Гонители - Исай Калашников

и безгрешную Фатиму…

Бестрепетное пламя свечей отражалось от камешков мозаики. Лицо крылатого архангела с тонким, резко очерченным носом и маленькими, сурово сжатыми губами казалось живым… Отовсюду — с граней опорных столбов, со стен и сводов на Захария смотрели лики святых — и строгие, и отрешенные, и мудро-задумчивые. Они были над людьми, над жизнью, олицетворяя что-то незыблемое, вечное.

Ни Симеон-летописец, ни дворской князя больше не удерживали Захария.

И с княжей Горы он поехал на Подол. Дом отца на берегу Почайной, к его удивлению, был цел. Бревна почернели, углы тронула гниль. Но это был тот самый дом, где он родился и рос. Соскочил с коня, ввел его в ограду.

Просторный двор зарос лебедой и лопухами. У крыльца рылась курица с выводком цыплят, возле амбара на траве ползала светловолосая девочка, мальчик лет пяти, черноволосый, взлохмаченный, запрягал в игрушечные сани кошку. Кошка мяукала, ложилась на спину и царапала своего мучителя. Увидев Захария, мальчик вскочил, подбежал к нему, стал, заложив в рот палец. У него были черные, косо разрезанные глаза, лицо испачкано землей.

— Ты к нам приехал? — спросил мальчик.

— К вам, сыне. Это мой дом.

— Ты наш отец? — В глазенках мальчика вспыхнула радость.

Захарий не посмел сказать «нет», полой халата утер ему лицо.

Догадался, что отец этих детей где-то в отлучке и, видимо, давно — сын его в лицо не знает.

— А где ваша мать?

— Ушла. Вечером придет. Как солнышко станет садиться, так и придет.

Ты не уйдешь? — вдруг забеспокоился мальчик.

Захарий снова не смог сказать «нет».

— А мы есть хочем, — сказал мальчик.

— Подождите меня…

Поставив коня на заднем дворе, он пошел на торговище. Как и прежде, у лавок, заваленных товарами, бурлил разный люд. Тут были торговые гости всякого языка: угры, немцы, ляхи, волжские болгары, греки, арабы. Тут можно было купить все — от иглы с мотком ниток до кафтана из златотканого аксамита, от простенького гребешка из рога до воинских доспехов заморской работы, от глиняного горшка до золотых, изукрашенных эмалью кубков и братин, от берестянок с болгарским медом до восточных пряностей…

Разменяв часть золота на привычные ему дирхемы, Захарий купил себе сапоги из крепкой кожи, полотняные русские порты, шелковую рубашку с расшитым цветными нитками воротником, шапку, опушенную мехом бобра, и галицийскую безрукавку. Связав все это в узел, отправился к рядам, где торговали снедью. Взял несколько хлебцев, копченой осетрины, круг сыру, вяленого винограда и берестянку с медом.

Мальчик встретил его веселым щенячьим визгом. Захарий разостлал на траве халат, разложил перед детьми угощение. Сам спустился к Почайной, умылся, потом на заднем дворе переоделся… Дети уплетали сладости. Он смотрел на них и посмеивался… Спросил у мальчика:

— Тебя как зовут, разбойник?

— Федей. — Неожиданно пожаловался:

— На улице меня дразнят:

«Половецкий хан». Скажи им, чтобы не дразнили.

«Обличием ты, брат, и верно чистый половец», — подумал Захарий.

— Скажу. А сестру как зовут?

— Она — Ясыня. Она много ревет.

Федя был мальчонка разворотливый. И отвечал, и не забывал цеплять пальцем мед из берестянки, и кидал крошки хлеба курице. Она довольно квохтала, цыплята с писком бегали вокруг, тоже клевали. Ясыня ела вяленый виноград, подбирая по одной ягодке, и была чем-то похожа на цыпленка.

Во двор вошла молодая женщина. В первое мгновение показалось Захарию, что она очень похожа на Фатиму. Но нет… Правда, лицо с заметными скулами, смуглое, глаза продолговатые, волосы иссиня-черные — как у Фатимы, но непохожа… Она словно бы запнулась, остановилась посреди двора, поглядывая то на снедь, то на него. Захарий стал неловко оправдываться:

— Забрел без спросу… Смотрю, дети…

Женщина взяла на руки девочку, устало опустилась на приступок амбара.

Целуя ее в испачканную мордашку, певуче проговорила:

— Ясынька моя маленькая, головушка светлая…

Захарию почему-то казалось, что она должна говорить плохо по-русски.

Его так и подмывало заговорить с ней по-тюркски. Не утерпел, спросил:

— Ты русская?

— Мать моя была половчанкой.

Теперь Захарию стало понятно, почему у нее и у сына такое обличие, почему мальчонку дразнят половецким ханом.

— Умерла недавно моя матушка. — Лицо женщины стало горестным. — Отец еще раньше помер. Муж поплыл в низовья с товарами — убили тати[64]. Осиротели и мои деточки.

Федя уловил слово «отец», подошел к Захарию и, как Ясыня к матери, сел к нему на колени, подергал за бороду.

— Мама, это наш отец.

— Цыть, глупый! — рассердилась женщина, строго спросила у Захария: Какое у тебя дело?

— Я не по делу. Это мой дом.

— Как… твой?

— Родился тут. И отец мой тут же родился.

— А-а… Вы купили себе новый…

— Да нет. Ничего мы не покупали, не продавали. Отсюда нас с отцом на веревке увели в половецкий полон. Только что возвратился.

— Ты… ты хочешь… — Женщина встревожилась, поставила девочку на землю.

— Да нет, я не к тому. Я только посмотреть хотел. Живите. — Захарию стало неловко, будто он и в самом деле хотел отобрать родительский дом. Ну, я пойду.

Федя вцепился в него ручонками.

— Не ходи. — Оглянулся на мать, позвал на помощь:

— Не пускай его.

Захарий пожалел, что так бездумно приласкал этого маленького человека, тоскующего по крепким отцовским рукам. Подергал его за нос.

— Я буду приходить к тебе. — Это была еще одна ложь, и на душе стало худо, сказал женщине:

— Прости… По дурости моей…

— А-а, что там… Свои-то в городе есть?

— Нет. Никого нету.

— А каким делом занят?

— Пока никаким. Я же говорю: только что вернулся. Пока что дворской князя при себе держит.

— Жить-то есть где?

— Пока нет. Но я найду. Много ли мне надо?

— Ну, вот что… Желаешь — поживи с нами. Когда что сыщешь, уйдешь.

Амбар пустой, спать в нем можешь.

— Спасибо. Я останусь.

— Зови меня Анной.

Дворскому Захарий был не нужен. И он каждый день ходил на торговище.

Не терял надежды найти кого-нибудь из товарищей детских лет. Но где найдешь, если столько лет прошло. Жизнь всех пораскидала. Да и, встретив, как узнаешь? Кто признает в нем, бородатом мужчине, того босоногого Захарку? Присматривал и дело себе. На родной земле надо садиться крепко, навсегда. Дай бог царство небесное Фатиме, ее золото тут очень пригодится.

Оно — ее благословение на новую жизнь. Но с выбором дела он медлил. Вести о неведомых врагах все больше будоражили торговище. Сказывали всякие были и небыли. Чужедальные гости спешили сбыть свое добро и поскорее убраться восвояси… А в Киев собиралось войско. По улицам носились всадники в островерхих шлемах. На низком, пологом берегу Почайной делали новые лодки и смолили старые… Домой Захарий возвращался встревоженным. Немного забывался, забавляя детей Анны. Федя прилип к нему — руками не оторвешь…

Вечером во дворе разводили огонь, Анна что-нибудь варила. Тут же ужинали. Потом долго разговаривали с ней. Жилось Анне трудно. Почти все, что от мужа осталось, распродала, теперь с утра до вечера работала — кому постирает, кому дом обиходит, за любое дело бралась. Возвращалась вечером усталая, с заметно выступающими скулами. Но на жизнь не жаловалась. Грех жаловаться. Кому что дал господь, у того то и есть… На ее руках дремала Ясыня, на его — Федя. Когда на небе проклевывались звезды, расходились. В амбаре пахло сухой пылью, старым деревом, прелым зерном; в углу шуршали мыши, бормотал во сне и жался к боку Захария маленький Федя. Тут память о войне, о буйстве человеческой ярости начинала казаться наваждением. Ему порой даже не верилось в то, что довелось видеть…

Но монгольские тумены на быстроногих конях уже приближались к Днепру.

От Джэбэ и Субэдэй-багатура прибыли посланцы — десять человек. Захарию было велено переводить их речи. Подарков от нойонов Мстислав Романович не принял, посланцев в палату не позвал. Мстислав Романович, Мстислав Удатный, Мстислав Святославич, Котян-хан сидели в открытых сенях, за перилами с точеными балясинами. Посланцы стояли внизу, на каменных плитах, мостивших двор. Говорил старший воин, кривоногий, с иссеченным шрамами лицом. За его спиной теснились другие, помоложе. Они надменно озирали широкий, как поле, княжий двор, дворцы с лепными карнизами, крутые купола соборов с золотыми крестами.

— Мы ехали сюда и видели: много воинов в городе, — говорил старший воин. — Вы собираетесь в поход на нас? — Подождал ответа, не дождался, продолжал:

— Ни сел, ни городов, ни земли вашей мы не брали — для чего вооружаетесь?

— Антихрист нечестивый! — ругнулся Мстислав Романович.

— Спроси, — сказал Захарию Мстислав Удатный, — за каким бесом они пришли сюда? Кто их звал? Что им надо?

— Мы заняли земли половцев. А они бежали к вам. Слышали мы, что половцы вам много зла делали. Мы будем их бить с одной стороны, вы с другой бейте и все их добро себе берите.