Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И вернулась?
— Вернулась. По знакомой канаве, через плетень, через малину и — к нему в хлевушку. Он лежит в углу на своей подстилке, дрожит, слушает. А они по избам подряд идут, все сараи обыскивают, всех на улицу выгоняют, к машинам. Я ему: «Идем!» — «Не пойду!» — «Идем, трус!» Ни в какую. За ноги меня хватает, чтобы я с ним осталась. Я вырвалась, отбежала к двери, встала, где посветлей, и пистолет ему прямо в лицо, одной рукой держу, другой поддерживаю. Идем, говорю, или сейчас лоб тебе пробью, все мозги повыпускаю!
— А он?
— Притих. Встал, пошел. Вышли мы в лес, и повела я его, как под конвоем.
— Куда?
— Сама не знала. Покажется, что где-то справа гремит, мы идем вправо, там утихнет — мы в другую сторону. Так болтались дня четыре. Несколько раз нарывались на немцев, но они нас не трогали — бежали. Тяжело с ним было. Он то летит куда-то на своих длинных ногах, так что мне не догнать, то сядет на пень и ни с места. Никуда, говорит, отсюда не пойду. Капризничает. Но я скоро сообразила: не обращаю внимания и иду одна дальше. Отойду шагов на тридцать и слышу — сзади ветки трещат, бежит он за мною… И вот вдруг вышли на дорогу, а по ней наши солдаты идут. Вот и все.
— Все? Нет, а дальше?
— А дальше что ж? Заплакали мы. Оказалось, уже и город наш освобожден.
— А дальше?
— Вернулись в город. Отца с матерью нет, дом наш сгорел. Нашли мы комнатенку и стали жить.
— Вместе?
— А куда его деть? Он теперь ни на шаг от меня не отставал. Как собака. Привязался.
— А ты?
— Да и я привязалась.
— И долго прожили?
— Не долго. Через две недели призвали его в армию — война-то еще продолжалась. Уходя, он спросил: «Будешь ждать?» Я ответила: «Буду, пока буду тебе нужна». — «Ты мне вечно будешь нужна». — «Ну значит вечно буду ждать». В армии служил он сначала, как все, солдатом, а потом работал по специальности, одно время был даже начальником фотолаборатории при каком-то штабе. Я в этом ничего не понимаю, не знаю, зачем там фотолаборатории, но он с этим штабом дошел до Вены и потом служил в Вене. И письма писал аккуратно и все просил ждать, и я, конечно, ждала.
4
— Болит?
— Что ты морщишься? У меня болит, не у тебя!
— Может, сестру позвать? Пускай опять укол сделает.
— К черту укол. Пусть уж режут поскорей.
— Сейчас, наверно, придут.
— К черту их всех! Ну, как там твой фотограф? Как ты его ждала?
— Как все. Жить надо, поступила на работу. Тут, скажу, повезло мне на всю жизнь. Попала я в стройуправление при исполкоме, город лежал в развалинах, работа только-только начиналась, специалистов не было.
— А у тебя какое образование?
— Никакого. Семь классов. А тут нужно чертежи копировать. И одна наша инженерша, спасибо ей, стала меня учить. Она очень хорошо ко мне относилась — мой в одной дивизии с ее мужем служил, мы все спрашивали друг дружку: «Получила письмо? Ну, что пишет?» Она говорила, что я толковая, и действительно, скоро я уже любой чертеж могла прочесть. И так это мне пригодилось, так пригодилось, потом куда судьба ни бросит, а опытная чертежница всюду нужна. Я уже техник-конструктор считаюсь.
— У меня тоже диплома нет.
— Да ведь вы инженер!
— Какой я инженер. По должности. Практик. Сорок лет строю, вот и инженер.
— Ведь вы такой большой инженер и начальник!
— Не вы, а ты.
— Хорошо. Ты.
— Я все строительные профессии прошел, прежде чем инженером стал. Я до войны и дома строил, и шахты. Во время войны командиром саперного батальона был, а не фотографом. Пятнадцать лет назад впервые арык увидал, а теперь каналы строю, пустыни орошаю. Строил и учился, вот мы как. Конечно, мне всегда мешало, что у меня настоящего образования нет… А все же я не жалею, что всю жизнь строил. Построил и — стоит, можешь прийти посмотреть, потрогать. Это тебе не фотографии снимать!..
— Болит?
— Черт с ним!.. Я говорю, строить — это не то, что фотографии снимать!
— Конечно. А все-таки и фотографии можно снимать по-разному. Можно очень хорошо снимать.
— Черт с ними, с фотографиями. Я знаю, ты отличная копировщица, я твои кальки видел. Вернусь на работу, возьму тебя к себе.
— Посмотрим, как оно будет…
— Что — посмотрим? Не хочешь со мной работать?
— Нет, отчего же, хочу.
— Не веришь, что я вернусь на работу?
— Ну, вот еще! Конечно, вернетесь!
— Я сам не верю… Так приехал к тебе твой фотограф?
— Приехал. Я с дочкой на руках встретила его на вокзале.
— Уже и дочка была?
— Уже и дочка.
— Ну, как он?
— Отлично. Пополнел, румяный, весь в ремнях. Идет — ремни скрипят.
— Не забыл тебя?
— Не забыл, но стал разговаривать важно так, свысока. Его сразу на прежнюю должность в газету приняли. Но теперь ему казалось, что этого мало. Теперь ему хотелось свои снимки в центральных газетах печатать. Каждый день у него новый план был. То мечтал свою фотовыставку устроить и повезти по большим городам, то художественные открытки издавать, то поехать в Москву на кинооператора учиться, то открыть большое фотоателье. Но не пришлось этим мечтам сбыться.
— Что же помешало?
— А то, что за ним тень ползла.
— Тень?
— Знаете, как бывало: ползет за человеком тень, и, куда бы он ни пошел, она за ним, и все дело портит.
— Какая ж тень?
— А неизвестно. Слушок, что ли. Кто-то кому-то что-то сказал, а что, кто, кому — неизвестно. И живет человек под тенью, как заколдованный. Что затеет — сначала как будто все за, никто не против, а потом по неведомым причинам ничего не получается. Началось с того, что из газеты его уволили. За что? Почему? Вы, говорят, тут ни при чем, просто должность ваша упраздняется. А через три недели на этой же должности уже другой работник сидел.
— Знакомое дело. Тот и распустил, который хотел на его место сесть.
— Может, так, а может, и не так. Слишком уж густая тень была. Обещали дать направление в Москву — учиться, и не дали. В фотоателье не приняли: нет, мол, свободных мест.
