Гвардия советского футбола - Павел Васильев

Этот пес был способен на всё. Возвратясь с охоты отдохнувшим на свежем воздухе, он громче других собак лаял, требуя немедленной кормежки. Бросался к котлу с неудержимым напором и жрал пшенный суп с конским мясом, заглатывая куски не прожевывая, давясь, не давая конине даже остынуть, что лишало его мало-мальского чутья.

Джинал стал проблемой целого лета. Он не поддавался исправлению. Смирел после взбучки арапником, жалобно подвывая во время наказания. Но ни лени, ни обжорства, ни подхалимства, ни коварства не сбавлял и по-прежнему исподтишка кусал за ухо соседа по кормежке, если тот вдруг нацелился на облюбованный им кусок.

Судьба Джинала стала ясна, когда он сильно прокусил ногу самой талантливой суке Леде, стоявшей первым кандидатом на золотую медаль в предстоящих испытаниях.

Чашу отцовского терпения переполнил проступок, квалифицирующийся егерским уставом для охотничьих собак как самое тяжелое собачье преступление. Джинал на охоте сожрал подраненного бекаса и, несмотря на отчаянные приказы егеря: „Даун!.. Даун!..“ — сбежал домой.

Джинала решением семейного совета приговорили к изгнанию из охотничьего собачника, и он был передан во владение Кольке Злобину, бездомному деревенскому бродяге. Колька хвастался, что на ярмарке в селе Романово, расположенном по другую сторону Вашутинского озера, он продал Джинала за десять рублей местному священнику.

На наши опасения, что Джинал прибежит обратно, отец шутливо, но не без оснований замечал, что пес слишком ленив, чтобы всю подозеру преодолеть. Впоследствии доносились слухи, что Джинал у романовского батюшки всех кур переел и посажен на цепь.

Джинал стал именем нарицательным во всей последующей жизни нашей семьи. Когда кто-нибудь нарушал установленные нормы — в голодное ли время за обедом или в чем-либо другом, казавшемся предосудительным, — то следовала укоризненная реплика: „Ты что, Джиналом стал?“

В более поздние времена нерадивое отношение к футбольной тренировке или тем более к самой игре вызывало гневный окрик — джиналишь!»

Прозвище Джинал часто попадается в книгах Старостина. Им Андрей Петрович награждал нерадивых футболистов с подленькой душонкой. Ввиду своей деликатности он никогда не называл футбольных негодяев по именам — ведь у них были ни в чем не повинные родственники. Но те, кто играл вместе со Старостиным, догадывались, кто скрывался за этой кличкой и кто «джиналил» на поле. Вообще же, Андрей Петрович был исключительно культурным человеком и никогда не позволял себе грубых выражений ни на поле, ни за его пределами. Самым грозным ругательством, звучавшим из его уст, было — «осёл».

Спортивный интерес Андрея Петровича не ограничивался одним футболом. Он обожал хоккей с мячом (хоккей с шайбой был тогда неизвестен в нашей стране), а однажды забрел на ипподром, где был покорен бегами. И если бы не футбол, Старостин мог бы стать наездником. Однако любовь к лошадям, к бегам Андрей Петрович пронес через всю жизнь и вплоть до преклонных лет частенько заглядывал на московский ипподром. Не то чтобы играл, просто любовался рысаками и восторгался мастерством наездников.

Во время Первой мировой войны интерес к охоте угас, что не могло не отразиться на материальном благополучии большой семьи Старостиных. Глава семьи рассчитывал на большую премию, полагавшуюся за добычу двухтысячного волка Московской губернии. Петр Иванович был уверен, что трофей достанется именно ему, и незадолго до охоты взял деньги в кредит для покупки жене каракулевого пальто. Но волка добыл другой удачливый егерь, и семья оказалась на грани разорения. Выручил крупный предприниматель Прохоров. Но после Февральской, а потом и Октябрьской революции стало не до охоты, тем более элитарной, признанной буржуазной забавой. Петр Иванович, кстати горячо поддержавший революционные перемены, был вынужден заняться сельским хозяйством. Сыновья переехали в деревню и стали помощниками. Но в 1920 году отец умер от сыпного тифа, свирепствовавшего в Советской России. Пришлось взрослеть и девятнадцатилетнему Николаю, ставшему главой семейства, и его братьям.

Александра Степановна с Петром и дочерьми осталась жить в деревне Погост, а Николай уехал в Москву, взяв с собой Александра и Андрея. Андрей устроился работать помощником слесаря, а по вечерам учился в вечерней школе. Юноши зарабатывали немного, но этих денег хватило, чтобы обеспечивать семье достойную жизнь.

Гражданскую войну и последующую за ней разруху сменил нэп. В России появилось множество артистических студий, литературных кружков, театров. И именно на это время пришлось формирование личности Андрея Петровича. Молодой человек очень живо интересовался поэзией и театром. При этом он довольно быстро нашел множество знакомых в творческой среде. С кем-то, как, например, с Владимиром Маяковским, знакомство оказалось поверхностным. Но были и друзья на всю жизнь — актеры Михаил Яншин и Михаил Царев, писатели Александр Фадеев и Юрий Олеша. Последний однажды признался, что своего канатоходца Тибула из «Трех толстяков» писал с Андрея Старостина. Юрию Карловичу принадлежит и выражение «всё проиграно, кроме чести», ставшее крылатым благодаря Андрею Петровичу.

И, конечно же, футбол. В 1922 году братья Старостины в компании единомышленников создали на Трехгорной мануфактуре футбольную команду — МКС — Московский кружок спорта. Команда эта неоднократно меняла свое название, пока в 1935 году не получила имя, под которым ее все знают сейчас — «Спартак». Андрей Петрович присутствовал при этом знаменательном событии:

«Сизые клубы дыма плавают по столовой. Давно уже сняты пиджаки. Скоро начнет светать. А спор все идет, и конца ему не предвидится. В памяти всплывает картина выборов кошевого атамана в „Тарасе Бульбе“. Помните: „Шило пусть будет атаманом!.. В спину тебе шило!..“

Только здесь выбирали не кошевого, а название нового общества. Чего только не предлагали! „Феникс“, „Штурм“, „Атака“. Кто-то из ведомственных патриотических соображений предложил даже „Промкооп“. Но презрительно-ироническая реплика: а почему не „Ларек“ или „Лоток“ — начисто отвергла предложение.

„Стрела“, „Вымпел“, „Звезда“ — монотонно произносили сидящие в столовой. Но тут же под язвительные возражения названия проваливались. Мы выбились из сил. Зашли в тупик (в который иногда попадает тренерский совет, отбирая кандидатов в основной состав, когда после двадцатого тура голосования верх берет кандидатура, вначале всеми отвергавшаяся).

Но выручил случай. Взгляд Николая упал на книгу, лежащую на столике возле дивана. Книжка называлась „Спартак“ Джованьоли.

— Вот что нам нужно! — воскликнул Николай, показывая книгу. — „Спартак“ — достойный девиз, отображающий лучшие качества спортсмена: мужество, волю к победе, ловкость и силу, верность идее!

Всем понравилось. Решение было единодушным. Кто-то вякнул, что название не ново. Но поддержки не нашел. И с этого дня „Спартак“ зашагал сильным и широким шагом вперед».

Но вернемся в 1922 год, когда юный Андрей Старостин делал первые шаги на футбольном поле вместе со своими старшими братьями Николаем и Александром.

«Мою молодость, как тачанку, бросало в разные походы. Но выкатилась она на футбольную дорогу, оказавшуюся прямее других. Николай уже играл за сборную команду Москвы. Александр, я и Петр из „дикого“ футбола на Ходынке перебрались в футбол организованный, бегали по настоящему футбольному полю, выступая за младшие команды московского клуба спорта на Пресне, прямого прадеда сегодняшнего „Спартака“. Не случайно Петра Исакова называли футбольным „профессором“. Тогда ценители футбола тоже понимали толк в игре. Миниатюрный центрфорвард выдавал такие пасы своим партнерам — Павлу Канунникову или Петру Артемьеву, что одно это качество доставляло зрителям эстетическое удовольствие. В самом деле, время, пространство и движение он учитывал в ходе игры до долей секунд и сантиметров, что и отличало его как несравненного мастера ювелирного футбола. Авторитет Исакова был непререкаем. Свои суждения он подтверждал действиями. Первым применил тактику „вогнутой дуги“ в игре нападения. Взял и оттянулся в глубину поля, играя центрфорварда: „Противнику меня труднее найти на непривычном месте“. Цену этого маневра я понял через три года, после его возвращения из Скандинавии, когда стал играть с ним в одной команде. Предвидение назревающей тактической перестройки на игру „в три защитника“.

Исаков стал моим наставником на поле. В пылу азарта я называл его „Петринский“. Во время схватки мяч стирает возрастные грани. Всё футбольное Исакову было понятно, и, может быть, учитывая в числе других спортивных качеств и мой темперамент, он смело выдвинул именно меня на ключевую позицию центрального полузащитника.