Источник - Айн Рэнд

Он больше не мог сохранять достоинство. Он опустил голову, упёрся кулаком в лоб.

— Доминик, почему?

— Причины ты знаешь. Однажды, давно, я тебе говорила о них. Если у тебя не хватает духу думать о них, не жди, чтобы я повторила.

Он тихо сидел с опущенной головой. Потом сказал:

— Доминик, когда женятся люди нашего круга, это новость для первой полосы газет.

— Да.

— Не лучше ли всё сделать как положено, с объявлением и свадебной церемонией?

— Я сильный человек, Питер, но не настолько. После ты можешь устроить приём, оповестить газеты.

— А сейчас ты ждёшь от меня только «да» или «нет»?

— Только этого.

Он долго сидел, подняв на неё глаза. Она тоже смотрела на него, но в её взгляде было не больше жизни, чем у взгляда с портрета. Ему показалось, что он остался один в комнате. Она терпеливо ждала, ничем не поступаясь, даже не прося поторопиться с ответом.

— Ладно, Доминик, да, — наконец сказал он.

Она с серьёзным видом приняла его согласие, кивнув головой. Он встал.

— Надену пальто, — сказал он. — Поедем в твоей машине?

— Да.

— Машина с открытым верхом? Не одеться ли потеплее?

— Нет. Возьми тёплый шарф. На улице слегка ветрено.

— Надо ли что-нибудь захватить с собой? Мы возвращаемся обратно сразу же?

— Мы там не задержимся.

Он не прикрыл за собой дверь, и она видела из гостиной, как он надевал пальто, укутывал шею шарфом, забросив конец за плечо. Он вышел в гостиную, держа в руках шляпу, и кивком головы пригласил её отправиться в дорогу.

На площадке он нажал кнопку вызова лифта и пропустил её в кабину. Его движения были точны, он действовал без колебаний, без радости, без эмоций. Он казался более чем когда-либо уверенным и мужественным.

Переходя улицу к месту, где стояла машина, он твёрдо и покровительственно взял её под локоть. Открыл дверцу машины и, когда она уселась за руль, молча устроился рядом. Доминик перегнулась через него, чтобы поднять ветровое стекло с его стороны.

Она сказала:

— Если будет дуть на ходу, прикрой форточку, чтобы не было слишком холодно.

Он сказал:

— Поедем по Грэнд-Конкурс, там меньше фонарей.

Она положила сумку ему на колени, когда заводила мотор. Внезапно антагонизм между ними исчез, осталось тихое ощущение безнадёжного товарищества, словно они оба стали жертвой одной безликой беды и были вынуждены помогать друг другу.

По привычке она ехала быстро и ровно, без рывков и спешки. Они сидели молча под мерный рокот мотора; не меняя позы, терпеливо дожидались указаний светофоров. Казалось, их нёс властный поток, который нельзя остановить, которому бесполезно противиться. На улицах появились первые признаки сумерек, их слабый намёк. Пожелтели мостовые. Магазины ещё были открыты. Засветилась реклама кинотеатров, замерцали красные лампы, втягивая в себя из воздуха последние остатки дневного света, и от этого на улицах ещё больше потемнело.

У Питера Китинга не было желания говорить. Он уже больше не казался Питером Китингом. Уже не искал тепла, не просил участия. Он ничего не требовал. Эта мысль пришла и ей в голову. Доминик взглянула на него, и во взгляде её светилось одобрение, почти нежность. Он твёрдо встретил её взгляд, она увидела, что он всё понимает, но не сказал ни слова. Только глаза сказали: «Конечно» — и всё.

Они уже выехали из города, и холодная бурая лента дороги стремительнее стлалась под колёсами. Он сказал:

— Дорожная полиция здесь свирепствует. На всякий случай приготовь журналистское удостоверение.

— Я больше не журналист.

— То есть?

— Я больше не журналист.

— Уволилась?

— Нет, уволена.

— Что это значит? Почему?

— Где ты был последние дни? Я думала, все уже знают об этом.

— Извини, в последнее время я отключился от всего.

Чуть позднее она попросила:

— Достань мне сигарету. В сумочке.

Он открыл сумочку, увидел внутри портсигар, пудреницу, помаду, расчёску, сложенный носовой платок, такой белоснежный, что жаль было трогать, он слабо пах её духами. Где-то в нём шевельнулась мысль, что он как будто расстёгивал её блузку. Но эта мысль задела лишь малую часть его. Равно мало для него значила и та свобода, с которой он мог распорядиться её сумочкой. Он достал сигарету, прикурил и передал из своих губ в её. «Спасибо», — сказала она. Он закурил сам и закрыл сумочку.

Когда они добрались до Гринвич, он стал расспрашивать встречных, объяснять ей, куда ехать, где сворачивать. Потом, когда они подъехали к дому судьи, он сказал: «Вот здесь». Вышел первым и помог выйти ей. Нажал на кнопку звонка.

Их обвенчали в гостиной, где старились кресла с выцветшей обивкой голубого и пурпурного цвета и лампа со стеклянными бусами на ободке. Свидетелями были жена судьи и сосед по имени Чак, которого отвлекли от домашних дел. От него немного пахло хлоркой.

Они вернулись к машине, и Китинг спросил:

— Хочешь, я сяду за руль, если ты устала?

Она ответила:

— Нет.

Дорога пересекала бурые поля. На каждом склоне с западной стороны лежала усталая красная тень. Края полей размыла пурпурная дымка, в небе недвижно висела полоса догоравшего огня. Навстречу им катились ещё различимые издалека коробки машин, у многих уже светились беспокойно-жёлтые зрачки фар.

Китинг смотрел на дорогу — узкую длинную ленту в центре ветрового стекла; она была зажата между полей, продёрнута по земле, опоясана вокруг холмов и вся уместилась в прямоугольнике перед его лицом, разматываясь как клубок навстречу летящей машине.

Дорога заполняла низ ветрового стекла, сбегала к его краям и рвалась на части, расступаясь перед полётом, распластываясь двумя серыми полотнищами по обеим сторонам машины.

Китингу подумалось, что идёт гонка, и он стал ждать, когда в этой гонке победит ветровое стекло — врежется в прямоугольник дороги, прежде чем тот успеет развернуться.

— Где мы будем жить поначалу? — спросил он. — У тебя или у меня?

— У тебя, конечно.

— Я бы предпочёл переехать к тебе.

— Нет. Я расстаюсь со своим жильём.

— Вряд ли тебе понравится моя квартира.

— Почему?

— Не знаю. Она не для тебя.

— Она мне понравится.

Минуту они молчали, потом он спросил:

— Как оповестим о нашей женитьбе?

— Как пожелаешь. Оставляю это на твоё усмотрение.

Темнело, и она включила фары. Навстречу им выскакивали размытые прямоугольники дорожных знаков, извещая: «Левый поворот», «Перекрёсток». Вспыхивая внезапными пятнами света на обочине дороги, они, казалось, злорадно ухмылялись, суля опасности.

Они ехали в молчании, но между ними уже не чувствовалось связи, теперь они не шли вместе навстречу беде, беда уже нагрянула, и их смелость отныне ничего не значила.

Он ощутил беспокойство и неуверенность, обычные для него в обществе Доминик Франкон.

Он взглянул на неё вполоборота. Глаза её были прикованы к дороге. На холодном ветру её профиль был безмятежно чужд и невыносимо прекрасен. Он видел её руки в перчатках, крепко держащие руль. Видел её стройную ногу на педали акселератора, его глаза охватили её очертания снизу доверху. Взгляд задержался на узком треугольнике тесной серой юбки. Внезапно он осознал, что имеет право думать о том, о чём он думает.

Впервые он полностью, ясно представил себе эту сторону брака и понял, что всегда хотел эту женщину и что это то же чувство, какое могло у него быть к шлюхе, только непреходящее, безнадёжное и мстительное. «Моя жена», — впервые подумал он без тени какого бы то ни было уважения. На него нахлынуло желание, такое неистовое, что, будь сейчас лето, он велел бы ей свернуть с дороги и овладел ею.

Он протянул руку и обнял её за плечи, едва касаясь их пальцами. Она не шевельнулась, не сопротивлялась и не повернулась к нему. Он отнял руку и стал смотреть прямо перед собой.

— Миссис Китинг, — без выражения сказал он, не обращаясь к ней, а просто констатируя факт.

— Миссис Питер Китинг, — откликнулась она.

Когда они остановились перед его домом, он вышел из машины и придержал дверцу открытой для неё, но она осталась сидеть за рулём.

— Спокойной ночи, Питер, — сказала она. — Увидимся завтра. — И добавила, прежде чем выражение его лица озвучилось непристойным ругательством: — Завтра я перевезу вещи к тебе, и тогда мы всё обсудим. Всё начнётся завтра, Питер.

— Куда ты сейчас?

— Мне надо кое-что уладить.

— Но что я скажу людям сегодня?

— Всё что хочешь, а можешь ничего.

Она включила мотор и исчезла в дорожном потоке.

Когда в тот же вечер она вошла в комнату Рорка, он встретил её улыбкой, но не привычной лёгкой улыбкой, а напряжённой улыбкой боли и ожидания.

Он не видел её после процесса. Она ушла из зала суда, дав показания, и исчезла для него. Он приходил к ней домой, но горничная сказала, что мисс Франкон не может принять его.