Ленинградские повести - Всеволод Кочетов

— Что это за войско у нас с вами, майор, что за войско? Какой-то бродячий цирк, а не дивизия!

— Преувеличиваете, ей-богу, преувеличиваете, товарищ полковник, заговорил Черпаченко. — Скорее всего это не наши, а соседи болтаются по лесам. У нас же ополченцы, народ, сами знаете, какой.

— Чем утешаетесь! Соседи! Даже если соседи — нам с вами от этого не легче. Если сосед силен, то и ты силен. А сосед плох — и ты плох. Это же война. И я заявляю, что с каждым разгильдяем буду расправляться беспощадно.

В эту минуту в землянку вошел связной и остановился у двери.

— Чего тебе? — спросил Лукомцев.

— Задержан человек. Говорит, с пакетом. Лично командиру.

Появился боец в изодранной, до черноты грязной гимнастерке, заправленной в брюки, на которых не было ни одной пуговицы, они держались только потому, что были опоясаны телефонным проводом. На ногах у бойца разбитые, разинувшие полный гвоздей рот старые опорки.

— Разрешите обратиться?

— Что за вид! — рявкнул Лукомцев. — Кто вас послал?

— Комиссар батальона службы воздушного наблюдения, оповещения и связи политрук…

— Так передайте ему…

— Он в тылу у противника, раненый, товарищ полковник.

Лукомцев зло развернул замусоленный листок. Вертел его и так и этак и ничего не мог разобрать, кроме даты.

— Вы что же, одиннадцать дней доставляли сей, с позволения сказать, пакет? Ваша фамилия?

— Ермаков.

— Скажите прямо, Ермаков, откуда вы сбежали?

— Из Ивановского, товарищ полковник, из немецкого плена.

— Как? — переспросил Лукомцев. — Откуда?

И Ермаков, лихой загуринский шофер, рассказал, как он пробирался лесом с бойцами четырнадцатого поста, как нарвались они на немецкий секрет и были схвачены, как прятал он записку Загурина сначала в голенище, а потом, когда немцы отняли сапоги, скрывал ее и между пальцами, и под мышкой, и во рту.

— Под конец я, товарищ полковник, не стерпел, кокнул ночью часового булыжником и дал с ребятами тягу. Да только вот растерялись, остался я один. Думал в Оборье пробираться, где рота стояла, да Оборье-то уже у немца. Вот нашел теперь вас… И правду вы сказали, сильно опоздал, не та дата получилась, товарищ полковник. За это винюсь. Виноватый, словом. Политрук мне наказывал, как можно скорее. А я…

— А как ты думаешь, что с твоим комиссаром?

— Думай не думай, товарищ полковник, раненый он. Хоть не сильно, а раненый.

Наутро Ермаков, подтянутый, выбритый, в новом обмундировании, явился за распоряжениями. Лукомцев с интересом оглядел его, внутренне усмехнулся тому, что голова у бойца под пилоткой обрита так же гладко и тщательно, до блеска, как у него самого.

— Вот что, — сказал он, — мне шофер нужен, товарищ Ермаков. Моего лихорадка стала трепать по ночам, да и стар он, устает. Мы ведь с ним уже давно вместе. Оба постареть успели. А ты — орел, ты молодой и здоровый. Пойдем-ка со мной!

Лукомцев повел Ермакова в глубь леса, где стояла его крытая черным лаком длинная машина.

— Такую барышню знаешь?

— «Студебеккерша». Верно, что барышня, для фронта она не больно подходящая, городская машинка. «Газик» бы вам, товарищ полковник, на том всюду проскочишь.

— А по-моему, — не согласился Лукомцев, — в руках хорошего шофера всякая машина хороша.

— Да это верно, это уж так. Но все-таки…

— Потом порассуждаешь, дружок.

Ермаков приложил руку к пилотке.

Минут через десяток он доложил, что машина к поездке готова. Но когда Лукомцев, собираясь испробовать искусство нового шофера, садился в автомобиль, в штабной лесок влетел всадник. На взмыленном рыжем коне гарцевал лейтенант в полной морской форме — в кителе, фуражке и брюках клеш. Он ловко спрыгнул на землю и вытянулся перед Лукомцевым.

— Делегат связи Балтийской морбригады лейтенант Палкин! — отрапортовал, подавая пакет.

Пакетом сообщалось, что по приказу командования морская бригада прибыла для взаимодействия с дивизией.

— Вовремя, — сказал Лукомцев. — Очень кстати! Оставьте-ка своего буцефала, лейтенант, да садитесь ко мне. Где ваш штаб? Будете показывать дорогу.

«Студебеккер» рычал на подъемах и тихо, бесшумно пылил по ровному. Промелькнула деревня, за ней вторая, осталась справа арка с надписью «Совхоз «Ягодка», громыхнул гнилыми досками расшатанный мостик. Потянулось длинное село.

— Ирогощь, — сказал Палкин.

Ермаков не снимал руки с клаксона. В узкой улице машину затирало среди повозок и грузовиков. На повозках — раненые в окровавленных бинтах, на грузовиках — имущество, ящики боеприпасов. На обочинах дороги — пешая густая толчея.

— Экая ярмарка. — Лукомцев поморщился. — Что они думают? Что немцы, слепы, что ли?

И не успела машина проехать сотни три метров, как за домами ударили взрывы. Дым повис над деревней, люди бросились в канавы, бежали огородами, прятались за строения. Свистели осколки, со звоном отсекая провода телеграфных линий.

«Студебеккер» окончательно застрял.

Лукомцев обернулся: как чувствует себя делегат связи? А Палкин сказал:

— Разрешите курить, товарищ полковник?

— Курите. — Лукомцев тоже достал свою носогрейку, и пока Ермаков, крича и негодуя, требовал освободить дорогу, он в зеркальце шофера наблюдал за моряком. Отвалясь на подушки рядом с встревоженным адъютантом, тот пускал струйками табачный дымок и аккуратно сбрасывал пепел за ветровое стекло.

— А знаете, товарищ полковник, — сказал моряк, указывая папиросой в небо, — они и самолет выпустили для корректировки.

Лукомцев поднял глаза: над деревней крутым виражом шел двухфюзеляжный «фокке-вульф».

— Не ваша ли комфортабельная машина, товарищ полковник, привлекла внимание этой «рамы»?

Глаза лейтенанта в зеркальце смеялись, но, как только Лукомцев обернулся к нему, лицо того мгновенно приняло строго официальное выражение.

— А вот и майор! — воскликнул Палкин, выбрасывая недокуренную папиросу.

На обочине дороги, между броневиком и крохотной песочного цвета машиной, стояли два командира. Один — комиссар второго СП Баркан, другой приземистый широколицый моряк, майор Лось, — командир морбригады. Он держал на руке планшет с картой. Баркан что-то отчерчивал на карте красным карандашом. Оба поприветствовали Лукомцева, когда он открыл дверцу.

— Хорош пример бойцам! — сказал Лукомцев. — Кругом мины рвутся. Почему не в броневике?

— Предпочитаю эту блоху. — Лось хлопнул ладонью по капоту своей машины. — Как-то неуютно в броневике, товарищ полковник. Убьют — и неба не увидишь.

Через несколько минут «студебеккер», а за ним машина Лося и броневичок Баркана пролетели арку «Совхоз «Ягодка» и остановились под яблонями, отягощенными желтыми спеющими плодами. Палило полуденное солнце, и разогретые яблоки источали густой крепкий запах.

— Вот здесь и потолкуем. — Лукомцев раскинул под деревом свою кожанку. — Прошу садиться.

Тучный Лось повалился на пестрый клевер: его томила жара. Баркан разложил карту. Адъютант приготовил блокнот.

Пока на картах решалась задача, делегат связи лейтенант Палкин занялся обследованием окрестностей. Возле покосившейся обомшелой избушки, без окон, которая притаилась в зарослях малины над ручьем, он увидел девушку в военной форме. Девушка сидела в холодке на чемоданчике и, опустив голову в колени, дремала.

Палкин постоял минуту, рассматривая белокурые вьющиеся волосы, спину, плотно обтянутую гимнастеркой, крепкие икры, охваченные голенищами брезентовых сапог, и окликнул:

— Сеньорита!

Девушка подняла круглое, розовое от сна лицо и, как ребенок, протерла кулачками серые с зеленцой глаза.

— Побриться? — спросила она. — Садитесь, — и указала на пенек.

— То есть? — удивился Палкин. — В этом палаццо парикмахерская?

— Парикмахерская здесь. — Девушка щелкнула пальцами по чемоданчику.

— Вы что же, бродячая парикмахерша?

— Почему бродячая? Политотдельская. Политотдела дивизии.

Палкин погладил свой подбородок:

— А разве мне уже повестка? Вчера только брился.

— Да нет, не повестка, а так, на всякий случай. Когда еще придется. Прыгаем с места на место, время такое. Садитесь.

Растирая мыло в чашечке, девушка усталыми глазами поглядывала на Палкина.

— Знаете, — сказала она, — хотелось бы выспаться на мягкой постели, под одеялом. Я ведь почти не сплю. Я трусиха. Всю ночь прислушиваюсь, все кажется, немцы близко.

Намыливая Палкину щеки, она продолжала:

— Давно прошу — дайте мне оружие, ну хоть какой-нибудь пистолетик. Не немцев, так себя убить в последнюю минуту.

— Я достану вам пистолет, только не себя убивать, конечно, — сказал Палкин. — Как вас величать?