У ангела болели зубы : лирическая проза - Алексей Котов

Где-то там, со стороны городских ворот, раздался тяжкий, тележный скрип и женский голос надрывно закричал:

— Свежее мясо и старое вино!.. Налетай!.. Свежее мясо и старое вино!..»

— … Ради Бога извините меня, но я не понимаю, за каким таким чертом вам вдруг так срочно потребовался именно 215-й номер?!

Ольга Евгеньевна совсем не сердилась. Если в ее голосе и звучала насмешка, то она была, скорее всего, совсем добродушной. Тем не менее в глазах красивой женщины уже светились боевые, яркие огоньки.

Леночка согласно кивнула и тоже улыбнулась.

Режиссер снова болезненно морщился. Он морщился каждый раз, когда слышал обращенную к нему речь, и со стороны могло показаться, что он не соглашается даже с тем, что ему осмеливаются задавать вопросы.

— Поймите, я просто устал с дороги… Я хочу отдохнуть. Мне необходимо выспаться.

— Возьмите другой номер! — хором выпалили Ольга Евгеньевна и Леночка.

— Я не хочу другой.

— Идиотизма какая-то, — повысила голос Ольга Евгеньевна. — Послушайте, гражданин, с вами все в порядке?

«Гражданин» опустил голову.

— Вы не понимаете!.. Я… Как вам это объяснить… Я… — толстяк-кинорежиссер все-таки посмотрел в лицо Ольги Евгеньевны и в этом взгляде легко угадывалась мука. — То есть мне… Точнее даже для меня… Да! Для меня очень важен творческий процесс… Он никогда не был для меня понятен. Вот что важно, понимаете, да?.. Этот процесс, наверное, самая величайшая загадка в мире. Как он идет и почему все в нем идет именно так?.. Я не знаю. И этого никто не знает. Например, вы кушаете бутерброд и смотрите на стакан пива. О чем вы думаете?.. Да, в общем-то, и не о чем… Но вам в голову вдруг приходит великолепная… Нет! Великая идея! Но где?! В самой обыкновенной и пьяной забегаловке. Я думаю, вы не поймете, что…

— Про пьяную забегаловку я как раз понимаю, — перебила Ольга Евгеньевна.

Режиссер вяло улыбнулся. Он положил на стойку руку и, наверное, удивился тому, что его ладонь сжата в кулак.

— Нет, вы не понимаете. Я пытаюсь говорить с вами о том, как рождается искусство…

— Со мной?! — засмеялась Ольга Евгеньевна.

— Именно с вами… — толстяк разжал ладонь и принялся изучать ее тыльную сторону. — В данный момент от вас кое-что зависит…

— Что же?

— Есть вид из окна номера на кирпичный забор, — тихо сказал толстяк. — Рядом с ним мусорный ящик, а дальше — другой мусорный ящик и дом середины 19-го века… Удивительная картинка! Сейчас утро. В поезде я не спал всю ночь и так устал, что, откровенно говоря, готов послать все куда подальше. Но это-то и важно!.. Для того чтобы придумать лишнее, нужны силы. А у меня их сейчас нет…

Ольга Евгеньевна посмотрела на Леночку и выразительно покрутила пальцем у виска.

— Возможно и это!.. — легко согласился режиссер. — Иногда в искусстве дежавю и есть самое главное. Но подумайте сами, если у меня сейчас нет сил, чтобы придумать лишнее, значит, я придумаю только самое главное?

— У меня тоже сил нет выслушивать всякий бред про придуманное искусство, — сказала Ольга Евгеньевна.

Леночке вдруг надоело улыбаться.

— Вы раньше жили в «215-ом»? — участливо спросила она.

Кинорежиссер ничего не ответил. Он все так же изучал собственную руку, словно впервые видел ее.

Леночку кольнула жалость к толстяку. Она подумала о постояльце из «215-го».

«Нет, я не пойду туда!..» — решила Леночка.

«Ты жестокая, — тут же одернул девушку немного странный, но хорошо поставленный, внутренний голос. — А может быть, ты даже бесчеловечная!»

«…Черт Конфеткин забился в самый дальний угол темной, как могила камеры. Потолочный свод был настолько низким, что когда Конфеткина бросили в камеру, он задел его рукой.

«Жаль, что тут нар нет, — подумал черт после того, как ощупал все вокруг. — Хотя, глупо это, конечно…»

Он сел поудобнее на полу и захрюкал от наслаждения, едва ли не раздирая когтями окровавленное колено.

Из-за двери, откуда-то издалека, донесся человеческий вопль.

«Работают!.. — усмехнувшись, подумал Конфеткин. — Ну, их всех!.. Идиоты какие-то…»

Сильно пахло плесенью и еще чем-то застойным и неприятным. С потолка капало и на больное колено попадали холодные брызги…

Черт не знал, что такое сон, но иногда любил побыть в состоянии забытья. Конфеткин оставил больное колено в покое и лег спиной на холодный, как лед пол. Возбуждение уходило медленно и прерывалось то желанием снова почесать колено, то болью в сломанном роге, а то и просто какой-либо насмешливой мыслью.

«Дураки, да?.. — по телу черта мелкой рябью и волна за волной, проходила дрожь смеха. — Впрочем, разве это главное?.. Разве и я в дураках не был?.. Дурак тот, у кого мозги есть и кто ошибся. А кто ошибиться не может?..»

Очередной приступ смеха оказался нестерпимым и Конфеткин захохотал.

«… А тот не может, у кого мозгов вообще нет!»

За дверью по коридору шел человек и бил в барабан.

— У-у-ужин!.. — громко тянул он. — У-у-ужин!..

«Мне не дадут, — подумал Конфеткин. — Я же черт, все-таки…»

— Ну-ну, вы подеритесь еще!.. — строго оборвала горячий спор тетя Поля.

— Да я вообще не понимаю, о чем мы тут говорим! — Ольга Евгеньевна перевела возмущенный взгляд с гостя на уборщицу. Взгляд директрисы тут же смягчился. — Это бред какой-то!..

Шум стих. Но пауза получилась очень короткой.

Кинорежиссер затравленно всхлипнул и сказал:

— Вы нее имеете права!

— Какого права?!.. — тут же снова закричала Ольга Евгеньевна. — О чем вы?!..

— Я хочу наконец-то занять свой номер — «215-й».

— Вы его купили, что ли?!

— Купил!..

— Не купили, а забронировали! И я вам уже сто раз сказала, что вы сможете занять этот номер только после одиннадцати.

— Но я устал и хочу отдохнуть!

— Возьмите любой другой номер.

— Я не хочу другой!..

Уборщица тетя Поля подошла ближе.

— Ушел постоялец, — чему-то улыбаясь, сказала уборщица. — Только что ушел.

Все замерли и посмотрели на тетю Полю.

— Вежливый такой… Мне спасибо сказал, — с тихой гордостью продолжила она. — Ключ от номера отдал…

Тетя Поля протянула ладошку с ключом. Очевидно, она хотела сказать что-то еще, куда более важное, но вдруг сбилась.

— Хороший человек, — просто заключила уборщица.

Последняя фраза показалась настолько малозначительной, что на нее не обратили внимания ни Ольга Евгеньевна, ни Леночка.

Впрочем, кинорежиссер тут же резко, с вызовом спросил:

— А, значит, я плохой, да?!..

На его полном лице вдруг появилось горделивое выражение. Гость взял свой чемодан и, вскинув голову, направился к лестнице.

— Ключ от номера возьмите, — окликнула его Леночка.

Гость не оглянулся.

«Наверное, он знает, что замок сломан, — подумала Леночка. — Хотя он никогда не был в «215-ом»…»

Ольга Евгеньевна широко улыбнулась и победоносно осмотрелась вокруг.

«…Из забытья черта Конфеткина вывел сильный толчок в плечо.

— Ты здесь? — спросил грубый, властный голос.

Конфеткин обмер.

— А что?.. — тихо и робко спросил он. — Кстати, я занят. Меня скоро пытать будут…

Голос тихо хохотнул.

— Нашел себе работу, да?.. А ну пошли!

— Куда?!..

Могучая рука оторвала Конфеткина от пола, приподняла в воздух и тут же обрушила на пол. Нос черта ткнулся в широкую щель со святящимися, фосфорными краями.

— Иди, иди, нечего тут прохлаждаться, — сказал голос в темноте. Он вдруг стал зловещим и тихо добавил: — Еще раз удерешь, убью!

Конфеткин передернуло от ужаса. Сопротивляться бесполезно, но, тем не менее, — помимо своей воли — черт слабо дернул плечом, стараясь сбросить чужую руку. Рука тут же сдавила плечо так, что Конфеткин взвыл от дикой боли.

— Иди!

Черт тихо и безнадежно завыл. Щель оказалась совсем небольшой и, протискиваясь в нее, Конфеткин ободрал бока так, словно края щели были покрыты наждачной бумагой.

«То ли еще будет!..» — с откровенным тоскливым ужасом подумал он…»

Через пять минут уборщица тетя Поля все-таки заглянула в «215-й» номер.

Толстяк-кинорежиссер сгорбившись сидел на постели и смотрел в окно. Его руки лежали на коленях ладонями вверх. В позе гостя определенно было что-то странное, даже неестественное. Он словно ждал чего-то и его нетерпение выдавала постукивающая по полу нога, одетая в высокий, модный ботинок. Лица незнакомца тетя Поля не видела, но почему-то посчитала, что оно такое же странное — тоскливое и мрачное.

«Скорбной какой-то, — решила уборщица. — Скорбной и безнадежный…»

Тетя Поля закрыла дверь и тут же забыла о странном постояльце.

Шел мокрый снег… И было еще серо. Черт Конфеткин брел по покрытому тонким слоем воды тротуару и с ненавистью смотрел на спину впереди идущего человека. Тот остановился у пешеходного перехода и нажал на кнопку светофора.