Филфак (СИ) - Гордеева Алиса

— Ну, мол, она не для таких, как мы…

— А, это! — Рыжик выливает из чайника остатки бульона в тарелку и залпом её опустошает. — Не бери в голову.

— И всё же…

— Просто шансов у тебя нет, хоть и рожа смазливая.

— Это ещё почему? — внутри разгорается чисто спортивный интерес.

— Ты, может, и нормальный пацан, — явно не наевшись, Миша голодным взглядом гипнотизирует мою порцию пельменей. — Но если на Румянцеву плотоядно смотреть не перестанешь, Царёв все нормальности твои отобьёт.

— Какой ещё Царёв? — будто случайно подталкиваю свою тарелку к Мише.

— Местный мажорчик с моего курса. — Петухов облизывается и всё же решается спросить: — Точно не будешь?

— Не буду! — с превеликой радостью отдаю обед соседу. – Расскажи мне об этом Царёве.

— Да что там рассказывать? — с тарелкой в руках, рыжий возвращается на исходную к окну. — Обычный папенькин сынок, разучившийся считать деньги. Надо Артурчику квартиру в центре — папа подгоняет. Хочет мальчонка новый седан — отец не думая дарит. Прогулы ему сходят с рук, девки липнут как мухи на варенье, ну а набедокурит — сухой из воды всегда выходит.

— А Аня?

— Что «Аня»?

— Она вроде не такая.

— Ну да, все они не такие, — усмехается сосед.— Полагаешь, она с Царёвым ради денег?

— В душу я к ней не заглядывал, не знаю. Может, она и любит Артура. Они вроде с первого курса вместе. В любом случае ты, Сокол, в пролёте. Нищий, общажный первокурсник с пробелами в голове против упакованного, перспективного Царёва — заведомо проигрышное дело.

—Понятно, — как зелёный юнец, отвожу взгляд. Хотя я есть зелёный, да и до Румянцевой мне дела особого нет: чувствую, что сердце давно занято другой, которую, увы, не помню. — Слушай, Миш, а где здесь душ можно принять?

— Из комнаты выходишь и налево. Душевая рядом с кухней, — озадаченно смотрит на меня парень. — А ты не сейчас ли туда собрался?

— Да, а что? — уверенно отрезаю и встаю из-за стола. — Запах этот больничный с ума сводит, да и одежду Аня выбрала маломерную какую-то. Всё тянет.

— Слушай, и правда, ты на больничных харчах возмужал, что ли, — елозит по мне взглядом Петухов. — Это тебе не шустрики раз в день лопать, да?

— Шустрики? — меня корёжит от дебильного слова.

— Ну там лапша всякая,— поясняет Петухов, — которую кипятком залил, и готово. Или пельмени эти из соевого белка. В больнице небось — первое, второе и десерт?

— Да тоже не фонтан, — размяв шею, подхожу к шкафу. — Мои вещи здесь?

— Ага, — кивает с набитым ртом сосед. — Твои три полки снизу, мои верхние.

— Негусто.

На нижней замечаю стопку постельного белья, чуть выше — пару полотенец, а на самой верхней — ещё одни джинсы, кучку нижнего белья и вязаный свитер морковного цвета. Пожалуй, мои ненавистные кеды – лучшее из всего гардероба.

— Негусто, — соглашается Миша. — Слушай, Сокол, ты бы с душем обождал немного.

— Почему?

Впрочем, какая разница, если даже переодеться не во что. Отрешённо плюхаюсь на продавленную неким Стасом кровать и, прикрыв глаза, стараюсь не обращать внимания на предсмертный скрип матраса.

— Горячую воду дают по расписанию, — сетует Петухов. — Экономия! А под холодной, сам понимаешь, долго не помоешься. Хотя…

— Что?

— Если невтерпёж, возьми на кухне тазик. Он там как раз для таких случаев.

— Стоп, — распахнув глаза, вскидываю руки. — Какой ещё тазик?

— Жёлтый, эмалированный. Наберёшь в него воды, на газу подогреешь и вуаля! Это, конечно, не джакузи, но освежиться хватит.

— Я, пожалуй, до вечера потерплю, — бьюсь затылком о стену. Соседи, тазики, пельмени – да когда это всё закончится?

— Вот и правильно! — горланит Миша и падает на многострадальный матрас рядом со мной. — Вечером нормально помоешься, а пока пошли в 202-ю, чайком угостимся, может, даже с пряниками. Нинель нынче именинница!

Не успеваю оглянуться, как уже тащусь по серому коридору за Петуховым. Мне не столько хочется чая или знакомства с некой Нинель, сколько просто отвлечься, перестать думать, хотя бы на мгновение снова обо всём забыть.

— Сокол, — бросает на ходу Миша. — Нинка девчонка добрая, но обидчивая. Ты с ней поосторожнее, ладно?

— Нинка?

— Нинель, она же Нина Комарова.

— Твоя девушка?

— Упаси бог, — в шутку перекрещивается Петухов, остановившись у потёртой двери с покосившимся номером 202. – Сам всё увидишь.

— Слушай, Миша, а это нормально, что мы с пустыми руками? У девчонки днюха, как-никак.

— Я не с пустыми, — подмигивая, гогочет Петухов и без стука врывается в чужую комнату. — Нинель, с днём рожденья! А я к тебе с подарком. Смотри, кого привёл!

Рыжик театрально указывает на меня пальцем.

— Если это шутка, то неудачная! — шиплю, на автомате всё же заваливаясь в комнату.

— Ладно тебе! — толкает меня плечом Петухов, как закадычного друга, а затем отходит в сторону, являя моему взору именинницу.

— Нинель, – не теряясь тянет девушка. Или не девушка. Короче, я не знаю. Но единственное, что хочу сейчас, — это бежать со всех ног. Прямо передо мной то ли на стуле, то ли на табуретке сидит нечто с тройным подбородком и стрижкой, как у меня, и что-то монотонно пережёвывает.

— А это Илья, — отвечает за меня Петухов.

— Немой? — басит чудище в ядрёно-розовой футболке и леопардовых бриджах.

— Скромный! — находится с ответом Миша.

— Всё, как я люблю! Чая хотите, мальчики?

Медленно, со скоростью дохлой улитки Нина начинает подниматься, а я только сейчас замечаю в её руках ноутбук, который всё это время удачно маскировался под очередную складку на животе хозяйки.

— Да!

— Нет!

Одновременно голосим с Петуховым. Придурку весело! Ну конечно, не он принесён в жертву сумасшедшей толстухе.

— Тогда располагайтесь, — игриво шепчет Комарова и как заправская обольстительница зубами закусывает нижнюю губу. Боже! Какое счастье, что в желудке моём пусто.

— Расслабься, Сокол, — подталкивает меня к аккуратно заправленной кровати парень. — Чая попьём и уйдём.

— Что-то мне уже не хочется, — морщусь, наблюдая, как неуклюже по комнате передвигается Нинель.

— Зря ты, Илюх, нос воротишь, — откровенно издевается надо мной Рыжик, находя что-то смешное в этой ситуации. – Присмотрись!

— Да пошёл ты! — отмахиваюсь от парня и твёрдо намереваюсь уйти.

— Куда это мой подарочек собрался? – широкой и до ужаса объёмной грудью перекрывает единственный путь к отступлению Комарова. — Я ещё не успела тобой насладиться, мой пупсик!

— Петухов меня заменит, — плачу Мишане той же монетой.

— Так не пойдёт, — грозит пухлым пальчиком Нинель. — Я рыжих не люблю, а ты милый.

Комарова проводит ноготком по моей футболке в районе груди. Медленно, но весьма ощутимо. Уверен, она находит этот жест интимным и интригующим, но мурашки по моей коже разбегаются сейчас скорее от страха, чем от желания.

— Такой напряжённый, — шепчет Нина, влажным дыханием касаясь моей шеи. Брр! — Ну ничего, я помогу тебе расслабиться!

— Н-не н-надо, — умоляюще выдыхаю. Чёрт, как же не хочется прослыть хамом, но и терпеть домогательства малознакомой пышки тяжко.

— Новенький? — на мгновение потеряв ко мне интерес, Комарова оборачивается к Мише. — Почему я его раньше не видела?

— Ага, — вечно голодный Рыжик уже стащил пряник и жадно суёт тот в рот. — С филфака.

— М-м-м, — томно мычит Нинель. — Забираю мальчика себе.

— Что значит «забираю»? — не оставляю попыток вежливо протиснуться мимо хозяйки комнаты и незаметно испариться. Хрен с ним, с чаем! Но мимо Комаровой даже муха не пролетит, куда уж гордой птице соколу.

— А что? Не хочешь под моё крылышко? — нараспев предлагает себя Нинель, своим авторитетом загоняя меня в угол.

— Соглашайся, Сокол, — насмешливо пыхтит Миша, наяривая пряники, как не в себя. — С Нинель всегда будешь сыт, одет и счастлив.

— И раздавлен, — бурчу под нос.

— Раздавлен? Мной? — хмурится Комарова, будто не догадывается, что уже давно не балерина.