опять выразился на старинный манер. В этом тупике прочитал табличку. — Может быть, вот это — "Литературная часть" имеет какое-то отношение ко мне?"

За дверью с табличкой, в литчасти, как оказалось, его ждали. Велели зайти туда вечером, к концу рабочего дня. Библиотека, как объяснили, была этажом ниже, но недалеко, возле лестницы.

Библиотекой оказалась не слишком большая комната. Со столами в несколько рядов — это было немного похоже на класс в школе и, наверное, считалось читальным залом. Дальше стоял деревянный барьер, а за ним стеллажи с книгами.

Здесь было откровенно накурено. За стеллажами, видимо, существовало еще какое-то убежище для библиотекаря. Оттуда слышался голос, низкий, женский, там явно говорили по телефону:

— Да, дорогая, вы же знаете, как я метеозависима. Да. Да. И вам тоже всех благ. Ну, все, ко мне пришли.

Из-за стеллажей появилась, затягиваясь сигаретой, сильно пожилая, пожалуй, даже старая дама, массивная, с окрашенными в угольно-черный цвет волосами.

— Вижу, это вы новый библиотекарь, — заговорила она. — Судя по тому, как оглядываете нашу библиотеку. Вас ведь зовут Артур? Башмачкин, кажется? А меня — Октябрина Спартаковна. Вот, вскоре ухожу на покой, передам это все вам. Хотя для меня пенсия — будто репетиция смерти. Ах, не спорьте! — махнула она рукой, хотя Артур ни о чем спорить не собирался.

Пальцы этой руки были полностью унизаны разноцветными перстнями, только мизинец оставался свободным. Судя по нарядам и манерам, Октябрина Спартаковна не желала признавать себя старухой.

На шее у нее висели крупные янтарные бусы, бархатное ожерелье с какой-то геммой. На гемме — портрет неизвестной женщины. Вообще, висело много всего сложного.

Артур все оглядывался. Стену за Октябриной украшал раскрытый веер, рядом с ним — портреты Пушкина и, кажется, Щепкина. На библиотечной стойке лежала большая толстая и потертая книга. На ней написано одно слово "Грим". Было непонятно, зачем здесь сказки, потом дошло, что это не книга немецких братьев, а пособие для гримеров.

— Наше руководство давно требует завести электронную картотеку, стыдит меня за наши картонные карточки, но я даже не знаю, где компьютер включается. Вы молодой, современный, а я на этот компьютер смотрю, как этот… Неандерталец, — Октябрина говорила, не останавливаясь и затягиваясь сигаретой между фразами. Дым толчками вылетал у нее изо рта вместе с каждым словом.

На ближнем стеллаже плотно, один к одному, стояли тома собраний сочинений. Выцветшие на солнце и теперь все почти одинакового цвета.

Среди них Артур увидел своего обожаемого Мопассана. Любимое "огоньковское" издание в двенадцати томах. Как будто встретил старого знакомого.

"Сладкий для меня запах книг".

— А я тут до вас беседовала с приятельницей из костюмерной. Мы задумываем новое платье для меня, — уже откровенничала старуха. — Стараюсь следить за собой, не распускаться. Диету вот подбираю.

— Что-то писклявое от моды? Вы, я вижу, стремитесь к балетным формам, — решился сыронизировать Артур. — К пенсии?

Октябрина басовито хохотнула, якобы удивленная наивностью новичка, принявшую ее за столь молодую, только входящую в пенсионный возраст особу.

— Нет, я давно на пенсии, но вот работаю.

День продолжался, но Артур так и не понял, чем он будет здесь заниматься. Пока только приходилось отвечать на бесконечные расспросы Октябрины. Та тянула из него рассказы о его жизни, признания о нем, о родственниках, о том, что он ест, чем и от чего лечится, с кем "встречается", как она выразилась. Тянула и тянула, будто пряха нитку из мотка шерсти, и нитка становилась все длиннее и длиннее.

— Какой профессией вы обладаете? — спрашивала она.

— Я вроде старателя, ловца жемчуга. Только жемчуга нет в наших краях. Грибы — мой жемчуг, грибник — моя профессия. Вольный грибник… еще недавно был.

— И что, есть доход?

— Мне платит дань мой грибной народ. Племена вешенок, рыжиков и моховиков. Я, вообще-то, из знатной семьи. Дед у меня был главный сварщик очень большого завода. И родители тоже не из последних.

Октябрина иронии Артура не замечала, все расспрашивала, сколько у него жен, сколько детей, платит ли он алименты. Тот уже выдумывал, как мог. Придумал целый воображаемый виртуальный мир, в котором действовал другой улучшенный Артур.

— Женат был три с половиной раза. В ЗАГСе уже не расписывают, вообще, больше пускать не хотят… Ну, обо мне неинтересно, — пытался он прервать допрос. — А как у вас дела?..

— Как так неинтересно!.. — немедленно пресекла Октябрина его наивную уловку. Настойчиво и въедливо расспрашивала об Артуровом настоящем и прошлом:

— А старый этот Илья был?

— Да немолодой. Все говорил, я точно знаю, когда у меня старость наступила. В сорок шесть лет. Вместе с инфарктом. Ему физически напрягаться нельзя было, а он напрягался, еще как… Работы много — у нас в кооперативе обширная грибная плантация. Ну, как плантация…

Октябрине почему-то необходимо было знать, что у них был за кооператив.

— Это деда идея, — все не умолкал, вынужден был продолжать Артур. — "Микориза" — так мы наш кооператив назвали. Никто этого названия запомнить не может. Микориза — это…

Микориза Октябрину не заинтересовала.

— Ну а, ну а?.. — с жадностью все расспрашивала она дальше.

— Ну а я остался в родовом жилье, в одной комнате, в коммуналке. Там, где всю жизнь и прожил. Зато теперь соседом будет лучший друг детства. В этой коммуналке мы все время друг к другу бегали. Один раз как-то приходит он, — вспомнил Артур, — а у нас на подоконнике жгучий перец в горшке рос. Стручки такие красивые, красные, будто лакированные. Я выходил куда-то и специально ему сказал: только не кусай их, не ешь! Этот перец маленький, он еще вырастет. И только вышел в коридор, слышу крик дикий. Укусил! — Артур умолк, задумался, ностальгически улыбаясь.