Граждане Рима - София Мак-Дугалл

Луций снова пронзительно хохотнул и робко закудахтал:

— Но, видите ли, я и правда не имею никакого отношения… раз уж люди поверили в это, их ничем не переубедишь. Иногда мне кажется, что, даже если бы я и захотел… я и вправду ничего не могу поделать. Я просто потакаю своим маленьким слабостям… вот и все, просто позволяю себе кое-какие вольности, с меня и этого хватит.

— Но, боже мой, ради чего весь этот спектакль? — недовольным тоном, в отчаянии спросил Клеомен.

Луций снова зарделся.

— Я думал, это действительно случится, — доверительно прошептал он. — Думал, что схожу с ума. Несколько ужасных лет. Тит почти не бывал в Италии, а Лео отправился в армию, и мне пришлось разъезжать повсюду и делать все это… все эти народные празднества, но хуже всего — собрания и речи, раньше я неделями не мог уснуть. Не мог, и все тут. А Тит уехал в Индию, и я подумал: а что, если с ним стрясется что-нибудь там или еще где-нибудь и мне придется заниматься этим все время? А тут еще Друзилла, мне никогда не следовало жениться, страшная ошибка, они меня просто заставили. А Друз… это не давало мне покоя… я всегда так боялся этого, мы все боялись — и мой отец, и тетушки, и Тит. И Лео. Но когда дело дошло до… я подумал… о боги. Все мигом уладится. Тогда кому-нибудь другому придется… а меня оставят в покое.

— Но ради всего святого, — сказала Уна, — никто не может требовать, чтобы его совсем оставили в покое. Вы не имели права.

— Ох-ох-ох, — подавленно ответил Луций, впрочем, не особенно следя за мыслью своей собеседницы. — Тит был в полном порядке, а… а Друз был еще совсем маленький, и я действительно редко его видел.

— Но это же позор! — взорвался Сулиен. — А как же народ?

— Зато у меня появилась Ульпия, — сказал Луций, пытаясь ободряюще ей улыбнуться. — И дворецкий Сорекс тоже знает, но никогда не скажет ни одной живой душе. Ценнейший человек. — Дама язвительно усмехнулся, но Луций не обратил на это внимания и продолжал: — Иногда… иногда и у меня выпадают приятные минутки. Тит… он вообще не привык быть один. Думаю, как раз сейчас он чувствует себя одиноким… он был такой расстроенный сегодня… но я не знал, что это случится. — Он скорбно опустил глаза и повторил: — Бедный Лео.

— Но ваш сын? — спросил Сулиен, окончательно запутавшись и мотая головой. — Друз Новий знает?

— Друз… — На выцветших глазах Луция блеснули слезы. — О, — прошептал он. — Для него это был такой удар. Да… он узнал, — и Луций так покосился на Ульпию, что Уна и Сулиен оба уверенно подумали: Друз Новий застал их вдвоем, и тогда они не успели… вот как все случилось. Но ей-то зачем это?

— Да, вот уже шесть лет, — сказал Луций, — и он ни разу меня не подвел, никому не проболтался. Не думал, что это так много для него значит… никогда не думал… а это так опасно, будучи членом семьи, и ведь я не хотел… вы понимаете, насколько это нелепо и опасно?

Уна обожгла его презрительным взглядом, в котором читалось отвращение, а Клеомен напряженно, но терпеливо проговорил:

— Именно поэтому мы и стараемся, по мере сил. Так помогите же нам.

Луций погрузился в задумчивое молчание, потихоньку вытирая слезы. Но вдруг странная виноватая дрожь пробежала по всему его телу, и, вскочив на ноги, он хрипло крикнул, словно истерически пародируя властный тон Новиев:

— Нет! Вы не имеете никакого права здесь находиться! Оставьте меня! Мы вызовем стражу, и Ульпия скажет, что вы ворвались и угрожали мне… и не важно, что вы будете говорить, они вам не поверят… вас всех распнут…

Они были потрясены — почти в равной степени тем, что на Луция было страшно и неловко смотреть, как на зашедшегося в крике ребенка, его словами и сознанием того, что оказались в ловушке.

— Спокойно, спокойно, — сказал Клеомен и, поскольку Луций и Ульпия оба бросились к звонку, медленно и нерешительно, словно сам боясь того, что делает, вытащил пистолет и наставил его на Луция.

Они, конечно же, мгновенно остановились, и Ульпия прошептала сквозь слезы:

— Не делайте глупостей. Это вам не поможет. Таким образом вы все равно не доберетесь до императора. Вас только всех убьют. И вы это знаете.

— Просто стойте на месте, — сказал Клеомен, чуть дрожа, сам на грани паники от того, что делает, пытаясь думать единственно о том, как им выбраться. Ульпия была права, и она вызовет преторианцев или стражу, как только уверится, что никто из них ее не слышит. Уже сама мысль связать и заткнуть кляпом рот императорскому брату была не из лучших, но еще хуже было то, что Клеомен не понимал, с помощью чего это можно сделать.

Игнорируя патовую ситуацию, Уна подошла поближе и посмотрела на Луция.

— Император сказал вам, где Марк? — ласково спросила она.

— Нет, — ответил Луций, тяжело дыша и весь съежившись под дулом пистолета. — Разве он должен передо мной отчитываться?

Уна уставилась на него, словно не реагируя, но Сулиен испытал острое разочарование. На доли секунды он, как и все, застыл, уставившись на пистолет и Клеомена, у которого был такой жалкий вид, как будто оружие нацелено на него, но теперь казалось, что декорации в комнате переменились: им, скорей всего, были отрезаны все пути к отступлению, и чего ради? Внезапно он обернулся, словно чего-то ища, ощупывая дверь изнутри, и действительно — в замочной скважине торчал ключ. Сулиен вытащил его, одновременно спросив: «Нож, Клеомен, у вас есть нож?» — и Луций с Ульпией помертвели от страха, когда Дама откликнулся все тем же низким, тусклым голосом, каким говорил и прежде:

— У меня есть.

Он вытащил из кармана нож, старый, тупой, бесформенный — самоделка, заточенная только с одного края, и Уна поняла, что это тот самый нож, который он предлагал ей, чтобы убить Тазия. Дама держал его в левой руке, обхватив большим и указательным пальцами, основная работа приходилась на остальные. Трудно было представить, как он может им воспользоваться. И все же Уне полегчало, когда она увидела нож в руке Сулиена, как будто опасность миновала, но нет, все становилось только хуже.

Шнур от звонка был проведен внутри стены и, появляясь на поверхности, тянулся дальше в продолговатом углублении. Сулиену пришлось осторожно пробраться сквозь застывшую группу — Клеомен, Ульпия, Луций, — чтобы дотянуться до него и осторожно прижимать, пока он его перепиливал. Потом он медленно отпустил шнур, молясь, чтобы звонок не зазвонил, чувствуя, как Ульпия следит за ним, молясь, чтобы произошло обратное. Концы шнура скрылись в отверстии.

— Этого недостаточно, — бесцветным голосом произнес Клеомен.

— Достаточно, пошли, — скомандовал Сулиен, таща Клеомена и Уну за руки и пятясь к двери. Клеомен замыкал процессию. Когда все вышли, Сулиен щелкнул ключом. Спускаясь по ступеням — быстрым шагом, но еще не бегом, — они услышали, как Ульпия колотит в дверь, призывая на помощь, а если они могли услышать это, то могли и рабы. И они услышали: пока Сулиен вместе с остальными спускался по лестнице, окружавшей центральный пролет, они выглянули на звук встревоженных шагов у них над головами. Беглецы промчались по нижнему лестничному маршу и наткнулись на дворецкого, тоже заслышавшего шум и теперь бежавшего им навстречу, и, поравнявшись с ним, Клеомен с натугой, но прочувствованно произнес:

— Да, вам лучше подняться, похоже, у них там какие-то проблемы… ну-ка посторонитесь, ребята…

Оставив позади внешний сад, они ворвались в сторожевую будку, где навстречу им бросились преторианцы, и сердце у Дамы замерло в груди, облитое холодком, однако остальные вдоволь посмеялись про себя при виде встревоженных, почтительных лиц гвардейцев, которых по-прежнему пугало только, что они дали маху перед центурионом. Клеомену все же удалось проворчать напоследок:

— Скоро вы о нас услышите. — И они поспешили прочь с виллы.

Как только они оказались за воротами, Уна впилась в руку Сулиена, и он увидел, как на лице ее мелькнула полубезумная улыбка.

— Он лгал, Сулиен! — шепнула она. — Я не хотела, чтобы он понял, что я знаю, но это либо больница, либо храм… я знаю, где это!

Тут до них из сторожки донесся пронзительный звонок. Клеомен в замешательстве подтолкнул их, сказав:

— За мной, бегом!..

Дама знал, что, стоит ему побежать, и ноги начнет сводить судорогой от накопившейся усталости, он мог бежать, но слишком медленно, и, когда он стал отставать и услышал, как распахивается дверь сторожки и преторианцы догоняют их, его озарило: такова природа — кто не может бежать, тот не выживет.

А затем он пережил острое, мучительное унижение, когда Клеомен, заметив, что происходит, сгреб его за плечо и, грубо ухватив за куртку, поволок за собой. Они метнулись сквозь цепочку деревьев, которые ни в коей мере не могли бы послужить прикрытием в дневное время, поскольку преторианцы начали стрелять, но в темноте постоянно мазали, и Клеомен, таща Даму и направляя Уну и Сулиена, ринулся вниз по холму, обогнув соседнюю виллу, чтобы замаскировать отступление и прорваться на улицу, где он оставил машину. В неверном свете Клеомен, чертыхаясь, уже подумал, что никогда не сможет набрать знакомый код, но после второй яростной попытки дверцы распахнулись, все, пихаясь, полезли внутрь, и, когда машина, взвизгнув шинами, выехала на дорогу, где все было спокойно, Сулиен, тяжело переводя дух, спросил: