Год Огненной Змеи - Цыден-Жап Жимбиев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Локоть будто выламывает кто, так его дерет нестерпимо. На секунду бы расслабиться, может, отпустит боль, да нельзя. Конь злобится, рвется вперед, пятится, скачет, того гляди сбросит со спины. Земля под ногами вертится, крутится, раскачивается…
«Еще немного. Еще маленько. Еще…» — мысленно приказывает себе Санджи.
Боли он уже не чувствует. Такое ощущение, будто у него вообще нет руки. Совсем. Но поводья так же туго натянуты.
«Все!» — мелькнуло в голове.
К счастью, в тот самый миг и конь присмирел, сдался. Весь мокрый, словно только что реку переплыл, морда в мыле, из ноздрей пузырится розовая пена.
Санджи перехватывает поводья. Ушибленная рука падает плетью. Э-э, пустяки! Подумаешь — руку зашиб. Он обломал скакуна! Подчинил его своей воле. Теперь в хангильском табуне есть у Санджи свой конь. Народ так и будет звать этого коня — Санджиев Серко. А ездить на нем будет, конечно, маленький тезка, сын Балмацу.
Из дальней юрты кто-то вышел и неторопливо направился к нему. Остановился поодаль, помахал рукой, позвал хриплым голосом:
— Эй! Давай сюда!
Дондок, оказывается.
Санджи половчее уселся в седле, завернул круто коня и чуть не сбил Дондока с ног.
— Вот черт дикий… Чего ты звал?
— Тише! — попятился Дондок. — На чьем это ты коне гарцуешь?
— Сам объездил, — небрежно бросил Санджи, хотя ему хотелось орать об этом во все горло.
Дондок уставился красными от хмеля глазами.
— Ты? Не болтай зря.
Серко перебирал тонкими дрожащими ногами, безропотно подчиняясь всаднику. Только глазами косил.
— В Хангиле родился один батор, а в табуне появился один скакун. Санджиев Серко будут звать коня… — И пустил усмиренного неука к юртам.
— Подожди, — кричал ему вслед Дондок. — Я в бедственном положении. По пьянке, понимаешь, к Балмацу приставал, скандалил, болтал что-то… Балмацу, понимаешь, взяла ребенка и уехала в Хулэрэгту. Бросила меня тут. Отдай мне коня. Я ее догоню.
— Чего захотел! Специально для этого я Серко приручал, да? Этого коня, если хочешь знать, я Балмацу подарю.
— Хватит! — аж посерел от злости Дондок. — Ты кто такой, чтобы моей жене подарки делать? Я — ее муж. Понял. Слышал ты когда-нибудь про Бабуева Дондока?
— Не приходилось. Про Голого Дондока слышал. Про Бабу-Дондока тоже слышал. Еще про Шеврового Дондока люди говорили. А Бабуева не знаю…
— Бр-ррось!
— Ты сам перестань быть паразитом. Не позорь своих земляков.
— Я на тебя найду управу. Когда-нибудь со мной встретишься.
— Вряд ли… Я, конечно, очень сожалею, но мы с тобой не увидимся. Я скоро домой уезжаю. Совсем. Если хочешь, давай сейчас поговорим.
Серко, повинуясь всаднику, кружил вокруг Дондока, не давая ему и шагу ступить.
— Я пошутил, — сдался Дондок. — Мы же мужчины. Как-нибудь поймем друг друга. Ты из каких краев, говоришь?
— Сам знаешь: из Калмыкии.
— Далекий край… А для меня хватит места на вашей земле, как думаешь?
— Нет.
— Ну и черт с ним! Никто к тебе и не собирается. Ты не считай, что мне и деваться некуда…
— Санджи-иии! — в один голос громко позвали табунщики.
— Сейчас! — отозвался калмык и пустил Серко крупной рысью.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Чему быть, того не миновать.
Судили, рядили в правлении, пришли к одному выводу: нельзя больше оставлять Цынгуева бригадиром. Так и постановили. А сообщить о решении правления провести в первой чабанской бригаде собрание поручили Лидии Васильевне Демидовой, парторгу.
Что говорить, — без слов понятно, какое это было собрание. Лишнего о Шойдоке никто не сказал, но и того, что следовало, о чем никак нельзя было промолчать, что безусловно заслужил бригадир, хватило бы на троих. Еще немного стеснялись чабаны Лидии Васильевны, жалели ее. Не будь парторга на собрании, Шойдоку досталось бы куда крепче.
Всем все было ясно. Один «виновник торжества» ничего не понял. Обиделся, рассердился.
— Кто вам дал право вмешиваться в мои дела? — заявил. — Я ваши слова даже за собачий лай не считаю. Плевать я на вас хотел!
И хлопнул дверью.
Признаться, Лидия Васильевна в глубине души еще на что-то надеялась. Когда минувшей зимой Оюна отказалась от почетного звания, когда ребята с «летучки» жаловались на Шойдока, даже когда по дороге из аймачного центра Догдомэ высказался яснее ясного, Демидова все еще пыталась найти хоть какое-нибудь оправдание мужу. Собрание в бригаде и, особенно, дикая выходка Цынгуева не оставили у нее никаких сомнений.
И вот — все. Конец.
Когда чабаны разошлись, Лидия Васильевна попросила задержаться Дугаржаба.
— Знаешь, о чем я хочу говорить с тобой?
— Догадываюсь. Цырен Догдомович уже имел со мной разговор. Не пойду я на эту должность.
— Испугался?
— Да нет… — уклонился Дугаржаб от объяснений.
— И все-таки тебе придется согласиться. Ты хорошо знаешь условия работы, людей.
— Так-то оно так… Но я не смогу, не сумею…
— Я тебя давно знаю. В школе ты старостой был, в пионерлагере — вожатым. В армии служил. Ты просто скромничаешь! Смотри, какая у тебя биография! — пошутила Демидова.
— Понимаете: бригадиром…
Демидова перебила:
— Все понимаю. Должность эта нелегкая. Но ведь другие люди справляются. Чем ты хуже?
Дугаржаб задумался.
— А если подождать?
— Ты что, не был на собрании? Не слышал, как говорили? Ты обязан завтра же принять дела. Прямо с утра, — не допускающим возражений тоном заявила Лидия Васильевна.
Дугаржаб сделал несколько тяжелых шагов, подошел к столу, за которым сидела Демидова, оперся о него.
— И все же я откажусь.
Демидова сдвинула брови, посмотрела на него внимательно усталыми глазами.
— Подумай. Утром снова поговорим. Ты обязан дать согласие. До свиданья.
…Она долго стояла у окна, вглядываясь в кромешную тьму. Из немногих освещенных окон падали на снег желтые пятна. Тускло светили фонари у кошары. Вспыхивали огоньки папирос, выхватывая из мглы на какой-то миг лица чабанов.
Лидия Васильевна скорее угадала, чем услышала, когда отворилась дверь. А уж грузные, гулкие шаги мужа она бы ни с чьими другими не спутала.
Шапка у Цынгуева сбилась на затылок, пальто в снегу. Где-то успел хватить уже, но пьяным не был.
— Ну, женушка-парторг, не ожидал от тебя… — неприятно резко прозвучал его голос.
— Как тебе не стыдно!
— А что? На радостях… Как-никак ты хорошее собрание провела. Наслушался досыта, — он провел ребром ладони по горлу.
Как был — в нерасстегнутом пальто, в шапке, — развалился на скамейке, зацепив
