Спасти «Скифа» - Андрей Анатольевич Кокотюха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако делать замечания Хойке он, вопреки обыкновению, не собирался. Тем более, что это ничего не изменит. Гауптштурмфюрер на время операции поступил в полное его распоряжение вместе с личным составом, на что есть соответствующий приказ из Берлина, и Кнут надеялся – начальник местного гестапо сам все поймет. А не справится, не захочет понимать – отправится на фронт, у Брюггенна есть полномочия отдавать и такие приказы. Тем более, что до фронта не так уж далеко, меньше ста километров, обстановка такова, что под пули большевиков нужно бросать как можно больше солдат рейха, и когда есть приказ удержать рубеж любой ценой, за ценой фюрер как раз приказал не стоять.
Еще утром штурмбаннфюрер был в Ковеле: там удалось крепко прихватить подпольную группу, но когда Брюгген собрался лично руководить операцией по ее захвату и уничтожению, пришел приказ: срочно вылетать в Харьков, специальный самолет будет готов через три часа. Предпочитая не заниматься охотой лично, только комбинировать, давать указания и дергать за ниточки, Генрих все-таки любил в финале участвовать, чтобы своими глазами видеть результат приложения собственных умственных усилий. Именно незаурядный аналитический ум помог Кнуту Брюггену удержаться в тайной полиции: для такой службы он был не пригоден, как и для любой другой воинской службы: левая нога от рождения оказалась на два сантиметра короче правой. И, даже нося специальную обувь, Брюгген заметно прихрамывал.
Вообще со стороны он всегда выглядел неловким и неуклюжим увальнем. В школе его постоянно дразнили мальчишки, а когда достиг определенного возраста, понял – на успех у фройлен тоже можно не особо рассчитывать. Именно тогда Кнут пристрастился к проституткам, которых меньше всего интересовал физический недостаток клиента. Семья жила бедно, отец вернулся с фронта Первой мировой инвалидом, у него почти не действовала правая рука. К тому же, навсегда простудившись в окопах, Брюгген-старший при разговоре все время хрипло кашлял. Он получал нищенсткое пособие, устроился ночным сторожем и все свое время посвящал дрессировке сторожевого пса.
Врожденное увечье усиливало и без того гнусное ощущения собственной бедности и ничтожности. Но это же научило Кнута отчаянно драться. Позже, когда парень понял, что злость не мешает быть чаще битым, чем бить самому, он стал больше полагаться на хитрость, устраивая обидчикам провокации и загоняя их в ловушки.
Он уже не помнит, когда первый раз обратил на себя внимание полиции. Но после 1933 года юноша щеголял в новеньком гестаповском мундире и охотно объявлял врагами рейха своих школьных обидчиков, которых накопилось ох, как много. Теперь те, кто не хотел в концлагерь за убеждения, которых никогда и не было, охотно сотрудничал с Брюггеном, стараясь навсегда стереть из памяти школьное прозвище этого жутковатого человека – Кривоногий.
Потому штурмбаннфюреру как опытному сыщику ни сейчас, ни при других обстоятельствах не хотелось тратить время, нервы и эмоции на оценку общего положения дел на очередной вверенной ему территории. Да, фронт близко. Да, в Харькове соответствующая атмосфера. Однако это не значит, что розыскная машина должна давать сбои. Она ценна для рейха искренней и фанатичной верой в победу великой Германии при любых обстоятельствах. Даже если вдруг танки красных войдут в Берлин.
Подобная несвоевременная мысль за последнее время уже не раз, непонятно по какой причине, приходила к Кнуту. Всякий раз он, невольно хмуря брови и злясь сам на себя, встряхивал головой, словно пытаясь вытрясти глупую мысль обратно, как воду из уха после купания. Сделал он так и на этот раз, не заметив в темноте позднего летнего вечера удивленного взгляда Хойке: чего это важный берлинский специалист вдруг начал бодаться непонятно, с кем…
Штурмбаннфюрер вообще не обращал внимания ни на что, быстро пересек летное поле от самолета до автомобиля, на ходу отвечая молчаливым «хайль» на громкие, даже слишком зычные приветствия остальных встречающих. Устроившись на заднем сидении, он подождал, пока начальник гестапо усядется рядом, поднял стекло, отгородившись от водителя, и, когда машина тронулась, бросил недовольно:
– У вас лишние люди, гауптшурмфюрер?
– Почему вы так решили? Наоборот, вечно не хватает…
– Тогда к чему весь этот парад? Этим, – кивок назад, – делать больше нечего? Я обязательно придумаю каждому задание и буду требовать неукоснительного выполнения, Хойке, – и сразу, не давая собеседнику опомниться и переварить сказанное, спросил: – Что известно?
– О ком? Или… о чем?
– Хойке, я обычно терпеливый человек, но я не сплю уже тридцать пятый час. Поэтому лучше не отвечайте вопросом на вопрос! – сказав так, Брюгген чуть снизил тон: – Давайте определимся сразу. Я не спрашиваю, как агент красных оказался в нашем Генеральном штабе. Наши агенты тоже получают задания проникать в штабы противника, и многие работают так же успешно, как этот… Скиф, правильно?
– Так точно, господин штурмбаннфюрер! Когда его радист вчера после… ну, понимаете… вышел в эфир, радиограмму удалось перехватить, он очень спешил и работал не меняя точки. Его удалось взять живым (хотя «пианист» очень старался умереть героем), выпотрошить, но толку от этого оказалось мало, да и прожил он после допроса недолго.
– Это как раз понятно, Хойке… С культурой ведения допроса в нашем ведомстве до сих пор все очень скверно.
Замечание было риторическим, начальник гестапо счел нужным пропустить его мимо ушей и продолжить:
– На квартире, которую занимал радист, в тайнике, были найдены шифры и ключи, это позволило причесть шифровки. Правда, это уже нам ничего не давало. Но позывной у этого агента действительно «Скиф».
– Как давно Скиф работал при штабе?
– С начала мая. Видимо, когда красные отступали, они не смогли никого оставить, и Скиф появился позже, скорее всего, выполняя специальное задание. До этого работал в Ровно и, по полученным данным, начал действовать еще в Польше…
– Ладно, Хойке. Меня, повторяю, мало занимает тот факт, что красный агент оказался настолько хорошо подготовленным, что водил за нос тех, кому положено было его выявлять, целых два года. Материалы о нем у меня здесь, – Брюгген похлопал ладонью по кожаной поверхности портфеля. – И учитывая…
– Простите, – перебил его начальник гестапо, показав на портфель, – это что, все ваши вещи, господин штурмбаннфюрер?
– Командировка, дорогой Хойке, всего на пару дней. Зачем мне тащить с собой чемодан барахла? Смена белья есть, зубная щетка – тоже, всем остальным вы меня обеспечите.
– На пару дней? Вы думаете, что справитесь за пару дней?
– Максимум – за три, – для убедительности Брюгген
