Дочь Господня - Татьяна Устименко

Анастасио ди Баллестро быстро обшарил выдвижные ящики стола и, недобрым словом поминая крылья архангела Гавриила, приблизился к моему импровизированному укрытию.

– Неужели потерял? – голос прелата наглядно выдавал овладевшее им недовольство. – Где же эта чертова записная книжка? А во всем виновата моя аристократическая рассеянность!

«Ну, это ты себе польстил! – злорадно подумала я. – Всем давно известно, что забывчивость – признак отнюдь не дворянского происхождения, а банального старческого склероза», – но в этот миг в носу у меня засвербело еще пуще, и я торопливо зажала ноздри пальцами.

Раздался приятный шорох, какой возможен только от плотного соприкосновения шелковой сутаны с бархатом дивана. Очевидно, кардинал точно воспроизвел мое недавнее движение, склонившись над стригоем и внимательно вглядываясь в его обманчиво невинное лицо.

– Спи, друг мой! – отчетливо и неподдельно заботливо произнес невидимый для меня прелат. – До ночи еще далеко!

Услышав подобное, я настолько растерялась, что даже забыла про свой неблагонадежный нос. Я, часом, не ослышалась? Полноправный член Папской курии называет поганого вампира «другом»! Причем, душевно так называет. Да это же просто немыслимо! Но кардиналу не было никакого дела до моего благочестивого негодования.

– А ночью, на переговорах, мы наконец-то покажем этим святошам, кто из нас по-настоящему достоин власти и крови! – экзальтированно бормотал кардинал. – Пришло время расставить все по своим местам!.. Но блокнот, мой блокнот с накладными и адресами, где же он? Возможно, завалился под диван? – кардинал резко нагнулся.

И тут мой предательский нос окончательно вышел из-под контроля. Осознав, что сейчас неминуемо случится одно из двух – либо ди Баллестро наткнется на мою шпионскую персону, либо громкое чихание провалит столь удачно начавшуюся диверсию – я не выдержала и решилась на смелую импровизацию. Протянув руку, я вцепилась в тяжелую бордовую штору и рванула ее на себя. Медные кольца оконного карниза не выдержали, и гардина шумно обрушилась вниз, прямо на мою беспутную голову. Плотно укутавшись в бархатное подобие роскошной патрицианской тоги, я с замогильным воем и пронзительным чиханием, окутанная облаком пыли, патетично восстала из-за дивана. Увидев бесформенное чудовище, возникшее практически из ниоткуда, кардинал громко икнул от неожиданности и смачно шлепнулся на пятую точку.

– У-у-у, апчхи! – устрашающе провозгласила я, почему-то, хотя и довольно к месту, вспомнив предание о легендарных шотландских призраках – баньшах. Да и, полагаю, именно сырые и зловещие холмы Северного Уэльса как ничто другое располагают к скорейшему развитию различных неприятных простуд и инфлюэнций. Ди Баллестро же, похоже, вспомнил что-то еще более страшное, потому что мелко перекрестился дрожащей рукой и вперед головой «рыбкой» нырнул под письменный стол. Я победно расхохоталась. Путаясь в гардине, повторно переметнулась через безмятежно дрыхнущего стригоя и, мстительно оттолкнувшись кроссовкой от согнутой кардинальской спины, вылетела за дверь. Захлопнула тяжелую створку и облегченно отбросила кусок пыльной ткани, в складках которой я чуть не задохнулась. Мои пальцы случайно ощутили что-то гладкое и прямоугольное. Я заинтересованно поднесла к глазам найденный предмет. Им оказалась тонкая записная книжка с элегантно переплетенными вензелями «А» и «Б» на обложке. Не эту ли занятную вещицу искал кардинал? Я безотчетно засунула блокнот поглубже в карман шорт и запрыгала вниз по лестнице, мучимая насущным вопросом первостепенной важности – что за встреча назначена на следующую ночь, и кому бы этакому всемогущему немедленно продать свою бессмертную душу ради того, чтобы оказаться в числе лиц, допущенных на тайную стригойскую вечерю?

К моему удивлению, бурные утренние события заняли не так уж много времени – всего-то лишь час с хвостиком. Я недоверчиво уставилась на циферблат любимых дешевых пластмассовых «Casio», совершенно дико смотревшихся по соседству с алмазным перстнем. Ну надо же, оказывается для того, чтобы влезть в запутанную историю, достаточно каких-то скромных пяти минут. А вот последствия подобной глупости, без сомнения, мне потом придется расхлебывать до конца своих дней. Я удрученно хмыкнула. За минувший час моя жизнь успела измениться кардинально, благодаря кардиналу ди Баллестро, случайно сподвигшему меня на создание столь блистательного каламбура. Нет, я, конечно, и раньше подозревала, что жить вредно и опасно, от этого умирают, но даже не рассчитывала лично напороться на столь злостное предательство и двуличие. А кардинал Туринский оказался самым настоящим предателем – дерзким и несправедливо везучим.

– Вот черт! – расстроенно буркнула я, необдуманно осквернив свои губы упоминанием лукавого. – Что же теперь делать-то? Ну не могу же я и в самом деле вот так запросто пойти к нашему монастырскому начальству, чтобы во всеуслышание заявить – кардинал ди Баллестро предал Церковь и вступил в сговор со стригоями! Ага, разбежалась, так мне сразу и поверили! У меня же никаких доказательств на руках!

Проблема и впрямь казалась неразрешимой. До ночи оставалось всего ничего, а я даже представить себе не могла – чего же такого хитроумного мне предстоит придумать, чтобы попасть в нужное место, то есть на засекреченную встречу со стригоями. Каким-то неведомым образом я понимала, что она чрезвычайно важна не только для нашего аббатства, но возможно, и для всего человечества. А еще я четко помнила, что минут через пятнадцать мне следует прибыть на лекцию по истории религии, но до занятий ли мне было сейчас? И тут план боевой операции сложился сам собой.

Я поднялась в свою комнату и спешно сменила шорты на более демократичные и идеально подходящие для любой ситуации джинсы. А затем тихонько, чуть ли не на цыпочках, проскользнула в общую столовую, надеясь незаметно урвать хотя бы кроху от остатков пропущенного мною завтрака. Я свято соблюдала очередное правило сенсея Кацуо: голодный боец – не боец. Мне повезло, на подносе сиротливо лежал последний, немного помятый сэндвич с сыром. Я только успела оголодало запустить зубы в ломоть свежей булки, сглатывая голодную слюну, как на мое плечо неожиданно опустилась тяжелая рука:

– Стоять, бояться! – голос грохотал, как раскаты грома. – А ты забыла, худобина, что тот, кто не работает, тот не ест?

Я облегченно выдохнула и обернулась. Подобным неповторимым тембром почти мужского баса мог обладать только один человек на всем белом свете. Вернее – одна. Именно она-то и имела устойчивую и давнюю привычку именовать меня не иначе как худобиной. И немудрено, ведь рядом с Оливией я всегда выглядела тощим веснушчатым недомерком – бледной пародией на настоящую женщину. А истинная представительница «слабого» пола, по меркам моей подруги, обязательно и всенепременно должна быть именно такой, как она сама – высокой белокурой валькирией с мощной талией, туго стянутой широким кожаным поясом, холодными, будто льдинки, голубыми глазами и рельефными бицепсами, угрожающе бугрящимися под постоянно закатанными рукавами белой хлопковой рубашки. Впрочем, уж к кому-кому, а к слабому полу Оливию если иногда и причисляли, то лишь с очень большой натяжкой. Невольно вспомнишь тут строки одного великого русского поэта, метко охарактеризовавшего: и коня из горящей избы на собственных плечах вынесет, и мужика наскоку подкует. Ну, или что-то вроде этого! Я буквально благоговела перед самобытной славянской литературой, считая ее ни много, ни мало восьмым чудом света. Поэтому исправно посещала факультатив по русскому языку, мечтая когда-нибудь прочитать Достоевского и Есенина не в адаптированном переводе, а в подлиннике.

А подружилась я с Оливией пару лет назад на почве хронической, страстной, доходящей до сумасбродства любви к оружию. Правда, если я предпочитала в основном мечи, да еще желательно из экзотической группы, близко знакомой только фанатичным коллекционерам или специалистам, – например такие, как слэшер или эспадон, то Оливия больше тяготела к огнестрельному, убойно-бронебойному оружию. Никогда не забуду нашу первую встречу, произошедшую в аббатском арсенале. Мне срочно потребовались патроны для моего «Глока», который я тогда едва успела получить и активно пристреливала в свободное от учебы время, привыкая к весу отличного пистолета. Удачная модель – удобная и не слишком тяжелая, масса чуть превышает полкилограмма. Как говорится, оптимальный вариант для хрупкой женской руки, именно то, что доктор прописал. Справедливо опасаясь, что меня подловят на краже патронов и поэтому не включив верхний свет, я почти на ощупь пробиралась между бесконечными рядами двухъярусных стеллажей, плотно забитых всякой всячиной. Судя по богатому ассортименту представленных боеприпасов, наше аббатство явно собиралось в самом ближайшем будущем ввязаться как минимум в третью мировую войну. Я оторопело рассматривала складские полки, дивясь буйной фантазии монастырского начальства. Тяжеленные ящики с противопехотными минами здесь вполне уместно соседствовали со связками хорошо обструганных осиновых кольев, а турецкие сабли в добротных ножнах – с грозным станковым пулеметом Дегтярева, нарочито скромно прикорнувшим под чехлом из брезента. Я восхищенно поцокала языком, вытянула из ячейки огромное американское армейское мачете, уважительно взвесила в руке и с вздохом сожаления положила на прежнее место. Ох уж эта моя совсем не женская любовь ко всему колюще-режущему, начиная от перочинных ножиков и заканчивая совершенно неподъемным музейным топором-лабрисом. Нет, такая бандура только Джону Рэмбо подойдет – сахарный тростник в Гондурасе рубить. Остановлюсь-ка я лучше на изящных клинках сенсея Кацуо… Вспомнив мастера, я невольно загрустила. И к чему, спрашивается, он упорно вдалбливает в мою дурную голову идею о том, что каждый боец должен иметь собственный меч? Учебные катаны, хотя, безусловно, и относились к числу неординарных клинков, годились лишь для скрупулезного отрабатывания приемов школы Иайдо. Не ощущала я с ними той пресловутой духовной связи, которая, по словам старого японца, должна навечно соединить умелого бойца и его персональный клинок. Я долгими часами упоенно листала красочно иллюстрированные энциклопедии холодного оружия, пристально всматриваясь в фотографии знаменитых мечей, вздыхала и предавалась безудержным мечтам.