Ленинград действует. Книга 3 - Павел Лукницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Советую капитану увезти его в больницу Ижоры. Вадиму подносят кружку воды. Пьет. Затем наступает слабость, его кладут на голой палубе, подложив под забинтованную голову ватник. Сестра мажет ему йодом всю щеку, — и тут он весь вздрагивает от боли, тихо плачет.
«Экватор» отчаливает и уходит в Ижору.
Продолжаем погрузку. По доске, положенной поперек угля, кочегар (девушка) и помощник капитана Аржанцев возят тачку с углем. Есть, конечно, опасность: мины могут оказаться и при погрузке, и в топке. Этот жирный, хороший уголь соблазнителен, потому что тот, который дают в Ленинграде, — плох, тощ, плохо поднимает пар. Разнюхав об этом угле, все буксирники стремятся сюда. Первым здесь был «Зотов», вторым явился вчера «Иваново», а сегодня — сразу три… В угле валяются везде коробочки от тола, капсюли от мин. Нашел я и немецкие пули, залетевшие с левого берега.
На левом берегу тем временем работают, отправившись туда на шлюпке, Смирнов и два его помощника: ставят сигнальные знаки, вешки, укрепляют поставленный на днях возле берега бакен.
Ниже по течению, по правому берегу обглоданная фабричная труба и руины завода. Все прочее по обоим берегам — пустыня переднего края. Только в одном логе на левом берегу видны два-три деревянных барака, выстроенные уже после битв. Вьется дымок, кто-то живет и работает там.
Пустынное место, где мы стоим, было до войны большим селом и называлось Большие Пороги. А напротив была деревня Новая. Гладкий берег, никаких следов!..
В воде, под берегом, — остов перевернутого парохода. Деревьев на левом берегу нет вовсе, кроме десяти редких «палочек» — торчащих вверх останков мертвых деревьев. На нашем, правом, берегу, за углем, — остатки березовой рощи, около сорока — пятидесяти берез, мертвых, с голыми черными сучьями. Из всех этих деревьев ожили, зазеленев уцелевшими ветками, только два.
Холодно. Дует ветер. С севера и востока идет широкий пояс темных туч.
Солнце сквозь край набежавшего их авангарда светит все слабее, и вода под бортом рябит. Эта рябь серебряным мостом бежит через всю Неву. Вот солнце вдруг освободилось от туч, засветило ярко, рукам и щеке сразу тепло, отсветы, рябинки воды резки и ослепительны.
Я сижу на полубаке, под треплющимся на флагштоке вымпелом. Тишина.
Слышатся только монотонное шипение пара от левого борта, другое, тоном ниже, шипение от трубы и пересыпь угля, который за моею спиной подбирает и швыряет в люк Аржанцев, работающий в голубой майке. А я — в шинели, и только — впору!
…В пять часов вечера «Зотов» отошел в Ленинград. Обогнав нас, идут шесть тральщиков с тралами…
Смирнов рассказывает: 8 сентября 1941 года, при бомбежке Ленинграда, пассажирский катер № 12 стоял у набережной Робеспьера. Когда началась бомбежка, Смирнов приказал всем пароходам отойти от набережной. Все разошлись, кроме № 12. В девять вечера Смирнов ушел с этого парохода домой. А в одиннадцать часов бомба попала в середину парохода, разнесла его так, что часть его была выброшена на берег. Капитан и вся команда погибли, кроме одного матроса, спавшего в кормовой части, — выброшенный взрывом, он остался жив…
И еще рассказал Смирнов о немце, затаившемся в лесу при январском отступлении гитлеровцев. Решив дожить в заброшенном блиндаже до весны, он питался трупами, одичал, озверел, весною глядел на полевые работы, но не посмел показаться трудившимся в поле женщинам и, наконец, повесился среди костей съеденных им трупов.
…В 7. 15 вечера «Зотов» пришвартовался в Ленинграде, к пристани у Общественного переулка, за две трамвайные остановки до мельницы имени Ленина. Я покинул борт «Зотова» и сел в трамвай № 7, полный огородников.
Поездка моя заняла ровно сутки, а впечатлениями богата необычайно…
В «Красной стреле».1 июня
По вызову ТАСС выехал в Москву экспрессом «Красная стрела». Впервые после блокады!
…Колпино. Следы разрушения, бомбежек, обстрелов. Одна из заводских труб сбита до половины, ниже — большая дыра. На одной из этих труб, служившей наблюдательным пунктом артиллеристам, я полтора года назад провел день…
А Ижорский завод весь превращен в руины! Вдоль самой железной дороги везде только пни. Красный Бор. В обе насыпи сплошь врыты блиндажи, землянки, тесно смыкающиеся. Между насыпями зеленеющая низина вся в воронках, наполненных водою. Дальше, там, где возвышенность, — «город нор», в скосах железнодорожной выемки. Видна какая-то одинокая женщина, живущая в одной из этих нор. Пусто мертво. Бесчисленные ямы — следы прямых попаданий в землянки.
Дальше — пейзаж переднего края. Противотанковый ров, известный огромным числом погибших здесь в боях воинов. Справа, к югу, — полностью уничтоженный до горизонта, мертвый лес — обглодыши голых, избитых стволов. Страшная «нейтральная» зона — зона пустыни. За нею пышно-зеленый, не пострадавший — как кажется издали — лес.
Саблино, поселок Ульяновский почти целы. Здесь были тылы германской армии. Большая часть деревянных домов уцелела. Дальше в пути пейзаж почти без следов войны, лес густ, девствен. Только редкие воронки вдоль насыпей.
На второй насыпи нет ни рельсов, ни шпал — сняты немцами, увезены.
Телеграфные столбы спилены, лежат там, где стояли.
Западная окраина Тосны разрушена вся, здесь шел бой. Видны следы его. В восточной части домики Тосны целы. Также уничтожены станция Ушаки и все без исключения будки путевых обходчиков.
…Любань. Стоим уже двадцать пять минут. Холодно. Выехали мы из Ленинграда в семнадцать часов, сейчас — около девяти вечера.
Переезжая перед Любанью речку Болотницу, глядя на север, где виднелась церковь деревни Новинка, думал о тяжелейших боях сорок второго года, боях за Веняголово и Кондую, о так называемой любанской операции армий Федюнинского и Мерецкова.
При подъезде к Любани видны распаханная земля, огороды, даже парники.
Женщины с мешками, «кошевками», идут по своим делам, но людей вокруг мало — после немецкого нашествия Любань пуста и мертва.
Середины вокзала в Любани нет — снесена авиабомбой. Руины депо и станционных зданий. В остатках вокзала, в правом и левом крылах его, станционная служба. По изглоданному перрону проложены рельсы-декавильки. По ним в вагонетках везут кирпич, складывают его в штабеля. Вдоль вагонов расхаживают девочки, торгуют букетами черемухи.
На месте станционного здания, примыкавшего к вокзалу, только груды слипшегося кирпича, куски в один-два кубических метра, да извитое железо, да несколько изломанных железных кроватей.
На торцовой стене вокзала сохранилась надпись: «Любань», но часть черных ее букв замазана зеленою краской камуфляжа. От навесов, что были над перроном, остались только несколько столбов.
На запасных путях стоят сборные вагоны. Между путями и руинами навален уголь, его грузят в тендеры паровозов прямо с земли.
А в купе вагона «Красной стрелы» — тепло, уютно, разноцветные шелковые абажуры настольных ламп, пиво (по две бутылки, по талонам, на каждого пассажира!), бутылка пива — сорок рублей да залог за посуду — тридцать.
Состав «стрелы» — роскошен, синие свежевыкрашенные вагоны, с крупными надписями «Express». Отлично сшитые форменные шинели железнодорожников, на плечах погоны, внешность железнодорожников прямо-таки элегантна. Чистота, опрятность, элегантность самой «стрелы» явно дисгармонируют с диким хаосом разрушения этой большой станции. Впрочем, скверик, примыкающий к вокзалу между путями, чист и опрятен, цветочные клумбы выложены выбеленным кирпичом.
А от скверика в здание вокзала нисходит лестница. Я спустился туда — там вода, остатки нар, рухлядь, немецкая каска. Бетонированный мост над путями разрушен.
В стороне от путей — скопище мертвых танков, штук восемь, собранных вместе. И опять штабеля: ящики с боеприпасами.
Вокруг торчат только трубы печей. Среди них устояла лишь белая каменная церковь, побитая осколками, исщербленная.
Вся территория Любани обведена узким окопом, с отростками для пулеметных гнезд…
Через реку Тигоду мы переехали по новому деревянному мосту, а фермы старого лежат в воде, разбитые. Вокруг моста — несколько заросших травой фортеций — открытых позиций для зенитных батарей. Они очень аккуратны, выложены посередке квадратными площадками для орудий. Кое-где насыпь возле мостов взорвана рядами фугасов.
Выехали из Любани мы ровно в двадцать один час — еще совершенно светло.
А холод такой, что, кажется, выпадет снег.
На 88-м километре вдали, налево, деревенька в березовых кустах, а ближе — остатки сгоревшего военного склада, какой-то базы, и часть уцелевшего имущества: бочки, ящики, проволока кругами — сложены в стороне.
Вдоль насыпей — рельсы узкоколейки, и они кругами, на эстакадах, выведены над болотом, это — поворотные петли с ажурным, дощатым перронцем, вдоль всей окружности круга. И опять — лес, тут уже будто и не тронутый войною, зеленеющий травой, сочный, свежий. В бескрайности берез — купы сосен… Не тронутый войною? Но ведь здесь два года назад выходили из окружения части 2-й Ударной армии!
