Серебряная маца - Гершон Кранцлер

Благодаря Ашеру и Давиду Гарун аль-Рашид отменил указ, запрещающий евреям заниматься торговлей. Так евреи халифата снова смогли зарабатывать на жизнь для себя и своих семей и жить в мире и спокойствии.

Синий бархат

После разгрома еврейского квартала в Вюрцбурге, когда меспельбруннский властитель Юлиус отобрал землю у евреев, чтобы построить на ней больницу, они оставили столицу и расселились в небольших окрестных городках. Одна из общин обосновалась в Гейдингсфельде-на-Майне. Жизнь постепенно наладилась, и ученые раввины, как и прежде, воспитывали молодежь, обучали людей верить и жить, как подобает настоящим сынам Израиля.

Гейдингсфельд находился всего в часе ходьбы от Вюрцбурга. Евреям разрешалось привозить товары в столицу и вести торговые дела в дневное время, но на ночь они должны были возвращаться в свой город. Впрочем, и днем знатному горожанину или священнослужителю ничего не стоило натравить на еврея толпу, избить его или ограбить, лишив всего заработка, добытого тяжелым трудом.

Подобная несправедливость по отношению к евреям была обычным явлением, а в средние века они подвергались особенно суровым гонениям - и умели их мужественно переносить.

Евреи Гейдингсфельда ждали, пока гроза минует, и затем начинали все сызнова, благодаря Господа за все, что ни выпадает на их долю. Вера давала этим людям утешение и радость, а высокое, темное каменное здание синагоги с маленькими узкими окошками служило духовным оплотом, а иногда и настоящей надежной крепостью.

Эта история случилась как раз в один из таких опасных периодов. Евреи Гейдингсфельда чувствовали приближение бури. Обычное безразличие их соседей-неевреев сменилось подозрительностью, они бросали косые взгляды, а речи их начинали звучать уклончиво и лицемерно. Они переставали вести дела с еврейскими земледельцами и виноградарями, на которых теперь натравливали собак там же, где раньше встречали с радостью.

Все знали, с чего началась беда. Шульце Кнурр, бургомистр Гейдингсфельда, пообещал отомстить евреям за оскорбление, которое нанес его жене Меир Леви - благочестивый человек, торговец тканями.

На свою беду, он не догадался убрать кусок темно-синего бархата из кипы материй, которые показывал жене бургомистра. Он приготовил эту ткань для парохет - покрова на Арон га-Кодеш[*] - в знак благодарности за исцеление от тяжелого недуга. Но этот бархат приглянулся фрау Шульце, и она захотела его купить.

Теперь-то он с радостью отдал бы ей любую ткань и любое количество денег, лишь бы избежать несчастья. Он ругал себя, как только мог, он постился сорок дней, но никакие усилия не могли исправить случившееся: когда фрау Шульце спросила о цене темно-синего бархата, он сказал, что этот кусок не продается. Жена бургомистра собиралась сшить из него костюм для ежегодного бала-маскарада, самого важного события в жизни вюрцбургских дам, которые наперебой пытались затмить друг друга роскошью нарядов.

Меир умолял фрау Шульце взять другую материю, потому что эта предназначалась для святой цели, и он просто не имел права продать ее даже столь высокочтимой и многоуважаемой особе, как жена бургомистра.

Но толстая старуха и слышать не желала ни о какой другой ткани, она отказалась даже от еще более красивого и дорогого, и тоже темно-синего, бархата, который был ей предложен бесплатно. Когда Меир удалился, рассыпаясь в извинениях и обещая, что посоветуется с раввином о возможности переменить свое решение относительно злосчастного куска ткани, фрау Шульце пошла к мужу. Она добилась от него обещания, что евреи дорого заплатят за оскорбление, которое ей нанесли. Ни Меир, ни вся община не смогли умиротворить разгневанную даму, как ни старались, потому что ее упрямство было под стать разве что ее глупости. И сотня кусков бархата даже для Ковчега не стоили такой беды. Пусть бедный Меир имел самые благие намерения, но обстоятельства повернулись против него, произошел ораат шаа - непредвиденный случай, - и вести себя нужно было совсем по-другому. Но горевать об этом уже не имело смысла.

Все это случилось ранней весной. Сначала евреи Гейдингсфельда надеялись, что гроза вскоре утихнет. Они посылали бургомистровой жене драгоценные шелка и бархат, материи для праздничных платьев и летних одежд на всю семью. Дары благосклонно принимались, однако Шульце Кнурр даже не заговаривал о прощении Меира, хотя всегда слыл честным и справедливым человеком.

Наступало лето. Отношения между евреями и их соседями стали еще более напряженным. Все со страхом ожидали наступления Черной субботы, так называли день Шаббат Хазон[*] в германских землях, потому что в тот день на народ Израиля обрушивались многочисленные бедствия. Но благовидного предлога для открытого нападения на евреев все не было, нарочно же подстраивать его бургомистр не хотел - хотя многие на его месте именно так и поступили бы.

В течение ава и элула[*] обстановка накалилась до предела. Как нужна лишь искра огня, чтобы заполыхали сухие ветви, так и преследователям евреев было достаточно малейшего повода... Все реже евреи покидали пределы гетто. Днем выходили как можно позднее, а вечером возвращались как можно раньше, свернули дела и зарабатывали не более необходимого для поддержания семьи, неустанно моля Всевышнего о помощи. Они надеялись, что после Йамим Нораим[*] положение улучшится, потому что город уже ощутил недостаток в их товарах, и особенно потому, что их искренние мольбы будут услышаны Господом в Великий Праздник.

Наступила Шабат Шува[*]. Проповедь рабби Ионы проникала прямо в сердца и тронула самые черствые души, когда он призывал к искренней молитве и покаянию. "В эту самую минуту наши враги, может быть, замышляют недоброе, лелеют в душе черные замыслы. Если так, то решить нашу судьбу сможет чистосердечное покаяние - шува!" - воскликнул он. Глаза людей были полны слез, вряд ли оставался человек, не ощущавший глубокого раскаяния за свои прегрешения.

А в тот же день, когда евреи слушали рабби Иону в синагоге, в самой большой гостинице города собралось множество людей, чтобы послушать бродячего проповедника. Он говорил о том, что они проявляют мало рвения в укреплении католической веры.

"Скольких евреев вы обратили в прошедшем году? А сколько еще милостей вы пожаловали презренным потомкам тех, кто распял Спасителя нашего?" - все спрашивал он.

Тут же лились рекой пиво и крепкие напитки. За все платил Хорст Кнуфер, секретарь бургомистра. На самом деле деньги были не его, потому что секретарское жалованье было небольшое.

Кнуфера в городе не любили, он был чужаком и приехал с севера. Только благодаря фрау Шульце он получил свою должность и постепенно стал правой рукой бургомистра. Но по мере того, как грубая толпа напивалась, он все больше казался для них своим, и с каждым кругом напитков все чаще раздавались возгласы: "Да здравствует Кнуфер!"

Солнце зашло, стало темнеть, но веселье продолжалось. Раздавались непристойные песни, и уже послышались проклятия в адрес евреев. Время от времени проповедник подогревал толпу призывами к мести проклятому племени.

"Подождите, подождите немного, друзья мои. Не стоит слишком спешить. У меня есть новость!" - закричал Хорст Кнуфер, когда возбуждение достигло предела. Он подал знак в окно, и в гостиницу вошел отряд солдат. По знаку секретаря офицер объявил: "Мы прибыли по приказу командования, которому известно, что еврейская община вашего города замышляет заговор против законной власти. Сейчас евреи собрались в синагоге, чтобы под покровом ночи сверить свои гнусные планы".

Шульце Кнурр, который до этой минуты спокойно сидел за столом вместе с членами магистрата, вскочил, пораженный услышанным: "Покажите мне ордер! Я евреям не друг, но мне кажется, на такую подлость они не способны".

Он прочитал внушительный документ, в котором говорилось, что отряд имеет приказ найти и арестовать евреев-заговорщиков.

"Хватайте их! Хватайте!" - вопила толпа.

Но все продолжали пить еще целый час, а в это время Хорст Кнуфер незаметно давал распоряжения слугам. Неизвестно откуда появилось оружие - мушкеты, сабли и длинные железные ломы. Пьяная, орущая толпа пристроилась за солдатами, вооруженными алебардами, и направилась против своего вечного врага - евреев.

В то же самое время евреи вышли из домов и по узким улочкам гетто направились в синагогу на слихот[*]. Рабби Иона Шариф и лучшие талмудисты не покидали синагогу весь вечер - изучали Тору, готовя свой дух к священной службе.

Дома евреев уже опустели, когда разъяренная толпа вооруженных людей сорвала ворота гетто и устремилась к синагоге. Кавана[*] молящихся была столь велика, что они не слышали ничего, кроме голоса рабби Ионы - хазана[*]. Многие даже не оглянулись, когда двери синагоги распахнулись настежь и пьяные, потерявшие человеческий облик разбойники бросились на беззащитных евреев.