Дунайский лоцман - Андре Лори

В самом деле, история полна такими восстаниями, которые после столетий борьбы завершились в 1875 году более или менее полной независимостью Греции, Черногории, Румынии и Сербии. Что же касается других христианских народов, они продолжали терпеть владычество последователей Магомета.

Это владычество в первые месяцы 1875 года было еще более тяжелым, чем обычно. Под влиянием мусульманской реакции, которая тогда торжествовала при дворе султана, христиане Оттоманской империи были обременены налогами, их убивали, подвергали тысяче мучений. Ответ не заставил себя ждать! В начале лета снова поднялась Герцеговина.

Отряды патриотов вышли на бой и под предводительством таких храбрых командиров, как Пеко Павлович и Любибратич, отвечали ударом на удар посланных против них регулярных войск.

Скоро пожар распространился, захватил Черногорию, Боснию, Сербию. Новое поражение, которое турецкие войска потерпели в ущельях Дуга в январе 1876 года, воспламенило мужество патриотов, и народный гнев начал подниматься в Болгарии. Как всегда, он начался скрытыми заговорами, тайными объединениями, где собиралась пылкая молодежь страны.

В этих тайных сообществах быстро выделялись вожди и утверждали свой авторитет над более или менее многочисленными товарищами, одни — красноречием, другие — силой ума или горячностью патриотизма.

Группы создавались в короткое время, и в каждом городе все группы объединялись в одну.

В Рущуке,[11] значительном болгарском центре, расположенном на берегу Дуная почти напротив румынского города Журжево,[12] наибольший авторитет завоевал лоцман Сергей Ладко. Заговорщики не могли сделать лучший выбор.

Достигший примерно тридцати лет, высокого роста, белокурый, как истый северный славянин, геркулесовской силы, необыкновенной ловкости, привычный ко всяким телесным упражнениям, Сергей Ладко обладал всеми физическими качествами, которые так нужны командиру. Но, что было важнее, он имел и моральные качества, необходимые для вождя: энергию в решениях, благоразумие при выполнении, страстную любовь к своей стране.

Сергей Ладко родился в Рущуке, где изучил профессию дунайского лоцмана, и покидал город только для того, чтобы проводить в Вену или еще выше или ниже — к волнам Черного моря — баржи и шаланды, которые доверялись его превосходному знанию великой реки. В промежутках между этими полуречными, полуморскими плаваниями он посвящал свои досуги ужению и, пользуясь своими исключительными природными данными, достиг удивительной ловкости в этом искусстве, доходы от которого, присоединенные к лоцманскому заработку, обеспечивали ему полное довольство.

Работа лоцмана и страсть к рыболовству вынуждали Ладко проводить четыре пятых жизни на реке, и он стал считать воду родной стихией. Переплыть Дунай, который у Рущука широк, как морской пролив, он считал просто игрой, и не счесть было спасенных этим отважным пловцом.

Такое достойное и честное существование еще до антитурецких волнений сделало Сергея Ладко популярным в Рущуке. Бесчисленны были его друзья, которых он иногда даже не знал. Можно было бы даже сказать, что эти друзья составляли все городское население, если бы не существовал Иван Стрига.

Он был уроженцем Болгарии, этот Иван Стрига, как и Сергей Ладко, с которым, однако, у Стриги не было ничего общего.

Наружность их была совершенно различна, но в паспорте, который содержит лишь общие приметы, пришлось бы употребить одинаковые термины, чтобы описать и того и другого.

Так же как и Ладко, Стрига был высок, широк в плечах, силен, имел белокурые волосы и бороду. У него также были голубые глаза. Но этими общими чертами и ограничивалось сходство. Насколько лицо одного с благородными чертами выражало откровенность и сердечность, настолько грубые черты другого говорили о лукавстве и холодной жестокости.

В нравственном отношении различие еще более увеличивалось. В то время как Ладко жил открыто, никто не мог сказать, как добывает Стрига то золото, которое он тратил, не считая. Так как об этом ничего не было известно, людское воображение давало себе полную волю. Говорили, что Стрига предатель своей страны и народа, служит наемным шпионом у турецких угнетателей; говорили, что к занятию шпионажем он добавляет контрабанду, когда представляется случай, и что всевозможные товары переправляются благодаря ему с румынского берега, на болгарский и обратно без уплаты таможенных сборов; говорили даже, покачивая головой, что всего этого еще мало и что Стрига обычно добывает средства грабежом и разбоем; говорили еще… Но чего не скажут? По правде, никто ничего не знал о делах этой подозрительной личности, и, если обидные предположения публики отвечали действительности, он, во всяком случае, был очень ловок и никогда не попадался.

Впрочем, об этих предположениях говорили друг другу по секрету. Никто не рискнул бы громко сказать слово против человека, жестокость и цинизм которого всех устрашали. Стрига мог притворяться, что не знает мнения, какое о нем создалось, и приписывать всеобщему восхищению дружеское расположение, которое многие выказывали ему из трусости; он проходил по городу, как завоеватель, и возмущал его скандалами и оргиями в компании самых развращенных городских обитателей.

Между таким субъектом и Ладко, который вел совсем другой образ жизни, не могло быть никаких отношений, и, в самом деле, они знали друг друга только понаслышке. Логически рассуждая, так должно было и остаться. Но судьба смеется над тем, что мы зовем логикой, и, видно, где-то было предписано, что эти два человека встретились лицом к лицу и стали непримиримыми противниками.

Натче Грегоревич, известной всему городу своей красотой, исполнилось двадцать лет. Сначала с матерью, потом одна, она жила по соседству с Ладко, который знал ее с детства. В течение долгого времени в доме не хватало мужской руки. За пятнадцать лет до начала нашего рассказа отец пал под ударами турок, и воспоминание об этом отвратительном убийстве еще заставляло дрожать от негодования угнетенных, но не порабощенных патриотов. Его вдова, вынужденная рассчитывать только на себя, смело принялась за работу. Опытная в искусстве вязания кружев и вышивок, которыми у славян самая бедная крестьянка охотно украшает скромный наряд, она сумела обеспечить свое существование.

Для бедняков особенно мрачными являются периоды смуты, и не раз уже кружевница страдала бы от постоянной анархии в Болгарии, если бы Ладко тайно не приходил ей на помощь. Мало-помалу большая дружба установилась между молодым человеком и двумя женщинами, которые предлагали юноше убежище под своим мирным кровом во время его досуга. Часто он стучался вечером в их дверь, и часы протекали у кипящего самовара. Иногда он предлагал в благодарность за их сердечный прием развлечение в виде прогулок или рыбной ловли на Дунае.