Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

И кончил:

И если еще я пою,Я помню лишь душу мою.Для вас же давно я погас.Довольно, довольно мне вас!

Публика не поняла иронии и устроила Бальмонту овацию! Бальмонт выходил на вызовы и каждый раз повторял уже со смехом: «Довольно, довольно мне вас!»

Мать Бальмонта прислала ему ругательную статью из «Русского богатства»{67}. В ответ он пишет ей: «Статья написана сильно плоховато. Должно быть, это желторотый птенец или впавший в детство старец. Во всяком случае статья эта доставила мне большое удовольствие. В особенности мне представляется прелестной цитата из Ады Негри: „Работал ли ты? Вот ирония судьбы!“ Эти старички, заседающие в „Русском богатстве“ с Михайловским во главе, такие же жалкие лентяи, что им трудно изучить два иностранных языка, и, дожив до седых волос, они соблюдают девственную неопытность в основных вопросах всемирной литературы, претендуя в то же время на руководительство. Им ли спрашивать меня о работе».

Бальмонт не любил объяснять, поучать, проповедовать, как делали это Мережковский и отчасти Брюсов, но он написал в ответ на постоянные вопросы, которыми ему досаждали, что такое символизм, лекцию «Элементарные слова о символической поэзии», которую читал в разных кружках, на вечерах московских художников, студентов, курсисток.

Одним из немногих, понимавших и сочувствовавших исканиям новых поэтов, был князь Александр Иванович Урусов. Бальмонт в своих воспоминаниях о нем (в книге «Горные вершины») говорит о том, какое Урусов оказал влияние на его творчество.

«Урусов первый подчеркнул мне самому то, что жило во мне, но что я еще не понимал ясно: любовь к поэзии созвучий, преклонение перед звуковой музыкальностью стиха, которая влекла меня и которой я боялся в то же время отдаться под давлением литературных предрассудков, казавшихся мне тогда непреложной истиной. Урусов помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя»{68}.

Наша встреча

Мы встретились с Бальмонтом в первый раз в 1893 году у князя А. И. Урусова. В этом году Урусов праздновал особенно торжественно свой день рождения — 2 апреля. Ему минуло 50 лет. «С сегодняшнего дня я старик, — говорил он своим гостям, встречая их в передней и провожая в гостиную, — видите, какой у меня длинный сюртук, я отпускаю бороду и делаюсь очень серьезен», и он комически нахмуривался, пряча свою сияющую улыбку.

Урусов в этот вечер и знакомил нас, трех сестер Андреевых, со своей женой, с родными и со старыми друзьями. Мы были в первый раз у него в доме, в его особняке (в Никольском переулке, д. 13). Ежегодно в этот день у него там собирались близкие: вся семья Щепкиных (дети и внуки знаменитого актера М. С. Щепкина): А. П. Щепкина-Чернявская, Татьяна Куперник, ее сестра, еще подросток Аля, его племянницы княжны Урусовы (дочери брата Сергея Ивановича), графиня Оля Сиверс, дочь его сестры. Помощники Александра Ивановича: Фельдштейн с женой Рашель Мироновной (писательницей), Гольдовский О. Б. и другие. Был тут и сын Александра Ивановича — Саша, красивый, элегантный юноша.

Гвоздем вечера в этот раз был Бальмонт, «наш милейший поэт», с которым А. И. подчеркнуто носился. Он уделял ему много внимания, постоянно подходил к нему, заставлял его читать вслух стихи, восхищался их «изяществом и музыкальностью». «De la musique avant toute chose» [118],— цитировал он Верлена.

Первое стихотворение, которое прочитал Бальмонт, было не его, а Сюлли-Прюдома в его переводе. «Когда б я богом был, мы смерти бы не знали», — говорил он, обращаясь ко мне, а последние строки: «но только бы в тебе я ничего не изменил» — он произнес, глядя уже в упор на меня, мимо всех.

Все это заметили, меня это страшно сконфузило и очень не понравилось.

За ужином Урусов посадил Бальмонта на почетное место — между своей женой и моей старшей сестрой. Когда подали шампанское, Урусов подошел чокнуться со мной, я сидела на конце стола с его племянницами, и сказал мне вполголоса: «В круг вашего очарования попал еще один, посмотрите, наш поэт не сводит с вас глаз». В это время Бальмонта просили произнести тост в стихах. Он немедля встал и, глядя через весь стол на меня с Александром Ивановичем, сказал экспромт:

Всегда одно люби вино,Всегда одну люби жену.И там и здесьВредит нам смесь.

«Он уже ревнует», — сказал, смеясь, Урусов и пошел чокаться с Бальмонтом.

Я тогда была занята исключительно Александром Ивановичем, была влюблена в него без ума и только потому обращала внимание на Бальмонта, что его хвалил и ценил Урусов.

А Бальмонт говорил, что его встреча со мной с первой же минуты решила его участь (стихотворение «Беатриче», «Я полюбил тебя, лишь увидав впервые…»).

Но сблизились мы не скоро. Я очень тяжело переживала мой разрыв с Урусовым, лучше сказать — его отдаление от меня. Отдалялся он от меня намеренно, так как наши отношения ни к чему не могли привести, как он говорил: он был вдвое старше меня и женат. У него был сын моих лет. И главное, как я потом поняла, он не намеревался менять что-нибудь в своей прочно налаженной жизни. Я ему нравилась, и он ухаживал за мной, как ухаживал за всеми сколько-нибудь хорошенькими женщинами. А я, пылая к нему своей первой любовью, вообразила, что его временная влюбленность, которую он так умело и тонко проявлял, — настоящая любовь, такая, как моя… «единственная и вечная».

«Единственная и вечная» — это был иронический термин Урусова, который он употреблял в насмешку над возвышенными, платоническими чувствами, «не существующими в природе, насколько мне известно…». Испугавшись, по всей вероятности, чувства, которое он вызвал во мне, он стал отдаляться… Он ухаживал за другими на глазах у меня. Я от этой измены страдала неистово. Настолько серьезно, что хотела покончить с собой. Я скрывала от всех свои страдания. Никто о них не подозревал. Только Бальмонт как будто чувствовал, что во мне происходит:

А я? Я все люблю, как прежде, как впервые,А ты по-прежнему безмолвна и грустна…

Мы часто с ним в это время виделись и много говорили. Говорили и об Урусове, который очень нравился Бальмонту и с которым он постоянно встречался у нас в доме. Я любила литературу так же, как Бальмонт. Искусство и поэзия были неисчерпаемыми темами для нас. Вкусы наши были до удивительности схожи. Из всех прочитанных книг мы оба любили больше всего «Фауста» Гете, «Манфреда» Байрона (он еще «Каина», «Гамлета»), «Преступление и наказание» Достоевского оказало в юности на меня так же, как и на него, огромное влияние. Для нас обоих эта книга была поворотным пунктом в нашем миропонимании, откровением. Мы оба были соблазнены дерзновенной идеей Раскольникова (что «все позволено»). Но совсем по-разному освободились со временем от увлечения этой односторонней попыткой утверждения личности. Я, согласная с Достоевским, нашла разрешение идеи о сверхчеловеке в евангельской правде. Бальмонт, всегда стремившийся к цельности, согласованности всего сущего, нашел ее в сверхличном, в космическом.