Одна ночь и вся жизнь (СИ) - Татьяна Рябинина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От Дарьялова пахло так, что у меня закружилась голова. Хотелось вдыхать снова и снова. Его запах был таким же, как он сам: горьковато-прохладным на поверхности и медово-горячим в глубине.
Когда в самом конце, с последними аккордами, он шепнул мне на ухо: «Спасибо!», дотронувшись губами до мочки, я подумала с какими-то веселым ужасом: боже мой, он меня соблазняет, а я… охотно соблазняюсь. Низ живота отозвался на эту мысль мягким теплом.
Оказаться с мужчиной в постели сразу же после знакомства? Такое со мной бывало не раз и не два. И ужасным казалось ровно до первого. Тогда я была вполне еще девочкой-ромашкой, хотя уже побывала замужем и развелась. Выяснилось, что ничего особо ужасного в этом нет. Самый обычный секс, ни порочности, ни аморальности. Я стала смотреть на вещи гораздо проще. Не все ли равно, когда это случится, если точно знаешь, что случится — днем, неделей, месяцем раньше или позже?
Но сейчас было иначе. Сейчасвсебыло иначе.
Откуда-то пришла уверенность: это будет — сегодня. И будет совсем по-другому. Не так, как раньше.
Принесли кофе и мороженое. Не сговариваясь, мы одновременно, буквально синхронно, положили по большому куску в чашки и рассмеялись.
— Гляссе, — Дарьялов осторожно помешал кофе, чтобы не выплеснулся. — С детства люблю. Черный мне не разрешали, с молоком не нравилось, а с мороженым — самое то.
— Мне, скорее, наоборот, нравится вкус мороженого с кофе, а не кофе с мороженым. И вообще люблю сочетание горячего и холодного.
— Да… Иногда утром даже представить не можешь, как закончится день. Правда?
Он тяжело и горячо накрыл мою руку своею, пристально глядя в глаза. Я с трудом проглотила слюну и кивнула:
— Да… — и это было не только согласие с его фразой. Нечто гораздо большее.
Дарьялов расплатился, и мы пошли к выходу. Охранник, весь вечер просидевший за столиком в углу, — следом.
— А ночью они где? В прихожей у тебя сидят? — нервно хихикнула я.
— Зачем? Один в машине на стоянке, второй в парадной с консьержем. Сейчас у них смена будет, через полчаса. Эти двое отдыхать, другие подъедут.
— Бедняги.
— Я им хорошо плачу, — он пожал плечами и открыл передо мной дверь машины. Сел сам и коротко бросил водителю: — Домой.
И снова ехали недолго. Свернули с Лиговского на какую-то тихую улочку и под шлагбаум нового жилого комплекса — кое-где на окнах еще виднелись фабричные наклейки.
— Здесь служебная квартира, — пояснил Дарьялов, помогая мне выйти из машины. — Раньше другая была, на Васильевском. Далеко и до офиса, и до Суворовского. Но к этой никак не могу привыкнуть. Иногда задумаюсь и говорю Марату: «На Макарова».
Я молчала, смакуя на языке терпкий холодок предвкушения, как мятную конфету. Мы вошли в парадную, где с Дарьяловым поздоровался охранник в синей форме, поднялись на лифте на третий этаж.
— Ну вот, моя берлога, — открыв дверь квартиры, он слегка подтолкнул меня в прихожую.
— Волчье логово, — пробормотала я себе под нос.
— Угу, — моя реплика удивления не вызвала. — Придет серенький волчок и ухватит за бочок.
Его рука легла мне на бедро, и я повернулась к нему.
Ближе… еще немного ближе… снова утопая в его глазах — как будто нырнула с разбега в холодную воду и плыву, и страх сменяется восторгом.
Губы на губах — как мгновенный ожог, и так твердо, крепко, заставляя раскрыться навстречу. Обжигающе новое — но словно это было уже не один раз. Словно знала его когда-то давно, но забыла, а теперь вспомнила.
— Ира…
Та особая интонация, тот особый тембр с хрипотцой, которые яснее всяких слов говорят: «Я хочу тебя…». И тело отзывается на них ответным желанием, разбегающимся от живота до кончиков немеющих пальцев.
Он за руку привел меня в спальню, и я остановилась у приоткрытой балконной двери, глядя на темный двор. Шорох покрывала на кровати, шепот листьев. Магия, мистика летней питерской ночи…
Легко и прохладно соскользнула с плеч блузка, невесомо и шелково повторили ее путь губы — от шеи, по плечам, по спине. Руки легли под грудь, пальцы обвели сжавшиеся соски. Я повернулась к нему, жадно разглядывая четко прорисованные мышцы, поджарый живот под расстегнутой рубашкой.
Полтинник? Серьезно? Многие в тридцать выглядят хуже. Интересно, каким он был в тридцать? Хотя… некоторые мужчины как раз хорошеют с возрастом, появляется в них особая харизма, какой не бывает у молодых.
Расстегнула ремень брюк, молнию, потянула их вниз вместе с трусами — узкими черными слипами. Мимоходом отметила, что даже такая мелочь идеально вписывается в образ: ну не могла я представить его в веселеньких боксерах с рисунком. Я смотрела на него, а он, с едва заметной улыбкой, — на то, как я смотрю на него.
— И что, устраивает?
— Более чем, — я провела самым кончиком языка по его животу.
— Не торопись, — избавив меня от оставшейся одежды, Дарьялов выдвинул ящик тумбочки.
И да, тылы у него оказались тоже очень даже. Что поделать, красивые мужские задницы всегда были моей слабостью. Ну а резинки в тумбочке… Развелся он очень давно, я тогда еще в школу ходила. Ясное дело, что были женщины. Наверняка много женщин. Главное — чтобы не одна какая-то, постоянная. Не хотелось быть кому-то свежей заменой.
Как будто меня кто-то спрашивает. И с чего я взяла, что это будет что-то?..
Додумать мысль я не успела — захлестнуло и понесло. О чем вообще можно думать, когда с тобой происходиттакое? Разлет слов, которые я употребила бы для обозначения того, что он делал со мной, был как у противопехотной мины: от самых нежных до предельно нецензурных. Его руки, губы, язык — они были везде, и я тянулась к нему, поскуливая, ловя ощущения, еще мне — мне! — незнакомые.
Дяденька, да вы молоденьким мальчикам сто очков вперед дадите, промелькнуло весело-изумленное.
