Пастырь добрый - Попова Александровна

— Финк…

— Это не я. Не я.

— Вернер! — жестко оборвал он, и Финк умолк, сидя неподвижно в двух шагах напротив и глядя ему в лицо выжидательно. — Сейчас, — продолжил Курт с расстановкой, — все смотрится следующим образом. По твоему же собственному признанию, ты не имеешь ни малейшего соображения, где ты был и что делал — всю предшествующую ночь до самого утра. Я могу рассказать тебе, к примеру, такую историю: ты поссорился со своей подружкой (в очередной раз, опять же — по твоему же признанию), после чего нацелился на другую девицу, которая подсела к тебе сама. Девица, обнаружив, что ты слишком пьян, чтобы удовлетворить ее запросы, тоже ушла. И вот ты, пьяный, злой, встретил девочку, затащил ее на пустырь у свалки и там выместил на ней зло на всех своих женщин…

— Неужели ты всерьез… — чуть слышно выдавил тот, — Бекер, ты все это — серьезно?!

— Нет, — вздохнул Курт, с усилием проведя по ноющему лбу ладонью, и Финк нервно сглотнул, ожидая его дальнейших слов. — Нет, я это не всерьез, хотя магистратские, кажется, могут вообразить себе именно такое развитие событий.

— Так ты мне веришь? Веришь, что я не делал этого?

— Я на службе, Финк, — повторил он тяжело. — Я говорю с тобой как приятель, пусть и бывший, однако — я все равно на службе, и сейчас речь не о доверии. Речь о фактах. А вот факты хромают. Даже если предположить, что ты вот так вышел под утро на улицы Кельна в поисках жертвы, в историю все равно не укладывается одна деталь… Где ты был вчерашний день — с утра?

— Сначала тупо дрых — предыдущей ночью шатался по городу почти до утра, так ничего и не подвернулось, устал, как собака, — уже не запинаясь, тут же ответил тот. — Потом шнырял по рынку — не подвернется ли что… А вечер до выхода на следующую ночь, после которой отмечали, провел все в том же трактире, все с той же Эльзой. Это что-то означает?

— Свидетели этому есть? — не ответив, продолжил Курт. — Кто-то сможет подтвердить, что ты был именно в тех местах в то время?

— Свидетели?.. Бекер, ты же знаешь, какие у меня свидетели — их можно удавить уже за то, что со мной знакомы, никто и слова не скажет, да и слушать их не будут. К чему ты все это? От этого что-то зависит?

Курт вздохнул снова. От этого зависело многое. Если девочка исчезла еще вчера, если, как утверждает ее мать, ее не видели с самого утра вчерашнего дня — стало быть, пребывание Вернера Хаупта в людных местах, на глазах у свидетелей, всецело снимает с него обвинение в ее похищении… либо же пробуждает подозрения о сообщнике. Но внезапное желание кого-нибудь зарезать, случайная встреча на улице и убийство в пьяном угаре в эту картину не втискиваются; где же гуляла одиннадцатилетняя девочка целые сутки, чтобы под утро подвернуться под руку взбешенному душегубу?.. А ежели он при помощи сообщника выкрал девочку или же сделал это сам (найти свидетелей его перемещений по городу ведь и впрямь будет почти невозможно), то зачем было удерживать ее где-то целые сутки, а после тащить на свалку? Убить можно было и в месте ее заточения, после чего на ту же свалку и вышвырнуть — по частям или в мешке. К чему привлекать к себе внимание, идти с ней, рискуя попасться на глаза свидетелям? Для человека, сумевшего выжить на улице в течение четырнадцати лет, собрать подле себя людей и удержаться на месте главного среди тех, кто наилучшим аргументом почитает нож или прямой в челюсть, для того, кто все это время умудрялся избегать петли — для человека с уличным опытом непростительное легкомыслие при совершении убийства…

Срыв? Прогорел, иссяк, кончился?.. Не Финк.

— Пока я на твой вопрос не отвечу, — отозвался Курт, наконец. — Не имею права. Сейчас на вопросы отвечаешь ты. И вопрос у меня такой: нож, с которым тебя взяли — твой?

— Нет, — буркнул тот, передернувшись. — Я уже это говорил. Мне, само собой, не поверили; а ты поверишь?

— А твой нож, с которым ты ходишь обычно — он при тебе был?

— Тоже нет. Сняли.

Ножны. Вот что обязательно надо выяснить у тех, кто арестовывал Финка — были ли при нем ножны или хоть что-то, похожее на чехол. Если ничего, во что можно было бы спрятать клинок, при арестованном не нашли, это лишний камень, который можно сбросить с этой чаши весов: не шел же он через весь город с обнаженным оружием в руке. Сапог Финк не носит, на нем короткие, довольно затоптанные башмаки — стало быть, за голенище не спрячешь…

— Ты сказал — «как во сне», — заметил Курт тихо, — и сказал, что остались какие-то обрывки. Стало быть, ты все же что-то помнишь? Что?

— Я не уверен, Бекер, это, может, и вправду был сон, я ведь говорил, что…

— Ты рассказывай, — с настойчивой мягкостью оборвал он. — А уж я разберусь, на что мне обращать внимание, а на что — нет. Рассказывай.

— Вот ведь черт… — тоскливо простонал Финк, снова опустив голову на руки и вцепившись в волосы пальцами. — Господи, да не знаю я, что рассказать еще… Ну, девку эту помню. Вроде, было у нас что-то. Кажется. Не уверен.

— Где? В том трактире, в переулке, на крыше, в подвале — хоть что-нибудь?

— Не помню, Бекер, хоть убей. Сиськи помню. Малюсенькие. Если не приснились. Как по улицам шел — не вспоминается, клянусь, вообще ничего на эту тему. А потом — наверное, действительно вырубился и уже сны видел…

— Какие? — уточнил Курт нетерпеливо, и Финк пожал плечами:

— Ну, вообще, я не совсем видел… а еще точнее — совсем не видел. Я слышал. Что-то вроде музыки.

Он приподнял бровь в неподдельном удивлении; музыка? Даже если согласиться с проповедниками, говорящими, что глубоко в душе у каждого живет другой, прекрасный и добрый человек, его одолевали сильные сомнения в том, что живущий внутри Вернера Хаупта ночами грезит музыкой…

— Музыка? — переспросил Курт, и тот смешался.

— Ну, знаешь, типа пастушьей дудки — такая… Только не смейся…

— Финк.

— Неземная, — сообщил грабитель и убийца Финк, смутившись собственных слов, и отвернулся, косясь на него исподволь. — Понимаешь, не сама музыка, а звуки; музыки-то вообще как будто не было, как бывает, когда играешь на свистульке в глубоком детстве — муть какую-то выдуваешь, и все, без мелодии, без склада… А все равно уводит.

— В каком смысле — уводит?

— В прямом, — вдруг обозлился тот. — Куда-нибудь. Слушай, Бекер, я все понимаю, ты уже с опытом в расследованиях, но к чему вот это все? Сны мои тебе к чему? Говорю же — вырубился я уже тогда!

— Значит, музыка и сиськи, — подытожил он, и Финк запнулся, вновь поникнув головой. Курт вздохнул. — Финк, Финк… Как же тебя угораздило так вляпаться…

— Помоги мне, Бекер, — тихо попросил тот, не поднимая головы, и закрыл ладонями лицо, обессиленно сгорбив узкие плечи. — Не думал, что придется просить помощи у тебя, но я прошу. Я, конечно, не безгрешен вовсе, но я же не чудовище, и я просто-напросто не мог такого сотворить, поверь мне хотя бы ты. Когда я пришел в себя, понимаешь, когда увидел то, что рядом лежало… — Финк тяжело приподнял голову, но смотрел мимо. — Я много чего видел, Бекер, но от этого просто окоченел. Понимаешь, я даже не понял сначала, что это вообще такое… а когда понял… Я завыл, как мальчишка. Даже не знаю, отчего. Мне сперва подумалось, что я все еще сплю, и даже когда магистратские появились, когда вязали — я все еще думал, что сплю. Только уже связанный понял, что во сне от сапога по почке так больно не бывает…

— Ты понимаешь, что я не могу ничего обещать, Финк? — так же едва слышно произнес Курт. — Понимаешь, что я не всесилен?

— Просто попробуй. Хотя бы попытайся найти хоть что-то, что могло бы оправдать меня, хотя бы постарайся. Курт Гессе, гордость Друденхауса… ты не можешь ничего не найти, я уверен.

— Положим — я переведу тебя в камеру при Друденхаусе, перехвачу расследование у магистрата, начну дознание сам, с нуля… Но если я не смогу ничего найти, мне останется только вернуть тебя обратно. И здесь я уже ничего не смогу поделать.

— А если… — он, наконец, сместил взгляд, встретившись с Куртом глазами, и понизил голос почти до шепота: — Если ты найдешь что-то, что тебя убедит… если ты сам поймешь, что я ни при чем, что не делал этого… хотя бы только ты сам, пусть и не сможешь ничего доказать другим… Могу я ждать от тебя того, чтобы… вернуться сюда ты мне не дал?

— Я уже тебе верю, — тотчас же ответил Курт, четко выговаривая каждое слово; Финк побледнел, сжав в замок пальцы, лежащие на коленях, и оттого напомнив вчерашнего мальчишку, явившегося в Друденхаус.

— Спасибо, — отозвался он чуть дрогнувшим голосом и через силу улыбнулся: — Только уж лучше б ты что-нибудь нарыл, Бекер. До смерти не хочется помирать.

Глава 3

— Сейчас вечер, — произнес Керн таким тоном, словно сообщал Курту нечто, о чем он не знал и даже не догадывался; взгляд из-под встопорщенных седых бровей прожигал подчиненного жестко, неотступно и вдумчиво. — Полдня у меня в камере сидит человек, и я не знаю, по какой причине, по какому обвинению и по обвинению ли вообще. Я боюсь подойти и заговорить с ним, ибо человека в камеру посадил следователь, который не почел необходимым сообщить мне деталей, и я могу запороть дело, о котором, опять же, я, обер-инквизитор Кельна, ни сном ни духом. Следователя нет на месте и его невозможно найти нигде. Может быть, я ошибаюсь, Гессе, ты тогда поправь меня, но мне сдается, что это не по уставу и… — он умолк, сквозь прищур глядя на изо всех сил сдерживаемую улыбку, наползающую на губы Курта, и хмуро уточнил: — Хотелось бы знать, что забавного ты видишь в происходящем или слышишь в моих словах?