Таинство христианской жизни - Софроний (Сахаров)

Монах — значит один. Никто никогда не жил такого глубочайшего одиночества, как Христос. До последних минут Его жизни на Земле никто вполне не понимал Его, не был в силах разделить Его скорбь, Его любовь, Его мысль. Было полное отсутствие понимания, что видно из приведенных в Евангелии бесед Христа. Итак, опыт «одиночества» всем нам нужен и важен. В момент умирания все равно будем проходить через сие испытание, когда прервется контакт с окружающими, если они обретаются. Как Христос говорил в Свое время: «Наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного; но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели мир во Мне»(Ин.16:3233). Так и мы не останемся в одиночестве в час смерти, но Он будет с нами, и в Нем мы обретем мир.

От Бога нам дана заповедь о любви, потому что Сам Он есть любовь. И если Господь «возлюбил нас до конца» (см.: Ин.13:1) и умер на Кресте (для того времени самой позорной и тяжкой смертью), то и мы должны умереть за него, если возлюбили Его «до конца».

Час смерти неизбежен для земнородных. Но, прежде чем он придет, нужно нам готовить душу нашу к тому, чтобы, благословляя Господа, испить предстоящую нам чашу умирания. Начинать возможно с малого: приучать себя предаваться на заклание ради Христа, помня апостолов, и мучеников, и многих вообще святых. При любви к Богу кончина наша будет болезненной главным образом для тела. А при великой благодати даже и болезнь может уже не восприниматься в надежде освободиться от уз плоти и всецело погрузиться в море Божественного Света. Сие погружение вовсе не значит, что наша личность (ипостась) растворится в сем море, как капля соли. Наоборот: это есть достижение в беспредельность Божественной любви, которая все сущее объемлет в себе; когда и Бог, и все тварное явится содержанием жизни спасенной ЛИЧНОСТИ. Божественная любовь смиренна; она не заключается в замкнутое кольцо себялюбия; ей свойственно раскрываться в ее ненасытимом, неиссякаемом порыве к возлюбленным. Замкнутое кольцо есть гордость, закрытая для истинной любви. Смирение, явленное Христом, есть характер Божией Любви, самоистощающейся неистощимо, в предельном напряжении никогда не умаляемой, не оскудевающей жизни.

Здесь приближение к этой любви выражается в молитве, которая не оставляет сердце ни на минуту даже во сне. Сердце чувствует особую теплоту жизни, иногда как бы «жар», иногда как бы тает от блаженства. Этому состоянию свойственно одновременно ощущать некую боль и радость.

Схематически богословие монаха-аскета можно представить так: любовь к Богу дает подлинное ведение о Боге в силу действенного общения с ним. Сия любовь умножается в нас по одержании победы над страстями. Христианское бесстрастие может приблизить нас к единственному истинному богословию, которое есть уже вечная жизнь (ср.: Ин.17:3). Последний возможный на Земле предел живого богословия есть мученичество за Христа. Оно не есть только насильственная смерть, претерпеваемая за исповедание Христа во времена гонений. Мученичеством за Христа почитается ВСЯКАЯ скорбь, подъемлемая за осуществление в сем мире заповеди Христа, и особенно о любви к врагам. Сие есть настоящее «несомненное мученичество». Любить врагов способен только тот, кто, по слову Христа, «видел Царствие Божие, пришедшее в силе» (ср.: Мк.9:1); кто губит душу свою в следовании за Христом. Не в этом ли существенный смысл слов Господа: «Погубивший душу свою Меня ради и Евангелия спасет ее (сбережет ее), а берегущий свою душу в мире сем отказом следовать Христу, потеряет ее» (ср.:Мк.8:35)?

Богословие монаха в том, чтобы через молитву достигнуть созерцания Бога. Богосозерцание, которое имеется здесь в виду, совсем не то же, что философское созерцание или научное богословие. Христианское созерцание есть приобщение Божественной жизни; оно сверхрационально и в своей последней чистоте протекает вне всяких рассудочных демонстраций. Доколе монах в этой плоти, его рациональное мышление, в свойственной ему форме, будет привлекаться к усвоению откровенных истин, но не ему отдается преимущественное место, а налагается на него задание следовать мудро за духовным опытом благодати. Рассудок не должен превалировать над дарами свыше, не должен предварять их. Для рационалистов именно рассудок является опорой всякого суждения. Если отодвинуть его (рассудок) на второй служебный план, то он теряется. Для монаха опора — заповеди Христа. Монах отрицает за рассудком, особенно в данном состоянии нашего падения, право последнего суда над заповедью Божиею, которая, несомненно, превосходит меру человеческого ума. Это не значит, что прежде совершенного опыта благодати человеческий рассудок лишен всякой возможности оценить достоинство Божиих повелений. Заповедь Божия в ее наиболее совершенной степени для рассудка представляется БЕЗУМИЕМ, а до сих высоких степеней она может уживаться с естественным разумом.

БЕЗУМСТВО, то есть СВЯЩЕННОЕ БЕЗУМСТВО, о котором говорит апостол Павел (1Кор.1 и 2 главы), начинается, когда речь доходит до любви к врагам, до ненависти к себе, до погубления души в мире сем. Однако БЕЗУМСТВО сие но существу есть восхождение выше всего преходящего, что доступно человеческому разуму; оно есть «премудрость Божия, тайная, сокровенная, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей» (1Кор.2:7). Она открывается Духом Святым, Который проницает глубины Божий.

В падшем мире установлена обратная иерархия: попытки оправдать Бога нашим разумом (что невозможно); поставить Откровение Писание на суд разума (что значит опрокинуть иерархию ценностей), через отдание примата рассудку искать принудительных доказательств (как в математике) для веры или неверия, и подобное.

Но все же стоит вопрос для всех нас: каким образом можем мы, люди, совершить свой ВЫБОР, КУДА и ЗА КЕМ ИДТИ? Первый акт выбора происходит в глубинах нашего духа — тех глубинах, которые некоторые склонны именовать иррациональными (часто в негативном смысле). Для нас это есть «сверхлогическая интуиция», «внутреннее влечение». Лишь позднее, по истечении значительного времени, и особенно после опыта Гефсиманской молитвы, приходят подлинно разумные бытийные оправдания, нравственные или логические. Опыт посещения Несозданным Светом открывает новый мир духовному зрению. Но ничто из всего этого не подлежит рассудочным доказательствам. Просто опыт; «... блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах» (Мф.16:17); «... вам ДАНО знать тайны Царствия Небесного, а им не дано» (Мф.13:11); «Утешитель, Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя Мое, НАУЧИТ вас» (Ин.14:26); «... но, как написано: не видел глаз, не слышало ухо, и не приходило на сердце человеку, ЧТО приготовил Бог любящим Его» (1Кор.2:9).

Не знаю, что сказать о решающем моменте ВЫБОРА. Простите, но мне после долгих «безумных» молитв выбор был указан до невыразимой очевидности.

Церковь не принимает монашество тех лиц, которые приходят к нему по гнушению естественным браком.

Монашество, как исключительный путь, сопряжено с трудным подвигом. Не плотская страсть, не безбрачие или пост составляют главную трудность. О, нет. Есть многое другое, более болезненное, чем телесное воздержание. Например: отрекшись от мира страстей, не имея более в нем жизни, не достигнуть в течение многих лет, иногда до конца жизни, мира любви Божией. Монашество, в сущности, есть борьба за стяжание любви Духа Святого. Там, где забыта эта цель, там утерян смысл монашества; там, где нет любви, нет и спасения. «Бог есть любовь» (1Ин.4:8). Любовь всеобъемлющая, нетленная, неописуемая. Совершенная любовь на Земле принимает характер странный: она связана с отвращением, ненавистью к себе самому, пленнику страстей. В мудрой жизни по Богу мы приходим к тому, чтобы возлюбить или, по крайней мере, не бояться «трудного». В своей крайней форме это и будет — ненависть к себе. Без такой ненависти невозможно победить страсти, а следовательно, исполнить заповеди.

Поскольку подлинная любовь переносит жизнь в существо любимое, так что возлюбленное становится содержанием нашей жизни, поэтому, доколе в нас живет самолюбие, не можем мы любить Бога в полноте. Совершенная любовь к Богу возможна лишь при условии святой ненависти к себе. И когда нам дается такая любовь, тогда только Бог будет вся наша жизнь; тогда умрет в нас семя тления; тогда Господь с Отцом и Духом Святым творят из нас Свою вечную обитель. Тогда Бог познается не отвлеченно, но всем нашим существом. И наша личная жизнь сливается с Божией воедино, становился событием. Это есть также и истинное богословие как состояние нашего духа. Нам нужно не забывать о таком роде нашей жизни. Все тяжкие положения составят наш «крест».

Когда все это совершается с нами, тогда наша персональность, личность, ипостась достигает своей актуализации как завершение нашего возрастания в Боге, как достижение нами полноты Образа, по Которому мы созданы.