Все совпаденья не случайны - Диана Бош

– И что, бывают такие свидетельские показания?

– Сколько угодно, – скривился Лямзин. – Люди в большинстве своем не слишком наблюдательны, да и то, что заметят, частенько перевирают. Но в описании этого человека свидетельницы были единодушны, добавив, кстати: «Красив мужчина невероятно».

– Прям, невероятно… – хихикнула Таисия. – Ну, конечно, здесь проживают в основном старые девы, вечно озабоченные поисками жениха.

– То есть, полагаете, словам о красоте сильно доверять не стоит?

– Я бы не доверяла. Красота – понятие относительное. То, что одним красиво, у других вызывает раздражение.

– Ага, ага, – согласился Лямзин. – И что насчет такого человека в окружении вашей тети?

– Если описание верное, то я его не знаю. Не было около нее высоких сероглазых красавцев лет тридцати пяти. А после неудачного брака с Антоном Катерина и вовсе щепетильно относилась к выбору мужчин. Не в смысле внешности, а в смысле благосостояния, разумеется. Она считала, что мужчина должен быть обязательно дерзким, немного нагловатым и обязательно предприимчивым. То есть у него непременно должны иметься деньги. Внешность в ее раскладе занимала последнее место.

– Понятно, – крякнул Лямзин. – Однако суровой женщиной была ваша тетя. И еще два вопроса. Первый: она увлекалась оригами?

Таисия вытаращила глаза:

– Чем?

– Тогда следующий вопрос, не увлекаетесь ли складыванием фигурок из бумаги вы, отпадает сам собой.

– Ах, да, вспомнила, что это именно так называется. Катерина вообще не любила заниматься ничем кропотливым – не в ее характере. Ей бы побыстрее что-нибудь забацать, чтоб раз-два – и готово.

– А вы?

– Я не умею. В детстве когда-то пробовала, на уроках труда, но это самые простые модели были: тюльпанчик, лягушка. Их все, мне кажется, умеют делать.

– Взгляните сюда…

Лямзин открыл папку и достал прозрачный пакет с аккуратно вложенной в него красной бумажной бабочкой.

– Видели ли вы когда-нибудь эту вещь в квартире вашей тети?

Таисия долго рассматривала, потом отрицательно покачала головой.

– Нет, я бы запомнила, очень красивая поделка. И, знаете, сейчас пыталась представить, кто бы из детей знакомых Катерины мог сделать такую, и никого не нашла. Мне почему-то кажется, что ее смастерил взрослый человек – слишком аккуратны и изящны линии.

– Вот тут мы с вами единодушны, – согласился Лямзин, – я думаю так же.

Глава 3

Любовь и ненависть – две оборотных стороны одной медали. Если ненавидишь, значит, еще не разлюбил. Если говоришь, что простил и забыл, значит, еще помнишь. Равнодушие – вот смерть любви.

В сердце Никиты равнодушию не было места. Напротив, противоречивые чувства раздирали его. То казалось, застань он Эльзу с любовником – убил бы обоих, не задумываясь. То вдруг его окатывало волной такого отчаянного одиночества, что он готов был не только простить все, но даже обвинить себя в измене жены.

А как было бы хорошо сейчас, вернувшись в прошлое, поцеловать спящую Эльзу, обнаружить, что все случившееся – только ночной кошмар, и радостным от своего открытия побежать на работу. Нет, пожалуй, произойди так, он поступил бы иначе: разбудил бы ее поцелуями, ласками и долго еще, не давая уснуть, говорил о любви.

Ему так страстно захотелось, чтобы случилось именно так, что он тоскливо подумал: этого больше не будет никогда.

Так уж повелось издавна: все, чего он очень сильно хотел, разрушалось.

Когда-то, в далеком детстве, Лавров был пылко влюблен в соседскую девочку. При одном взгляде на нее у него перехватывало дыхание, ноги прирастали к земле, а язык становился неповоротливым и лип к гортани.

Однажды набравшись храбрости, Никита пригласил ее на свидание, и та согласилась. На следующий день он вскочил чуть свет и потом, замирая от счастья, представлял, как будет ждать с букетом в руках, что скажет, как она ответит, и гадал, засмеется ли в ответ. А еще, может быть, он прикоснется к ее руке, а девочка не отведет взгляд.

Никита до блеска начистил ботинки, выгладил брюки и рубашку, надушился отцовским, страшно нравившимся ему одеколоном. Он так боялся опоздать, что пришел на свидание раньше на целых полчаса. И потом еще ждал полтора, переминаясь с ноги на ногу и смущенно озираясь по сторонам. А девочка не пришла. Совсем.

Потом Никита узнал: в то время, когда он трепетал на ветру, предвкушая радость встречи, она была в кино. С его другом.

С тех пор Никита избегал сильных эмоций, считая, что страстно мы желаем лишь то, чему случиться не суждено. Может быть, на подсознательном уровне, в глубине души мы просто уже знаем верный ответ – НИКОГДА, но сознание сопротивляется до последнего, подсовывая надежду: «А вдруг?»

Лавров сразу поверил в измену Эльзы, потому что слишком хорошо знал такой вот ее пьяный от любви взгляд. О, этот взгляд женщины, испытавшей вершину наслаждения! Сколько в нем томности, неги, сознания своей обольстительности. Они были счастливы в браке, были друзьями и нежными любовниками, и осознание того, что Эльза может быть так же счастлива с другим, хлестко ударило Никиту по нервам.

«Но как я мог не догадываться ни о чем? Неужели я настолько слеп, что не заметил примет неверности в человеке, которого, как полагал, знаю достаточно хорошо? – стучали в висках мысли. – Или Эльза научилась так искусно притворяться? Тогда я все равно слеп, раз не видел, как сильно она изменилась. А может быть, для нее это была любовь с первого взгляда, как молния сразившая ее? Как назло, я был слишком занят на работе, завертелся последнее время так, что дни летели один за другим, серой чередой сменяя друг друга…»

И вот теперь он потерял все: не будет больше тех чудных вечеров, когда они сидели вместе за красиво сервированным столом и говорили, говорили, говорили.

Им никогда не было скучно вдвоем, всегда находилось нечто интересное, что непременно хотелось обсудить: полеты ли Ричарда Баха во сне и наяву, органную музыку его знаменитого предка или ископаемую орхидею, застывшую в куске янтаря миоценового периода. Когда они были вдвоем, им больше никто не был нужен.

Второй чердачный выход оказался открыт. Стараясь не думать, что было бы, окажись на его пути еще один замок, запертый снаружи, Никита спрыгнул вниз, очистил голову и плащ от налипшей паутины и побежал по лестнице вниз. Во дворе возле колеса милицейского «уазика» копошился водитель, что-то подтягивая там, кажется, а рядом стоял еще кто-то. Но Никита не рискнул разглядывать, хотя очень хотелось. Быстрым шагом, делая вид, что таким путем он каждый день выходит со своего двора, Лавров пересек дорогу и свернул в ближайший проулок. Только почувствовав себя в безопасности, он остановился и огляделся. Погони, похоже, нет, и нужно решить, что ему делать теперь.

Присев на крашенную зеленой краской трубчатую изгородь, Никита полез в грудной карман и достал записную книжку. Начал читать подряд, еще толком не понимая, зачем это делает. На фамилии «Гаркунова» споткнулся. Ольга Гаркунова, школьная подруга Эльзы, вполне могла оказаться тем человеком, у которого сейчас находится жена. Кажется, дальше должны быть еще несколько телефонов знакомых и подруг.

– Да! – гаркнула хрипловатым контральто в трубку Ольга и шумно отхлебнула из кружки.

– Привет, Оля. Что делаешь? – Лавров чувствовал себя то сыщиком, расследующим дело, то жалким мужем-рогоносцем, преследующим неверную жену, и, наверное, от этого, голос его на последнем слове дрогнул.

– Кофе пью и курю, – с удовольствием отчиталась Ольга и хихикнула. – У меня «окно».

– Не уделишь мне несколько минут? Я недалеко, мог бы забежать, поболтать.

– Изволь… – Последовавшее за тем хрюканье в трубке, вероятно, означало смех.

Маленький кабинет музыки, в котором Ольга растила будущих виртуозов, находился под самой крышей. Единственным достоинством его было то, что из окна можно смотреть в небо на облака, которые никогда не бывают одинаковыми, и еще – на голубей, взлетающих с шеста.

В остальном премерзкий был кабинетик. Зимой в нем стыли пальцы, и их все время хотелось засунуть поглубже в рукава, а летом стояла нестерпимая жара, не совместимая с плодотворными творческими занятиями. Плюс ко всему весь он был заставлен музыкальными инструментами и коробками, пахнущими пылью, но Ольгу это совершенно не волновало. Казалось, не существует такой силы в мире, которая могла бы выбить ее с колеи. Кроме, пожалуй, Олиной мамы. Та была единственным человеком, который легко умел довести Ольгу до слез и с успехом этим пользовался.

Оленька росла очаровательным ребенком. Хорошенькое личико, с огромными черными глазами, маленьким точеным носиком и вишневыми губками, сложенными бантиком, обрамляли волны роскошных кудрей. Мать души не чаяла в своей дочке и одевала ее, как куклу, всячески балуя и никогда не ругая.