Непорочность - Сюзанна Форстер

– Так ты – непосвященная… Вот кого мне прислали на этот раз…

Она едва слышала его, хотя голос звучал отовсюду, отражался многократным эхом, отзывался ударами в голове. Что-то контролировало образ на экране. Не его ли голос?

– Кто ты, непосвященная?.. Раскрой мне свои секреты…

Мэри Фрэнсис не могла пошевелить рукой, а ощущение было такое, будто она повторяет все движения своей копии. Каждой мышцей и каждой косточкой она чувствовала, что стоит, но это было обманчивое ощущение. Ее ноги были плотно прижаты к ложементу кресла, но она ощутила свежий морской ветер на своей коже и с возмущением увидела, как с ее двойника спадает кимоно и повисает на вытянутой руке.

Под кимоно на ней ничего не было.

Ничто на свете не могло бы смутить Мэри Фрэнсис больше, чем вот так видеть себя со стороны. А это была действительно она. Тело ее светилось, как в лунном свете. Веснушки усеяли ее грудь, словно золотые блестки. Она не знала, как объяснить происходящее, но скорее всего облегающий тело костюм и шлем на голове посылали о ней в компьютер информацию. Но сейчас ее не волновало, как это получается. Никогда прежде она не представала перед мужчиной даже в нижнем белье, не то что обнаженной.

– …свои самые темные тайны… то, в чем ты не признаешься никому, даже себе.

Кожа ее покрылась мурашками, тело напряглось. И, словно этого было недостаточно, заработала обратная связь. Подлинные ощущения Мэри Фрэнсис передавались на экран ее виртуальному изображению. У ее копии свело живот, а соски отвердели и резко выдались вперед на обдуваемой ветром груди. Она едва заметно поежилась.

– Не можешь понять, нравится тебе или нет? – мужчина рассмеялся. – Не волнуйся, решать будешь не ты. Значение имеет только одно: нравится ли мне.

Мэри Фрэнсис поняла, что шок имеет вкус. И гнев тоже. Этот вкус был резко кислым и острым, незнакомым прежде. Ее не удивило, что ему нравится вгонять в смущение людей. Она прочла это в его глазах, еще когда увидела по телевизору. Женщины ее прежней профессии должны были уметь прощать грех, находить в других добродетели и положительные качества. Чутье подсказывало Мэри Фрэнсис: перед ней хищник, цель которого ошеломить жертву, чтобы насытиться ее испугом и гневом. Ей вдруг пришло в голову, что ему будет совершенно безразлично, если женщина захочет вырваться из его объятий. А может, это даже развлечет его.

Мэри Фрэнсис уже не сомневалась, что обезличенное зло, представшее перед ней, и есть Уэбб Кальдерон. Она не видела его лица, но чувствовала на себе холодный, изучающий взгляд и знала, что чутье не обманывает ее. Он действует по собственным моральным законам, не совпадающим с общепринятыми. Он мнит себя богом, созидая собственный мир и безжалостно разрушая все вокруг. Он считает, что вправе заносить хлыст и определять наказание, сколь бы извращенной такая логика ни казалась. Она ощутила всю глубину его презрения к людям, несомненно, объяснявшегося трагедией, которую он пережил в детстве. Его подвергли страшным пыткам. У него на глазах расправились со всей его семьей, предварительно надругавшись над матерью и сестрой.

Только святой смог бы почувствовать сострадание к Уэббу Кальдерону, и все же Мэри Фрэнсис понимала, что в сострадании – ее единственная надежда. Она знала силу прощения. Оно – из числа семи благодатей милосердия, и, как это ни парадоксально на первый взгляд, если она сумеет найти в себе сочувствие к нему, прощение защитит ее.

Еще с тех времен, когда она изучала религию, ей было известно учение, которое гласило, что единственный путь победить зло – сделать так, чтобы оно встретило на своем пути жаждущего помочь живого человека. «И когда этот человек примет на себя зло, пропустит его, словно копье, через свое сердце, – говорил автор, – зло потеряет свою силу и не сможет больше наносить вред».

Она верила, что это так. Открыв свое сердце любви и состраданию, она сумеет остановить нацеленное на нее копье. Но Мэри Фрэнсис не находила в своем сердце прощения. Гнев жег ей душу, от гнева кровь ее кипела, как молоко для рисового пудинга у сестры Фулгенции. Это было приятное ощущение, но здесь-то и таилась опасность.

– По-настоящему женщину можно рассмотреть только тогда, когда она движется, – сказал Кальдерон. Подойди к краю скалы.

Неровная походка выдавала волнение женщины на экране, но она беспрекословно подчинилась приказу и, неуверенно ступая, направилась к пропасти. Мэри Фрэнсис почувствовала, что тоже движется: свежий ветер обдувал ее обнаженное тело. Ветер нес возбуждающий запах диких орхидей. Казалось, она купается в ванне с ароматическими маслами.

Женщина на экране подошла к самому краю обрыва и, опустив голову, медленно повернулась. Щеки ее стали пунцовыми от смущения, она едва дышала, а темные волосы чувственно спадали ей на плечи, придавая сходство с нимфой, только что появившейся из морских глубин. Казалось, с ней что-то произошло, пока она стояла на краю пропасти: странное, непонятное, быть может, даже приятное преображение, от которого трепетала каждая клеточка ее тела.

Мэри Фрэнсис была не в состоянии оторвать взгляд от женщины на экране, хотя ей было невыносимо трудно наблюдать, как та медленно подняла руки, будто в мольбе. Кимоно тянулось за ней темным шлейфом. Женщина протянула руки навстречу неземному блаженству. Глаза ее были закрыты, тело дрожало.

Нет, поняла Мэри Фрэнсис, это не мольба. Это освобождение, желанное освобождение. Она отдает себя.

Чувство унижения оттого, что ее заставили переступить через собственную гордость, ужаснуло Мэри Френсис, вызвало отвращение. Она была потрясена. Обманывать себя бесполезно. Такая одержимость, такая готовность отказаться от собственного «я» возможны только в религиозном экстазе. Чистота помыслов придавала им сверхчеловеческую мощь. В данном случае страсть питало нечто иное – плотское вожделение.

Ей слышалось пение – такое громкое, будто хор ангелов пытался перекрыть хор демонов. «Гнев, – сказала она себе, – опасен. Он может разрушить». Стоило поддаться ему, и он, как зверь, пробудился в ее душе. Она ощущала на языке его вкус, еще немного – и он сжег бы ее.

– Скинь это. – Ветерок тихонько вздохнул, когда Кальдерон приблизился к ней. – Я хочу, чтобы ты осталась совершенно голой, чтобы ничего на тебе не было.

Мэри Фрэнсис почувствовала, как безвольно опустились руки. Кимоно соскользнуло на землю к ее ногам. Она – попыталась прикрыть свою наготу руками, но ремни держали крепко. «Подними кимоно! – хотелось крикнуть Мэри Фрэнсис своей копии. – Прикройся! Не сдавайся!»

Она обмерла, осознав, что в ней тоже происходит какая-то перемена. Она полностью отождествляла себя с девушкой на экране, словно чувства той были ее собственными. ОНИ и были ее собственными. Никакой другой женщины не существовало. Именно ее изучал Кальдерон. Она слилась со своей копией.