Психоаналитик. Шкатулка Пандоры - Андрей Шляхов

Анна среагировала мгновенно. Встала, сунула ноги в туфли, подхватила свою сумочку, улыбнулась Михаилу (улыбка показалась ему ободряющей) и ушла, не желая быть свидетельницей семейного скандала. Уже и не семейного, если принять во внимание развод, но в то же время семейного.

— Я обзвонилась тебе, мерзавец! Почему ты позволяешь себе днем отключать телефоны?! А если со мной что-то случится и Оля не сможет с тобой связаться?! Хорош отец!..

Объяснять, что во время сеанса нельзя отвлекаться на телефонные разговоры, не было смысла. Так же как и объяснять, что во время сеанса нельзя врываться в кабинет и вести себя подобным образом.

— Мне надо срочно уехать до понедельника, а с Олей некому остаться! — Илона плюхнулась в кресло и закинула ногу на ногу. — И родной отец не хочет принять участие…

Почему не хочет? Что за срочность? И разве нельзя было послать эсэмэску, которую Михаил непременно бы прочел в перерыве между сеансами? Что за манера реагировать на все так, словно не живешь, а играешь роль в какой-то из шекспировских трагедий? Или не шекспировских, у того же Островского Тоже все с надрывом, на звенящем нерве… Михаил посмотрел на часы и понял, что в его распоряжении не более пятнадцати минут. За это время надо успеть выпроводить Илону, причем успеть выпроводить успокоившейся и по возможности удовлетворенной, чтобы через пять минут она не вернулась и не сорвала следующий сеанс. С нее, безбашенной, станется…

— Водички? — спокойно предложил Михаил.

Водичку ему посоветовали засунуть кое-куда. Никакой логики, сплошной абсурд — ну как можно засунуть воду? Разве что влить, впрыснуть, налить. Ну, нет так нет, наше дело предложить.

— Ты совсем о нас не думаешь! С глаз долой — из сердца вон! Какой же ты гад, Оболенский! А еще гордишься своим происхождением!

После развода Илона вернула себе девичью фамилию — опять стала Тишиной. Применительно к ней фамилия звучала иронично, если не издевательски. Какая из Илоны Тишина, ей бы Верещагиной быть или Громовой.

«А ведь когда-то мне так нравилось все это, — думал Михаил, пока Илона выплескивала остатки своего буйного негодования. — Не то слово — я просто с ума сходил от подобных экспансий. Хватал на руки и тащил ее, отбивающуюся и визжащую, в постель. А она потом так страстно просила прощения за свою несдержанность… Куда все ушло? Приелось, что ли? Наверное, приелось, нельзя же питаться одними пряностями…»

Смысл постепенно становился ясен. Илону срочно отправляют в командировку (так уж Михаил и поверил насчет командировки с пятницы по утро понедельника), а ребенка ей оставить не с кем.

— Привози Олю сюда, — сказал Михаил, когда Илона сделала паузу для того, чтобы отдышаться, — девочка умная, найдет чем заняться, пока я работаю, а потом…

Договорить ему не дали.

— А потом — суп с котом! — взвизгнула Илона. — Я уже опоздала, пока тебе дозванивалась…

— В командировку пригласили другую? — ехидно осведомился Михаил, намеренно использовав глагол «пригласили» вместо «отправили».

Ловить Илону на лжи бесполезно — ни за что не признается, но дать понять, что он ей не верит, можно. Это у следователя или, например, у спасателя могут быть срочные командировки, но не у дизайнера. Тем более что Илона дизайном давно уже толком не занималась. Командировка, как же!

Михаил не имел ничего против того, чтобы бывшая жена поскорее устроила свою личную жизнь. Даже был за, не столько из альтруистических, сколько из эгоистических соображений. Устроит Илона личную жизнь, так, может, успокоится немного и перестанет донимать его. Или хотя бы станет донимать пореже. Это же невыносимо — уже на прием начала являться, концерты перед пациентами устраивать. Психоаналитикам такие «изюминки» не нужны, так всей клиентуры лишиться можно.

— Да! — рявкнула Илона. — Другую! Я пришла к тебе не унижаться…

Когда ее кто унижал? Ну, во всяком случае, не Михаил.

— …а сказать, что ты — негодяй! Ты сломал мою жизнь и сейчас методично втаптываешь в грязь то хорошее, что в ней осталось!..

Логика здесь бессильна.

— Ты эгоист! Тебе наплевать на всех, в том числе и на нас с Олей! Боже мой, — Илона издала вздох, больше похожий на стон, и сокрушенно покачала головой, — страшно подумать, что я посвятила лучшие годы жизни такому ничтожеству, как ты!

«Лучшие годы жизни? — удивился Михаил. — Вот уж не знал…»

— Ты бросил нам жалкую подачку и решил, что сможешь этим отделаться!

Илона начала снова набирать обороты. Если наберет — прощайся и со следующим пациентом. Если не со всеми сегодняшними, ведь во взвинченном состоянии вести анализ невозможно. Поэтому Михаил решился на крайнюю меру.

— Илона, — тихо сказал он, — кого мне позвать — охранника или «Скорую помощь»? Или ты уйдешь сама?

— Ты еще смеешь пугать меня?! — возмутилась Илона. — Не затыкай мне рот! Я пришла по своей воле и уйду по своей!

Михаил нажал «тревожную» кнопку, находившуюся на нижней стороне столешницы. Не прошло и минуты, как в кабинете появился охранник. Увидев его, Илона умолкла и принялась сверлить Михаила гневным взглядом. Могла бы — так и испепелила бы.

— Эта дама мешает мне работать, — сказал Михаил охраннику. — Пожалуйста, проводите ее до входа и не пускайте больше.

Охранник согласно кивнул, навис над Илоной и забубнил традиционное профессиональное заклинание:

— Пройдемте, гражданочка, не будем нарушать порядок, пройдемте, пожалуйста, не вынуждайте, пройдемте…

— Хороши мужики! — Илона встала, одернула юбку и окинула презрительным взглядом сначала Михаила, а потом охранника. — Вдвоем на одну слабую беззащитную женщину! Впрочем, имей в виду, Оболенский, мне одного тебя всегда было мало!

Михаил никак не отреагировал ни на оскорбительный выпад, ни на последовавший за ним сочувственный взгляд охранника. Скажешь слово — задержишь Илону еще минут на пять.

— Что встал, хомяк толстопузый?! — охранник и впрямь был щекаст и далеко не худ. — Провожай меня до выхода, а то я сама его не найду! Чао, мой корнет!

«Корнет» — это из известной песни про поручика Голицына, корнета Оболенского и пылающие станицы. Корнетом Илона называла Михаила тогда, когда хотела уязвить его особенно сильно. «Хоть еще как-нибудь назови, — обреченно подумал Михаил, — только проваливай поскорее».

Оставшись один, Михаил взял стоявший на полу у стола портфель и до прихода следующей пациентки сидел в кресле, бесцельно щелкая замком портфеля и размышляя о том, насколько правдива была с ним сегодня Анна. Он любил прокрутить в голове все заново сразу же после сеанса, оценить еще раз, переосмыслить. Не всегда, конечно, а если надо, если сеанс оставляет ощущение недосказанности, неясности или попросту что-то непонятно, не понято. Внезапный уход Анны мог обернуться прекращением сеансов. Раз уж первый блин вышел комом, так ну их к черту, эти блины. Так бывает, так может быть, иногда так просто должно быть. Спасибо Илоне.

А откуда у Анны страх? Чего она боится? Тамару? Одиночества? Саму себя? Что это? Проявилось бессознательное? Или Анна озвучила домашнюю заготовку? Ну не покидало Михаила ощущение того, что Анна с ним неискренна или, скорее всего, искренна, но не до конца.

— Ох-ох-ох! — совсем по-стариковски вздохнул Михаил.

А не вызвано ли стойкое впечатление лжи-недоговоренности теми чувствами, которые Михаил начал испытывать к Анне? «Те чувства» — отличный эвфемизм для сексуального интереса, подходит на все сто, только вот в беседе с самим собой эвфемизмы излишни и даже неуместны. Вдруг бессознательное усердно выталкивает из своих глубин на поверхность идею об Анниной неискренности только для того, чтобы Михаил поскорее отказался с ней работать и их отношения из сферы делового профессионального перешли в сферу романтики и секса? Страхуется, так сказать, Михаил от развития невроза, сам того до конца не осознавая. Почему бы и нет?

Так ни до чего толком и не додумавшись, Михаил продолжил работать. Вечером, собираясь домой, он переобулся в «уличные» полуботинки и снова подумал о тонких Анниных лодыжках, узкой стопе с высоковатым «балетным» подъемом. Правда, пальцы ног у Анны были совсем не балетными, а длинными и нежными, с небольшими, едва заметными, утолщениями на концах.

Гнать прочь приятные мысли не было резона, скорей наоборот — Михаил с удовольствием продолжил думать об Анне, одновременно, как бы со стороны, пытаясь контролировать и оценивать свои мысли. Прием из серии «Сам себе психоаналитик», в корне неверный методически, но тем не менее иногда срабатывающий, помогающий разбираться в себе.

Так уж устроен человек: потеряв что-то очень значимое, очень ценное для него, он сразу же пытается восполнить потерю, пусть даже и делает это совершенно бессознательно. А если потеря невосполнима (так часто бывает), то старается хотя бы компенсировать ее частично. Если Анна — тот человек, который нужен Михаилу, то тут надо делать человеческий выбор, а не профессиональный. Профессиональное вообще не должно доминировать над личным, иначе жди проблем, и немалых. И вообще, Анна была первой женщиной, к которой у Михаила проклюнулся реальный интерес после расставания с Илоной, то есть с того горького дня, когда он снял наконец розовые очки и посмотрел на бывшую жену (тогда еще не бывшую) «невооруженным» взглядом. Именно — проклюнулся, как птенец сквозь скорлупу недоверчивой отчужденности. Был период, когда Михаил пытался убедить себя в том, что вся сила в одиночестве, потому что только одинокий человек по-настоящему независим. Максимально независим. Потом убеждать перестал, понял, что бесполезно, но и действий никаких не предпринимал. Не потому, что был фаталистом (немного не без этого, конечно), а потому, что не хотелось, чтобы какая-то апатия им овладела. И тут вдруг — Анна.