Рассказчица - Кэтрин Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Строгость ответа Эвана Германа, особенно обращение на «вы», почему-то меня смешит, а слова об оплате немного беспокоят, но с этим можно разобраться позже.
«Согласна, – беспечно пишу я. – До встречи завтра».
6
17 августа, 2007
Я сразу замечаю Эвана Германа. Он выглядит именно так, как я представляла человека, который спрашивает «согласны ли Вы»: худой парень с копной каштановых волос, торчащих во все стороны, будто он только что оторвал голову от подушки. Эван хоть и сидит, но сразу видно, что он высокий и – другого слова не подберешь – ботан. Сейчас лето, жара, а на нем до боли старомодная бежевая замшевая куртка, под ней – ярко-зеленая кофта. Он выглядит так, как стремятся выглядеть хипстеры, только без намека на моду.
Что меня удивляет, так это насколько Эван Герман симпатичен: полные губы, худощавое лицо и точеные скулы. Густые брови драматично приподняты вверх, что делает его похожим на озорного эльфа.
Эван занял столик на двоих в конце длинного и узкого кафе. Из фарфоровой кружки перед ним поднимаются завитки пара. Сам Эван склонился над книгой.
Я направляюсь к нему, большая сумка через плечо с тремя дневниками внутри похлопывает по бедру.
– Эван?
На меня смотрят серо-голубые глаза, сначала удивленные, потом смущенные.
– Джесс?
Я киваю.
– я думал, ты старше, – говорит он, явно разочарованный.
– А, ну, мне семнадцать? – Зачем вопросительная интонация? Почему неловко мне, хотя грубо себя ведет он? – Так что…
– Что ж… присаживайся.
Он закрывает книгу и отодвигает ее на край стола. «Братья Карамазовы» Достоевского. Внушительный томище.
– легкое чтиво, да? – шучу я.
Эван хмурится.
– Если можно назвать философскую книгу о проблемах веры и неверия легким чтивом, то да.
Ла-а-адно.
– Ну, спасибо, что согласился прийти на встречу.
Чувство юмора – это не то, что мне от него нужно, нужно только умение переводить с русского.
Он опускает взгляд на мою сумку на полу:
– Что-то для меня?
– Там дневники.
Я достаю из сумки три случайно выбранных дневника и кладу их между нами. Первый дневник – простой, в синем переплете, с потрепанными закругленными углами и красным корешком. Второй похож на него, только на обложке написано «Дневник». Третий – самый красивый, коричневый, с золотой каемкой и кожаной застежкой. я, разумеется, ни один из них не читала.
– Можно? – спрашивает Эван.
Я киваю, он берет коричневый дневник и вертит его в руках. У него пальцы пианиста, длинные и изящные, с коротко стриженными ногтями, – я когда-то мечтала, чтобы у меня были такие. Эван открывает дневник на случайной странице. У него за спиной шипит кофемашина.
Я внимательно изучаю лицо Эвана, пытаюсь понять, разобрал ли он что-то, но по его лицу совершенно ничего не ясно.
– Значит… ты можешь это прочесть? – наконец спрашиваю я.
Он не отвечает, продолжая сканировать текст. Может, зря я это затеяла? Эван не давал поводов в нем сомневаться, но брат Тайлера купил машину тоже на «Крейгслисте», а три недели спустя обнаружил, что ее топило, и пришлось менять всю обивку. Надо убедиться, что Эван и правда в силах сделать, что обещает, – перевести дневники.
– Может, прочтешь страничку-две вслух?
По его изогнутой брови мне кажется, что я его оскорбила. Он что-то говорит по-русски, я не понимаю.
– «Доверяй, но проверяй», – переводит он. – Это пословица.
– А-а, – говорю я.
Он прокашливается, склоняется над дневником и начинает читать.
Снова снег, но сильный ветер разогнал с неба тучи, лиса гонится…
Он хмурится, пытаясь либо вспомнить, как переводится следующее слово, либо разобрать почерк.
…за зайцами. Какое чудесное синее небо! Днем гуляли с Марией. Снег блестел на солнце как полотно бриллиантов, – так ярко, что было больно смотреть. Гуси разделяли наш восторг. Они много кричали, особенно тот, злой, что живет у мраморного моста. Он нас насмешил. Завтра катаемся на санках.
Сценка предстает передо мной раскраской, наполняясь цветами. Это красивая картина, и – на мой взгляд – весьма неплохо описанная. Эван перелистывает несколько страниц.
Утром был парад. Солдаты-новобранцы. Такие серьезные в красивой форме! Пили чай с тетей Ольгой. Сегодня вечером наш друг придет молиться. Завтра Пасха. Буду уплетать пасху и кулич, пока не лопну! Днем – поцелуи и яйца.
– Это православные традиции, – объясняет Эван. – яйца красят в красный с помощью луковой шелухи, три раза целуют в щеки.
Он снова перелистывает страницу и читает. Снова перелистывает. Он читает гладко, пропуская некоторые моменты в угоду более интересным, его голос меня завораживает.
– Этого достаточно? – наконец спрашивает он, едва заметно ухмыляясь.
Он доволен своим выступлением, да и я, собственно, тоже. И мне стыдно, что я в нем сомневалась. Мои щеки розовеют.
– Да, спасибо, – говорю я чуть застенчиво.
Эван снова переворачивает страницу, просматривает ее и закрывает дневник. Резко встает.
– Прошу прощения, я отойду, возьму еще мокко.
Я остаюсь одна за столом. Разглядывая загадочные слова, я понимаю: мне нужен Эван Герман. Когда он садится обратно с огромной чашкой кофе в руках, я спрашиваю, как он нашел мое объявление.
– Образовательный кредит, – прозаично отвечает Эван. – Надо же как-то его выплачивать. Ты не поверишь, но специалистов по русской литературе не заваливают предложениями работы. – Он замечает мое каменное лицо и добавляет: – я шучу. – Отпивает кофе. – В общем, я наткнулся на твое объявление и подумал, что это идеальный для меня вариант, – если ты сможешь заплатить, конечно.
– Я могу заплатить, – возмущаюсь я. Меня взбесила снисходительность в его голосе. я, между прочим, взяла с собой пятьдесят долларов из заначки. – Сорок долларов.
– За дневник?
– За все три.
Эван фыркает. Громко.
– Это же меньше двадцати пяти центов за страницу!
Чувствую, как у меня краснеют шея и щеки.
– Ладно, что ты предлагаешь?
– Пятьдесят долларов за каждый.
Теперь фыркаю я.
– Это намного меньше того, на что я рассчитывал.
– Хорошо, – с вызовом говорю я и перебрасываю волосы на другое плечо, надеясь, что этот жест продемонстрирует безразличие, а не отчаяние, которое я начинаю испытывать. – В университете ведь целое русское отделение, так? Не сомневаюсь, что найду там желающих помочь с переводом.
– За такие деньги – нет.
Я смотрю на него с яростью. Он уже не кажется мне таким симпатичным, хотя я понимаю, что он прав.
– Тридцать пять, – говорю я.
Он прочесывает волосы пальцами, подергивая их за концы, – нервный жест, означающий, что он размышляет.
– Сорок пять.
– Сорок.
– Сорок пять. – Он прищуривается.
Я быстро просчитываю стоимость. Сто
