Розаура Салседо - Висенте Бласко

– Превосходный человек, отец семейства, богач, неутомимо пишущий книги и жаждущий присоединить к своей славе дипломата некоторую беззаботность богемы.

Другие южные американцы, из зависти или соперничества, были жестоки к нему, считая его графоманом. Он ежегодно печатал том о древних итальянских городах или о папстве в средних веках, описывая с невинным апломбом то, что многочисленные авторы рассказали раньше его. Он сам был уверен, что первый сообщает обо всем этом. Разорившаяся итальянская знать составляла великолепный хор на его банкетах и приемах. Эти обедневшие патриции продавали ему всяческие древности, рекомендовали всякую гастрономию, итальянские вина и толпились вокруг него в качестве доверенных лиц по самым неожиданным торговым делам.

Знатная дворянская семья продала ему занимаемый им ныне в Риме дворец за цену, которая заставила лицемерно улыбаться их знакомых, завидовавших столь великолепной "комбинации".

И вот эта псевдо-римская особа, родом с того берега Атлантического океана, чувствовала себя связанной с Бустаменто благодарностью. Дон Аристидес повез его в Мадрид, чтобы он прочел там несколько лекций. И полномочный посол, надев фрак, левая сторона которого была сплошь покрыта орденскими знаками (при чем еще столько же висело у него на шее), читал в течение трех вечеров лекции о целом ряде исторических открытий, о которых многие слушатели знали давно: о Флоренции времен Медичи, о морской политике Венеции или о знаменитых артистах Возрождения.

Бустаменто на лекциях подбодрял слушателей или не допускал во всеуслышание дерзких комментариев юношества. Борха вспомнил, что присутствовал на одном из этих докладов. "Надо налаживать испано-американские отношения", – говорил дон Аристидес. – "Мы должны быть патриотами и, вместе с тем, вежливыми людьми". И он снова повторял свой обычный возглас: "Будущность Испании – в Америке".

– Мы проведем несколько недель в Риме, – говорил Бустаменто. – Если бы он мог добиться этого от меня, мой друг Энсизо пожелал бы никогда не расставаться со мной. Но я приеду в Рим послом, и все уполномоченные Южной Америки в Риме будут в восторге, что Испания послала такого человека, как я, чтобы поддержать их начинания.

Сообщив все это, Бустаменто заговорил о своей семье. Эстела, его дочь, в восторге от путешествия. Тетя ее – донья Нативидес, вдова адвоката Гамбоа, или Ната, как ее звала Эстела, – хотя и была не более чем домоправительница, все-таки умела дать чувствовать свое влияние.

Она была бедна и жила тем, что получала от своего зятя. Свою судьбу она считала несправедливой и утешалась лишь тем, что от души ненавидела всех, кого считала счастливым. Клаудио Борха она терпела потому, что считала его будущим мужем Эстелы. Последнюю она, невидимому, любила, а Бустаменто молчаливо презирала. Его тщетные попытки стать министром были самым сладостным утешением ее разбитой жизни. А теперь, видя, что вскоре ему предстоит стать послом, она вновь поднимала глаза к небу с выражением протеста.

Тетя Ната была высокая, полная, очень смуглая дама, с большими черными глазами, маленькими, торчащими вперед зубами, с темным пушком на верхней губе и широким носом.

Предметом сильнейшей ее ненависти была вдова Пинеда, пребывание которой в Мадриде было для нее одним из самых неприятных воспоминаний. Все мужчины, в том числе и Бустаменто, казались ей презренными животными, бегающими за этой женщиной с непреодолимым вожделением. Вместе с тем она ежедневно завидовала ее драгоценностям, ее платьями другим мелочам, беспрерывно возобновляющим ее элегантность.

Время и расстояние ослабили дурное воспоминание, а теперь, когда она чувствовала себя разбитой после путешествия по железной дороге, первый, кто ей встретился в Марселе, была эта ненавистная женщина, так сильно прославляемая ее глупым шурином и даже племянницей.

– Какой счастливый случай встретить вас здесь, да еще в обществе Клаудио! Кто мог ожидать!..

Эстела разговорилась с Розаурой о своем путешествии. Они приехали в отель после полудня. Но тетя Ната, вероятно, вследствие своего утомления, забыла в вагоне сумку, в которой были очень значительные предметы: скромные драгоценности – память о ее покойном муже Гамбоа, – ключи, деньги и бумаги, доверенные ей Бустаменто. Последний, узнав об этой потере, немедленно нанял экипаж, вернулся на вокзал и, к счастью, нашел потерянную сумку.

Все общество сидело в "холле" в ожидании обеда. Эстела смотрела на Клаудио с робостью и желанием в глазах, напоминавших страстное и боязливое выражение маленьких зверьков, грациозных, покорных и нежных. Борха тоже улыбался ей, но не двигался с места, чтобы подойти к ней ближе.

Бустаменто выказывал юношескую подвижность, беседуя то с теми, то с другими, точно он находился в салоне у себя дома и должен был оказывать внимание всем своим гостям. Много раз менял он место и, наконец, сел между Клаудио и вдовой Пинеда, так что Клаудио оказался рядом с его дочерью.

Розаура могла слышать часть разговора двух молодых людей, в то время как делала вид, что слушает дона Аристида. Борха спокойно рассказывал невесте о своей жизни в Авиньоне, извиняясь за то, что замедлил ответить на некоторые ее письма. Он так много занимался. Так интересно было все, что он видел.

Присутствие Эстелы вызвало в нем некоторое раскаяние в недавнем его поведении. Они расстались в Мадриде полтора месяца тому назад. Писал он ей аккуратно во время своего путешествия, не волнуясь писал о том, что видит. Затем в первые две недели, проведенные им в Авиньоне, посылал ей письма каждые три дня. А потом не писал ей вовсе и даже забыл, что ему нужно получать на почте ее письма. Вероятно, два или три письма дочери Бустаменто и теперь ждут, чтобы Клаудио забрал их.

Его глаза сравнивали Эстелу и красивую креолку. Видя их вместе, одну рядом с другой, Борха вспомнил о некотором обычае садовников. Всегда они связывают рядом с большой розой еще неоткрывшийся бутон, который силой контраста как бы подчеркивает величественную красоту большой розы.

Бедная Эстела была бутоном рядом с великолепной розой, неопределенная надежда, все еще не осуществленная. У нее была свежая привлекательность молодости: живые глаза, нежная улыбка, волосы пепельно-белокурые, бюст несформировавшийся. Она могла в будущем сделаться красивой; могла остаться такой, какой была в настоящее время.

Эстела просила Клаудио, чтобы он с опекуном и с ними поехал в Рим. Но Клаудио отказал ей несколько резко. В настоящее время это невозможно. Он должен оставаться в Марселе. Затем он вернется в Испанию, следуя по той же дороге, по которой ехал дон Педро де-Луна в последнем своем путешествии, пока не поселился в Пеньискола.

Но, как бы раскаявшись в своей резкости, Борха обещал, наконец, Эстеле приехать в Рим, только попозже, когда дон Аристидес будет послом. Это даст ему хороший случай увидеть в Риме некоторые места, которые не показывают всем вообще посетителям.

Великий человек, будущий посол, с своей стороны отвечал, хотя и очень вежливо, но отрицательно, на приглашение вдовы Пинеда.

– Невозможно, искренно жалею, что не могу принять ваше, столь ценное, приглашение. С величайшим наслаждением провели бы мы несколько дней в вашей великолепной вилле на Лазурном берегу, о которой мне рассказывали чудеса. Но мой приятель Энсизо ждет нас еще до будущего четверга. Мы должны продолжать свое путешествие завтра рано утром, поэтому и оставили свой багаж на вокзале. Когда мы, немного погодя, вернемся из Рима, позволю себе сделать вам визит, если вы еще будете в вашем Средиземном дворце. Тогда я, надеюсь, буду уже послом, и вам придется называть меня "ваше превосходительство", как принято в высокой дипломатии!

И Бустаменто иронизировал немного над должностью, которой он так пламенно добивался, с той лицемерной скромностью власть имущих, соизволивших для близких своих сойти с пьедестала земного величия, которым они гордятся.

Все вместе вошли в столовую и сели за один и тот же стол. Донья Нативидес во время обеда бывала менее желчна. Бустаменто заметил, что она всегда более любезна с вилкой в правой руке. Пища, казалось, ее укрощала и производила на нее действие, подобное тому, которое музыка производила на зверей в мифологические времена.

Она просила Розауру сообщить подробности о модах и последних обычаях в Париже. Это ей пригодится, когда она вернется в Мадрид, чтобы поразить своих знакомых, давая им понять, что она жила в постоянном общении с людьми так называемого "большого света". Она выказала завидный талант модистки, делая вопросы, которые приводили в смущение креолку.

– Не знаю, – отвечала та скромно. – Я ограничиваюсь тем, что покупаю вещи, если они мне нравятся. Не знаю, как их делают. Я совершенная тупица в этом отношении.

Когда тетя Ната насытила свое любопытство относительно мод, она спросила о здоровье двух, сыновей вдовы Пинеда: