Семь писем о лете - Дмитрий Вересов

В тот момент, когда мы с Аллочкой обменялись прощальными улыбками на выходе из казенного зала, я отчетливо осознал, что первый матримониальный опыт станет для меня и последним. Нет, я не собирался в двадцать два года записываться в монахи и принимать обет целомудрия, в своей дальнейшей жизни предчувствуя и мимолетные романы, и многолетние «отношения», и даже пылкие влюбленности, не чуждые мне и нынче, сорок лет спустя. Но впустить кого-то третьего в сердце и душу, уже безраздельно отданную двоим – маме Насте и Сашке, общему нашему сыну, – я полагал для себя невозможным. Пока ровно через четверть века, за год до семидесятилетнего юбилея Анастасии Александровны, на свет не явилось маленькое чудо – Анастасия Александровна Вторая. И теперь это чудо самозабвенно – до потери чужих шляп – играет Анастасию Первую.

Впрочем, тогда, стоя на Архиерейской рядом с внучкой и глядя в полыхающие небеса, я как-то не думал, что совсем скоро мне тоже предстоит, до некоторой степени, «сыграть отца»…

А началось все с того, что очередная, по меткому внучкиному выражению, «присуха» – разумеется, не та престарелая Коломбина из газетного киоска, всего лишь склонная делать преувеличенные выводы из малейших проявлений мужского внимания, а весьма пикантная и вполне еще предпенсионная Мария Сергеевна из сберкассы – высказала мнение, что мне очень пошли бы усы. Я внял ее рекомендациям, и должен не без удовольствия сообщить, что результат превзошел все ожидания. Дамы, а иной раз и юные девицы, вдруг стали заглядываться на меня с таким неподдельным интересом, что сама Маша, продемонстрировав истинно женскую логику, на меня же и надулась и от очередного свидания уклонилась. Напрасно я полчаса прождал ее в нашей любимой кофейне на Большом и собрался уже уходить, и тут к моему столику подбежала, махая руками словно курица в полете, растрепанная особа неопределенного возраста в пестром балахонистом облачении и со страстными придыханиями воскликнула:

– О-о, боже мой, какое счастье! Я вам звонила, мне сказали, что вы задействованы в каком-то долгоиграющем проекте и вернетесь из Парижа только в сентябре. Я присяду, можно? – Не дожидаясь моего согласия, женщина-курица плюхнулась в кресло и потянулась к моим сигаретам. – Понимаете, этот урод Сивоконь опять что-то там намудрил, теперь нужна срочная досъемка. Просто горим! Выручите, умоляю!

– Э-э… – начал я, но темпераментная дама в пестром не дала вставить ни слова:

– Ну хотите, на колени встану! Выбирайте любой день на этой неделе, мы подстроимся, оплатим за два. Так что, Юрий Алексеевич, дорогой, драгоценный, да?

Она пытливо заглянула мне в глаза – и я впервые получил возможность открыть рот:

– Предложение ваше, сударыня, конечно, заманчиво, только боюсь, вы тут что-то напутали. Я никакой не Юрий Алексеевич, а вовсе даже Андрей Платонович…

После одной давней и малоприятной истории с участием сверхбдительных и не вполне трезвых блюстителей закона я не выхожу из дому без паспорта и валидола. На этот раз пригодилось и то и другое. Когда моя собеседница отдышалась и обрела дар членораздельной речи, я узнал о своем «поразительно-феноменальном» – особенно при усах – сходстве со знаменитейшим артистом… Фамилия, торжественно произнесенная ею, была мне неизвестна. Но о своем неведении я предпочел умолчать и только с важным видом кивнул, уже понимая, что сейчас последует предложение, от которого я не смогу, да, честно говоря, и не захочу отказаться.

До сего момента моя жизнь в кинематографе ограничивалась двумя незабываемыми днями, когда мы, шестеро оболтусов-второкурсников, обряженных в шинели Северо-Западной армии Юденича, самозабвенно скакали по полю возле Ораниенбаума, размахивая бутафорскими винтовками и красиво падая, сраженные меткими выстрелами красных матросов. В перерывах в тех же шинелях гоняли за портвейном в ближайший магазин, где нас под радостные клики местных алконавтов: «Ну все, ребята, наши пришли, хана теперь краснопузым!» – уважительно отоваривали вне очереди. На обратном пути чуть не загремели в отделение за исполнение монархических песен в нетрезвом состоянии – но нас отбили революционные братишки, дебоширившие, по счастью, в другом конце вагона.

В готовом фильме, кстати, от батальных сцен с нашим участием остались только самые общие планы, где распознать кого-либо нет никакой возможности. Но воспоминания о самом процессе остались самые нежные, и я не собирался пренебрегать возможностью получить такие духоподъемные впечатления еще раз, а заодно внести некоторое разнообразие в размеренное двухфазное («кухонный дедушка» + начинающий философ) существование сравнительно молодого пенсионера…

Предложение последовало. Я изобразил полное изумление и смущенно пролепетал приличествующие случаю слова об отсутствии опыта и способностей. Собеседница моя, оценив достоверность игры, а скорее за неимением других вариантов, стала горячо убеждать меня, что все получится. Два крошечных эпизода, практически без слов, работы часа на три, включая перестановки, а оплата, с учетом обстоятельств… Она назвала сумму, почти вдвое превышающую мою месячную пенсию.

– А про что хоть кино? Надеюсь, не эта ваша новомодная чернуха-порнуха? – постарался я выдержать марку.

– Что вы, как можно?! – ахнула растрепанная дама. – К тому же все это давным-давно вышло из моды. Каналы перестраивают эфирную политику в соответствии с запросами вашего поколения, дающими основной рейтинг. Поэтому сейчас стилистика советского ретро становится остроактуальной…

Я важно кивнул, удержав в себе готовую сорваться с языка фразу про то, где я лично видал это самое нынешнее «ретро», бессмысленное и беспощадное, а лишь выразительно похлопал себя по груди, прикрытой маечкой с портретами персонажей нашего с Аськой любимого мультика «Южный парк».

– Не волнуйтесь, в день съемок на мне будет что-нибудь остро-консервативное, – поспешил добавить я, отметив тревогу в ее взгляде.

– Так вы согласны? Ах, какое облегчение… Это надо отметить! Два бокала шампанского! – крикнула она девочке-официантке, а мне протянула визитку.

«Галина Бланк» – прочитал я на розовом прямоугольничке. Пришлось притвориться, будто поперхнулся шампанским. Откашлявшись, я записал на карточке кафешки мои координаты и вручил этой очеловеченной рекламе куриного бульона.

Она позвонила через день, назвала место и время. В назначенный день я облачился в уже упоминавшийся парадный костюм, заблаговременно вышел из дому и неспешным шагом, унимая непрошеное волнение, направился в сторону Лопухинского садика: съемки проходили в одном из зданий Института мозга на академика Павлова. А тут пожар, встреча с Аськой посреди толпы зевак…

Это был явный перст судьбы – понять бы еще, на что этот перст указует!

Снимается кино. Трудно, пожалуй, подобрать более точную иллюстрацию к понятию «упорядоченный хаос», чем этот вид коллективной человеческой деятельности. Общее впечатление путаницы, неразберихи, тотального бардака, но при этом каждый по отдельности знает свой маневр и исполняет его четко и методично. Бдительный охранник на входе долго и тщательно изучал список, потом предъявленный ему паспорт, потом оба документа одновременно на предмет несоответствий. Такелажник задел меня концом длиннющей доски, когда я поспешал за стремительной Галиной Бланк, которая подхватила меня у подножья лестницы, но и не подумал сбавить ход. Второй режиссер скользнул по мне невнимательным взглядом и, не прекращая переругиваться с коротышкой-администратором, бросил Галине: «Годится». Костюмерша заставила меня снять «консервативный» костюм и в темпе обрядила в полковничью форму и произвела «подгонку по фигуре» непосредственно, так сказать, на фигуре. Потом я попал в мягкие, но бескомпромиссные ручки художника по гриму, которая старательно вычернила мне брови и усы и долго колдовала с пространством вокруг глаз, добиваясь максимального сходства с оригиналом.

– По-моему, похож, – сказала гримерша заглянувшей в комнату Галине.

– Ах, милочка, не то слово, сходство разительное! – Галина экспансивно чмокнула гримершу в щечку и обратилась ко мне: – Встаньте, походите, обвыкнитесь… Заодно вот, подучите. Ваша роль.

Она вручила мне листочек бумаги с крупно распечатанным текстом, судя по которому, ничего сверхъестественного от меня не требовалось. Моему герою (ну не моему, конечно, а знаменитого артиста Юрия Алексеевича, чью фамилию я так и не умудрился запомнить) предстояло с сурово-озабоченным видом прошагать по коридору, командным голосом рявкнуть высыпавшему туда народу «Продолжайте работать!», потом некто Леонид набрасывает мне на плечи шинель, и мы выходим из кадра. Второй раз я появляюсь во дворе перед зданием и в сопровождении того же Леонида направляюсь к машине. Он раскрывает передо мной дверцу, и тут из дверей выбегает персонаж, обозначенный в сценарии как «Ирина», и кричит: «Викентий Павлович, вернитесь, вам звонят из райкома партии!» – на что я отвечаю: «Передайте, что я уехал на президиум», сажусь в машину, и мы трогаемся с места.