Дорога на Тмутаракань - Ю Продан

Долго не мог уснуть воевода, но усталость взяла свое, сон сморил его на мягком пушистом ложе.

Проснулся он так же внезапно, как и уснул.

- Беда, воевода! - оглушил его знакомый голос. - Вятичи пошли на приступ!

- Какой приступ? - сонный Вуефаст ничего не мог понять и сердито отталкивал сотника Глеба, который тряс его за плечо. - Какие вятичи?

- Вятичи захватили наш полон, что был там, за стеной... Ломятся в ворота...

Только теперь Вуефаст наконец проснулся: добыча, пленники, захваченные в Саркеле, уходят из его рук! С необычной ловкостью сбросил он с ложа свое грузное тело и, осенив себя размашистым крестом, уже более осмысленно вгляделся в лицо Глеба, по которому плясали тусклые блики от масляного светильника.

- А стража что? Подмогу послал ты к воротам? Где Джабгу? - забросал он вопросами сотника.

- Вся дружина рубится с этими язычниками погаными, что клятву свою нарушили. Только мало нас, боюсь, не устоят наши вои... А Джабгу... Куда он денется? Ему ни к чему кидаться из огня да в полымя...

- За Джабгу мне головой отвечаешь! Он для нас - мошна с золотом, за него можно добрый выкуп взять. Сбежит паршивец - князь нас не пожалует. Вуефаст перевел дыхание и заговорил спокойно: - А насчет ворот ты верно молвишь. Не удержать нам их. Потому оставь там заслон малый, а всех остальных воев отведи сюда, к башне. Тут насмерть встанем, дальше отходить некуда. С богом!

- Быть по сему! - тряхнул головой сотник и кинулся туда, откуда доносились крики распаленных сечей людей, стоны раненых и лязг оружия.

Вуефаст с необычной для его грузной фигуры легкостью натянул на себя кольчугу, перепоясался мечом и, помедлив немного, надел поверх повязки и шелом. Он поспешил на выход, и вскоре перед башней послышались его зычные окрики, обращенные к дружинникам, отбивавшим натиск бывших союзников.

Вятичи атаковали без особой охоты, но их было больше, чем киевлян. Они сумели прорваться в узкую щель ворот, тесня воинов Вуефаста к башне.

Схватка шла при тусклом свете щербатого месяца, клонившегося к земле и уже собиравшегося укрыться за стеной крепости. Но и в этой полумгле Вуефаст сумел разглядеть высокого и плечистого князя Войта, махавшего, будто цепом, тяжелым шестопером.

- Ах ты пес шелудивый, князь лапотный! - взревел воевода. - Вот ужо я до тебя доберусь!

Он кинулся вперед, как вепрь сквозь болотные заросли, продираясь сквозь ряды кое-как вооруженных вятичей. Червленый щит его, побывавший под Царьградом и под Искоростенем, отражал удары неприятельских дубин, мечей и рогатин, а меч, выкованный по специальному заказу лучшим кузнецом из Родни, направо и налево раздавал мощные удары.

А навстречу старому воину пробивался молодой князь Вятской земли. Расступились бойцы, уступая дорогу ему и Вуефасту, знали: от поединка этих двоих будет зависеть исход всей битвы.

Они встретились.

Меч Войта сшиб шелом с головы Вуефаста, из-под повязки выбились сивые кудри, борода растрепалась. Воевода, тяжело дыша, крикнул:

- За Киев, други!

- За Ру-у-усь! - подхватила его дружина, и этот клич будто ошеломил неприятеля. Русь-то была одна и для киевлян, и для вятичей, в киевской дружине и в дружине Войта дрались люди одной крови. Кровные братья скрестили мечи, поражая друг друга. Ради чего?

Что-то надломилось в рядах атакующих, казалось, дыхания им не хватило. Клич "За Русь!" откинул назад вятичей, и князь Войт остался один на один со старым киевским воеводой. Одновременно взметнулись их мечи, сверкнули молниями во тьме и со страшной силой скрестились в едином ударе. Оба выкованные русскими мастерами, оба закаленные по старым, прадедовским секретам... Но, видать, у полянского мастера, кузнеца из Родни, секреты были получше: вспыхнули искры, застонал металл, и меч Войта разлетелся на две половинки. А Вуефаст снова занес над противником свое оружие. Но устала рука воеводы, Войт успел заслониться щитом, и удар не достиг своей цели.

Только на мгновение остановился Вуефаст - набрать полную грудь воздуха, приготовиться к новому удару. А дружина вятичей уже прикрыла своего князя, и так, щетинясь копьями, медленно попятилась.

Усталые, израненные киевляне преследовали врага только до ворот. Здесь Вуефаст, опасавшийся подвоха со стороны Войта, приказал дружинникам остановиться, завалить проход камнями, бревнами, всем, что попадется под руку. За этим прикрытием остались лучшие стрелки из лука, готовые отразить новый натиск неприятеля, если он последует. Остальные воины принялись перевязывать друг другу раны, хоронить убитых.

Утром посланные за ворота лазутчики обнаружили, что стан вятичей пуст. Видно, перед рассветом князь Войт погрузил свою дружину, захваченных пленных и дань, отбитую у Вуефаста, на лодьи и отплыл вверх по Дону к своей земле.

- Пронесло, слава богу! - обрадованно прошептал Вуефаст. - Могло быть куда хуже...

И велел Глебу отправить гонца вслед князю Святославу с вестью об измене вятичей.

5

Рано утром княгиню Ольгу разбудила кукушка. Серая вещунья куковала под самым окном. Княгиня - старческий сон чуток и неспокоен - поднялась со своего ложа и по мягкому шемаханскому ковру босиком прошла к раскрытому окну опочивальни.

"Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на белом свете?" - вспомнила она, как загадывала в молодые годы.

- Ку-ку, ку-ку, ку-ку... - будто услышав княгинины мысли, откликнулась птица, щедро отсчитывая долгие годы.

Ольга улыбнулась. Если верить кукушке, ей, княгине, еще не скоро суждено проститься с земными делами.

Она выглянула в окно, прикрытое густыми ветвями могучего дуба. Дерево было старое, оно видело, наверное, и Кия с его сестрой и братьями, и князя Гостомысла, а может, помнит даже те времена, когда на семи холмах, на месте нынешнего стольного Киева, глухо шумели густые дубравы. Еще недавно под этим дубом язычники приносили жертвы своему богу Перуну, чье деревянное изваяние стояло здесь, под развесистой кроной. Став христианкой, княгиня велела перенести истукана подальше отсюда, к Днепру. А за дубом осталось название Перунова. К нему по-прежнему тайком приходили княжеские челядины с приношениями. Ольга не однажды замечала то зажаренного зайца или петуха под деревом, то пеструю ленточку или дешевое монисто на сучьях. Смешные люди! Когда они поймут, что истинному богу не нужны их жертвы? Ему нужны вера, смирение, покорность...

Старая княгиня задумчиво оглядела толстый ствол дерева, скользнула взглядом по его ветвям и тихо ахнула - желтые листья среди могучих, полных жизненных сил ветвей! Что это? Середина лета, а листва умирает. Выходит, отжил свой век старый великан. Теперь только случись буря или гроза, ударит Перун - тьфу, прости господи, сильны еще в ней языческие привычки! - пророк Илья метнет молнию, и...

Стало отчего-то грустно княгине, груз лет, прожитых ею, навалился на ее плечи, сдавил сердце.

Скрипнула низкая дубовая дверь, в опочивальню втиснулась ключница, склонилась в поклоне:

- Матушка княгиня, к тебе воевода Добрыня пожаловал. Молвит, дело есть спешное. - И добавила доверительно: - Слыхала я конский топ, гридни переполошились - не иначе как вестник прискакал с Дикого поля!

- От княжича... - догадалась княгиня, в сердце которой любимый сын по-прежнему оставался юным княжичем, и сама себя поправила: - От князя Святослава... Хвала господу! Так что же ты стоишь, как истукан? Помоги мне одеться. Где мое узорочье?

Княгиня торопилась. Но когда ключница привела к ней Добрыню, она сидела на мягком стульце и задумчиво смотрела в окошко.

- Здрава будь, княгиня! - склонился Добрыня в низком поклоне, шапкой метнул по коврам, разостланным на полу.

- И ты здрав будь, воевода. Садись, в ногах правды нету, - кивнула она на лавку. - Здоров ли княжич Владимир, внук мой?

- Княжич молодой растет, сил набирается, ратное дело осваивает. Умен он и понятлив... Ему бы только в поле скакать с гриднями! За князем Святославом так и поскакал бы - отчая слава ему спать не дает...

Владимир доводился Добрыне племянником, и говорил о нем воевода любовно и ласково, стараясь притушить свой могучий бас.

- Не знаю, как там княжич, а тебе не спится - это верно, - шутя погрозила пальцем княгиня. - Покинул бы отрока на меня, старую, и помчался в след за Святославом, чтоб поратоборствовать с хазарами. Вижу, все вижу!

- Зачем покидать княжича? - широко улыбнулся Добрыня. - Мы вместе с ним попытали бы ратного счастья. Княжичу - утеха, а я приглядел бы за ним, в трудный час заслонил щитом...

Княгиня нахмурилась:

- Довольно, воевода! Сам знаешь, князь тебе своего сына доверил не затем, чтобы ты с ним из Киева мчался куда глаза глядят. Придет время Владимир сам рать поведет на врагов земли Русской. А сейчас сказывай: зачем пришел? С какой вестью?

Лицо Добрыни стало строгим.

- За Днепром, в одном переходе от Киева, дозорные нашли мертвого княжьего гонца. В горле - стрела печенежская.