Говори - Лори Андерсон

Накануне Дня благодарения я ложусь в кровать в десять вечера. Она колотит по клавиатуре своего лэптопа за обеденным столом. Когда на следующее утро я спускаюсь вниз, она все еще там. Похоже, она вообще не спала.

Она смотрит на меня и видит, что я в халате и тапочках-кроликах. «Вот черт! — восклицает она. — Индейка».

Я чищу картошку, а она тем временем устраивает мороженой индейке горячую ванну. Окна запотевают, отгораживая нас от окружающего мира. Мне хочется предложить ей приготовить на обед что-нибудь другое, возможно спагетти или сэндвичи, но я знаю, что она неправильно поймет меня. Она вонзает в брюхо индейки нож для колки льда, чтобы достать мешочек с потрохами. Я потрясена. В прошлом году она приготовила птицу с мешочком внутри.

Приготовление обеда на День благодарения явно что-то для нее означает. Типа, святая обязанность, выполнение которой делает ее женой и матерью. Члены нашей семьи друг с другом особо не разговаривают, и у нас нет ничего общего, но если мама готовит правильный обед на День благодарения, это означает, что мы еще на один год останемся семьей. Примитивная логика. Такие вещи работают только в рекламе.

Я заканчиваю с картошкой. Она отсылает меня смотреть парад по телику. Папа неуверенно спускается вниз. «Ну как она?» — спрашивает он меня, прежде чем зайти на кухню. «День благодарения», — объясняю я. Папа надевает куртку. «Пончики?» — спрашивает он. Я киваю.

Звонит телефон. Мама отвечает. Это из магазина. Чрезвычайное положение номер один. Я иду на кухню за содовой. Она наливает мне апельсиновый сок, который я не могу пить, потому что он разъедает болячки на губах. Индейка плавает в раковине, айсберг из десятифунтовой индейки. Индейкаберг. Я чувствую себя «Титаником».

Мама кладет трубку, а затем гонит меня принять душ и убрать комнату. Я отмокаю в ванне. Набираю полную грудь воздуха и качаюсь на поверхности воды, потом выдыхаю весь воздух и погружаюсь на дно. Я держу голову под водой, чтобы слушать, как бьется сердце. Снова звонит телефон. Чрезвычайное положение номер два.

К тому времени как мне удается одеться, парад уже заканчивается и папа смотрит футбол. Щетина на подбородке припорошена сахарной пудрой. Не люблю, когда он торчит дома по праздникам. Мне нравится, когда папа чисто выбрит и при костюме. Он машет мне рукой, чтобы я не отсвечивала перед экраном.

Мама висит на телефоне. Чрезвычайное положение номер три. Змеящийся провод опутывает ее худенькое тело, словно веревка, которой она привязана к столбу. Из огромной кастрюли с кипящей водой барабанными палочками торчат две ноги. Мама кипятит замороженную индейку. «Она слишком большая. Не влезает в микроволновку, — объясняет мама. — Скоро оттает». Мама зажимает пальцем свободное ухо, чтобы сосредоточиться на том, что говорит ей по телефону собеседник. Я достаю из пакета простой пончик и возвращаюсь в свою комнату.

Всего три прочитанных журнала — и родители уже ссорятся. Пока еще не орут. Страсти кипят на медленном огне, временами выплескиваясь через край. Мне бы еще один пончик, но я не хочу идти за ним через зону боевых действий. Тут снова звонит телефон, и они расходятся по углам. Вот он мой шанс.

Когда я вхожу на кухню, у мамы к уху прижата телефонная трубка, но мама не слушает, что ей говорят. Она протирает запотевшее окно и пристально смотрит на задний двор. Я присоединяюсь к ней у раковины. Папа размашисто шагает по двору, рукой в рукавице-прихватке он держит за ногу дымящуюся индейку. «Он сказал, что на оттаивание уйдет куча времени», — бормочет мама. В трубке кто-то верещит тонким голосом. «Нет, не ты, Тед», — говорит мама в телефон. Папа кладет индейку на колоду и поднимает топор. Вжик. Топор застревает в плоти замороженной индейки. Папа начинает работать топором как пилой. Вжик. На землю падает кусок замороженной индейки. Папа поднимает его и машет им в сторону окна. Мама поворачивается к папе спиной и сообщает Теду, что она уже едет.

Как только мама отчаливает в свой магазин, папа берет обед на себя. Это вопрос принципа. Если бы он начал к ней цепляться по поводу ее подготовки ко Дню благодарения, ему пришлось бы доказывать, что он может справиться с этим лучше. Он приносит назад истерзанную грязную птицу и моет ее в раковине горячей водой и жидкостью для мытья посуды. Споласкивает топор.

Папа: Прямо как в старое доброе время. Правда, Мелли? Парень отправляется в лес и приносит домой обед. Это не так уж трудно. Стряпня требует только организованности и умения читать. А теперь подай мне хлеб. Я собираюсь приготовить настоящую начинку, как когда-то делала моя мама. Твоя помощь не требуется. Почему бы тебе пока не заняться домашним заданием? Может, сделаешь какую-нибудь дополнительную работу, чтобы немного подтянуть успеваемость. Я тебе крикну, когда обед будет готов.

Я обдумываю его предложение, но сегодня выходной, поэтому я устраиваюсь на диване в гостиной и смотрю старое кино. Я дважды унюхиваю запах дыма, вздрагиваю при звуке бьющегося стекла и слушаю, как папа общается с дамой по индюшачьей горячей линии. Дама говорит, что в любом случае суп из индейки — лучшее блюдо на День благодарения. Час спустя с деланым энтузиазмом отца, впустую потратившего уйму времени, папа зовет меня на кухню. На разделочной доске гора костей. На плите кипит кастрюля с клейстером. Серые, зеленые и желтые кусочки булькают в рыгающей белой массе.

Папа: По идее, это должен был быть суп.

Я:

Папа: Он показался мне слегка водянистым, поэтому я добавил загустителя. А еще немного кукурузы и гороха.

Я:

Папа (достает из заднего кармана бумажник): Закажи по телефону пиццу. А я пока избавлюсь от этого.

Я заказываю пиццу с двойным сыром, двойными грибами. Папа закапывает суп на заднем дворе рядом с нашим умершим биглем Ариэлем.

Я хочу воздвигнуть памятник нашей индейке. Еще ни одну птицу не подвергали таким мучениям, чтобы приготовить из нее такой поганый обед. Я откапываю из помойки кости и приношу их в художественный класс. Мистер Фримен явно впечатлен. Он говорит, чтобы я работала над птицей, но не забывала о дереве.

Мистер Фримен: Мелинда, ты в огне, я вижу это по твоим глазам. Ты уловила самую суть, а именно субъективное воздействие коммерциализации праздника. Это чудесно, чудесно! Будь птицей. Ты птица. Принеси себя в жертву утраченным семейным ценностям и консервированному батату.

Что?

Для начала я решаю склеить всю кучу костей наподобие дров для костра (улавливаете мою мысль? Дерево — дрова), но мистер Фримен вздыхает. Я могу гораздо лучше, считает он. Я раскладываю кости на листе черной бумаги и пытаюсь нарисовать вокруг них индейку. Но даже без мистера Фримена понимаю, что это полный отстой. Тем временем мистер Фримен уже всецело отдался написанию собственной картины и напрочь забыл о нашем существовании.

Он работает над громадным полотном. Поначалу оно казалось невыразительным — стоящее у серой дороги ветхое здание в дождливый день. Мистер Фримен убил неделю на то, чтобы изобразить грязные монеты на тротуаре, при этом ему пришлось изрядно попотеть. Он нарисовал лица членов школьного совета, выглядывающих из окон здания, затем надел на окна решетки и превратил здание в тюрьму. Его полотно даже лучше, чем телик, так как ты не знаешь, что будет дальше.

Я комкаю бумагу и раскладываю кости на столе. Мелинда Сордино — Антрополог. Выкопала останки после отвратительного жертвоприношения. Звенит звонок, и я смотрю на мистера Фримена преданными щенячьими глазами. Он говорит, что позвонит моей учительнице испанского и что-нибудь придумает в мое оправдание. Я могу остаться еще на один урок. Услышав это, Айви тоже просит разрешения остаться. Она пытается побороть свой страх перед клоунами. Она создает какую-то странную скульптуру — маску позади лица клоуна. Мистер Фримен оставляет и Айви тоже. Она выразительно поднимает в мою сторону брови и ухмыляется. Но когда до меня доходит, что сейчас самый удобный момент сказать ей что-нибудь приятное, она уже с головой погружается в работу.

Я приклеиваю кости к куску дерева, выкладывая скелет, как выставочный экспонат. Отыскиваю в закромах со всяким хламом ножи и вилки и приклеиваю их так, словно они атакуют кости.

Делаю шаг назад. Нет, чего-то не хватает. Снова роюсь в закромах и нахожу наполовину оплавленную пальму из набора «Лего». Годится. Мистер Фримен держится за все, что любой нормальный человек давным-давно выкинул бы на помойку: игрушки из «Макдоналдса», потерянные игральные карты, чеки из продовольственного магазина, ключи, куклы, солонку, игрушечные поезда… Откуда он знает, что этот хлам может быть искусством?

Я отрываю голову у куклы Барби и присобачиваю ее внутрь индейки. Похоже, все правильно. Айви проходит мимо и смотрит. Она выгибает левую бровь и кивает. Я машу рукой, и мистер Фримен подходит ко мне, чтобы проверить. Он буквально в обмороке от восторга.