Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Вследствие ли того, что я так люблю Браилов, или оттого, что я пользуюсь отдохновительным одиночеством, но только здоровье мое как-то особенно хорошо. Я чувствую себя бодрым, полным свежих сил, отлично сплю и не страдаю нисколько теми вечерними припадками de prostration [уныния], о которых я Вам писал.

Я еще ничего не говорил Вам о некоторых переменах, сделанных Вами в убранстве дома. Они превосходны.

17 августа, вечером.

Вчера я ездил кататься во Владимирский лес и пил чай у того самого дерева, у которого и Вы сидели в последний раз. Было, к сожалению, пасмурно и холодно. Сегодня совершилась прогулка в зверинец, невполне удавшаяся, так как совершенно неожиданно налетела туча и страшно промочила меня. Зато потом небо очистилось, в воздухе пронеслись какие-то благоухания, и я, несмотря на сырость, все-таки провел там часа два. Видел Ваших серн и любовался новыми рогами у тех самых козлов, которых в мае я видел безрогими. Кстати о козах. Сегодня Марсель за обедом угощал дикой козой, убитой лесничим. Я в первый раз в жизни вкушал это великолепное мясо.

У Вас есть здесь альбом, наполненный портретами Вашего семейства. Я очень часто в подробности изучаю все эти лица людей, столь близких моему сердцу и в то же время в действительности неизвестных мне. Мне очень нравятся лица детей Ваших, но особенно симпатичны Милочка и младший из правоведов. Кстати, выдержал ли он экзамен? Из взрослых Ваших детей мне особенно нравится своим чисто русским складом лица графиня Беннигсен. Я очень люблю такие лица.

Завтра я уезжаю и считаю лишним говорить, что уезжаю не потому, что хочется уехать, а потому, что надо. Я должен пробыть несколько дней в Вербовке, несколько дней в Петербурге и успеть устроить в Москве всю процедуру переезда на новую квартиру. Отныне потрудитесь, милый друг мой, адресовать в Москву, в консерваторию. С нетерпением ожидаю письма Вашего. Благодарю Вас за Браилово. Я не прощаюсь с ним. Я еще буду здесь, не правда ли?

Я все-таки не могу сообщить Вам программы русских концертов. До свиданья, неоцененный, милый друг.

П. Чайковский.

183. Мекк - Чайковскому

Интерлакен,

14 августа 1878 г.

1878 г. августа 14-18, Интерлакен.

Вчера получила Ваше письмо от трех чисел, мой милый, бесценный друг, и благодарю Вас от всего сердца, что Вы не оставляете меня без известий о себе, не отнимаете у меня самого большого моего удовольствия - получать Ваши письма. Меня же простите, пожалуйста, мой добрый друг, за неточное соблюдение нашего уговора, от которого хотя Вы и освобождали меня, но я-то желала непременно исполнять его. Но, действительно, в путешествии, да еще с такою огромною компаниею, это оказывается невсегда возможным; в особенности теперь, когда мы переехали в Интерлакен, мы не сидим ни одной минуты дома.

17 августа.

Я не окончила еще последней фразы, когда меня оторвали от письма, и до конца дня я не могла присесть за него, а на другой день рано утром мы уехали в горы, к подошве Blumlisalp, в Kandersteg, и теперь только что вернулись, и я нашла здесь Ваше письмо из Ворожбы, мой дорогой друг.

События у нас в России меня приводят в отчаяние. Я не вижу средств против этих негодяев, нарушителей порядка и чужого спокойствия, так как полиция даже в Петербурге оказалась мифом. Меня невыразимо возмущает, что убийца Мезенцова до сих пор не пойман; вот, это оправдание и аплодисменты г-же Засулич приносят свои плоды очень быстро. Я всегда нахожу, что правительство без помощи общества ничего не может делать, а что в настоящее время у нас само общество покровительствует революции, бессознательно, конечно, потому что ведь наше русское общество именно отличается неясностью сознания, отсутствием системы; поэтому мы всегда и перехватываем через край, а как гром грянет, тогда принимаемся креститься. Так и тут. Засулич на руках вынесли из окружного суда, а теперь, как убили Гейкинга и зарезали Мезенцова, так принялись адресы писать, а ни того, ни другого не надо, а просто общество само должно презирать и уничтожать всяких Засулич и подобных ей, а она теперь благодушествует в Женеве. Рошфор при ее приезде устроил ей манифестацию, прославлял ее подвиг, и ей живется там отлично, в то время когда в России льется кровь невинных жертв ее геройства и беспечности русского общества. Когда же мы возьмемся за ум, перестанем пошличать и станем серьезнее! Но этот Петербург, этот чухонский город, как я его ненавижу! Вообще не тянет теперь в Россию и страшно за близких, которые там находятся.

Что это Ваше здоровье все нехорошо, дорогой мой? Вы совершенно верно определяете, что желудок играет в нем огромную роль, и Вам бы надо очень обратить на него внимание. Что бы Вам в Киеве обратиться к доктору Мертингу? Он очень сведущий врач и очень хороший человек, я его весьма уважаю и доверяю ему. Он без необходимости не будет Вас начинять лекарствами, а даст только то, что будет несомненно Вам полезно. Я из экскурсии на Kandersteg приехала с насморком, больным горлом и головою. Погода ужаснейшая, а пережидать ее невозможно, потому что она все лето такая. Также у нас хворает в настоящее время маленький Маня желудочком, и Саша, конечно, в больших заботах. Она теперь после потери других детей еще больше боится за единственного пока сына, не оставляет его без себя ни на одну минуту, так что мы ездили в горы без нее.

Мы пробудем в Интерлакен, вероятно, до 24 августа. Тогда Беннигсены должны вернуться в Россию, и мы или поедем их провожать до Кельна и оттуда в Париж или прямо в Париж из Интерлакен, но вернее первое. Адресовать Ваши письма прошу Вас, мой милый друг, еще сюда, потому что мне перешлют их по месту нахождения. Мои мальчики уже в Петербурге; сейчас я получила от них телеграмму о приезде. Меня очень беспокоит Колина переэкзаменовка; я еще не знаю, когда она будет. Теперь с ними пробудет некоторое время брат мой Александр, а потом, до приезда Саши, они останутся на попечении старой графини Беннигсен, матери моего зятя. Швейцария не так хороша в нынешнем году, потому что погода бессовестно дурна, хотя все-таки Rheinfall и освещение Giessbach'a бенгальскими огнями произвели на меня восторженное впечатление. А Вы теперь в Браилове, дорогой мой. Боже мой, как бы я хотела очутиться там же! Вчера я получила письмо от Ивана Ивановича, в котором он мне пишет о Вашем приезде. Теперь я попрошу Вас поклониться моему милому Браилову, который мне еще милее и дороже с тех пор, как Вы его посещаете, мой несравненный друг. Я покупаю здесь картины, виды Швейцарии и другие вещи для Браилова и с особенным удовольствием думаю, что Вы будете смотреть на них. Как меня интересует Ваша литургия, мой милый друг, а также и “Онегин”! Скажите, Петр Ильич, может исполняться Ваша литургия при богослужении в церкви, и есть ли какой-нибудь обязательный стиль, правила для сочинения православной церковной музыки? Все существующие до сих пор, кажется, одного стиля, одного характера, и это очень однообразно и неинтересно; то ли дело католические Stabat mater'ы, messes solennelles, requiem'ы и вся церковная музыка, - там фантазия свободна.

Извините, дорогой друг мой, за такое испачканное письмо, но мое простудное состояние тому причиною. До свидания, дорогой, несравненный мой Петр Ильич. Дай бог, чтобы Вы были здоровы и спокойны. Не забывайте всем сердцем любящую Вас

Н. ф.-Мекк.

Из того маленького романа, который Вы мне описываете, милый друг мой, я вывожу такое заключение, что было бы хорошо, если бы Анатолий Ильич также почувствовал симпатию к той девице, которая в него влюбилась, и соединились бы они на вечное счастье и любовь, а то зачем же ей выходить за одного, когда у нее в сердце другой. Пусть лучше будет хорошо двоим, а одному временно дурно, чем двоим всегда дурно и одному тоже нехорошо с безнадежною любовью. Нигде так математика не может быть полезна, как в любви: сейчас можно сделать выкладку и получить правильный вывод, а философия, в особенности такая, как у князя Влад. Мещерского, приводит только к круговому страданию и производит прогрессию пустых коробочек. Я буду очень рада, когда узнаю, что Анатолий Ильич излечился от своей любви к m-lle Панаевой, если в ней явится надежда. А Модест Ильич молодец, что продолжает свою повесть; это также не под влиянием ли любви?