Божественная комедия - Данте Алигьери

Вероятно, ей отпустились многие грехи за то, что под старость она покаялась и освободила своих крестьян.

Встреча с Сорделло, автором обличительных и сатирических стихов, пробуждает в груди Данте полные горечи воспоминания. Звучат инвективы против Италии и против Флоренции. Данте негодует, бичует, проклинает:

Италия, раба, скорбей очаг,В великой буре судно без кормила,Не госпожа народов, а кабак!..

А у тебя не могут без войныТвои живые, и они грызутся,Одной стеной и рвом окружены.

(«Чистилище», VI, 76–78, 82–84)

Напрасно император Юстиниан стремился законами и правосудием обуздать бешеного итальянского коня; седло пустует, конь, не укрощаемый шпорой, несется в бездну. Сад империи одичал. Синьоры Италии или оплакивают свои потери, или дрожат от страха.[1818] Стенает Рим, покинутый кесарем, но в чудесной глубине событий таится еще неведомая великая радость для Италии и всего мира. Но пока еще рано радоваться, так как повсеместно власть захватили все, кому не лень. Как некогда Клавдий Парцелл, сторонник Помпея, враг Цезаря, насилием и обманом стал консулом, так ныне всюду угнетают народ узурпаторы:

Ведь города Италии кишатТиранами, и в образе клевретаЛюбой мужик пролезть в Марцеллы рад.

(«Чистилище», VI, 124–126)

С горькой иронией поэт замечает, что все это не касается Флоренции, ибо там мудрость свойственна гражданам. Флорентийцы согласны взяться за любую политическую реформу, недолго раздумывая. Они считают, что политики Спарты и Афин, где некогда вспыхнула заря гражданских прав, перед ними — лишь несмышленые младенцы. Флоренции следовало бы опомниться и понять, что она подобна больной, которая мечется среди перин и не может обрести покоя.

Данте говорит, что в Тоскане есть странная река, чьи истоки на уступах Апеннин. Это — Арно. Можно подумать, что обитатели берегов Арно давно утратили человеческий облик и превратились в скотов, как будто их зачаровала античная Цирцея. Немноговодная река течет сперва среди свиной породы, которой следовало бы жрать желуди, — намек на жителей Порчано (porco — свинья) в феоде графов Гвиди да Романо. Затем река, расширяясь, оставляет в стороне дворняжек-аретинцев:

Спадая вниз и ширясь величаво,Уже не псов находит, а волковПроклятая несчастная канава.

(«Чистилище», XIV, 49–51)

Волки — это земляки поэта — флорентийцы. И, наконец, река среди болот и омутов попадает к хитрым лисицам — пизанцам.

Гвидо дель Дука из Равенны в этой песне предсказывает одному своему земляку злодеяние его племянника Фульчери да Кальболи, подеста Флоренции в 1303 г., который подверг жестоким пыткам пленных Белых гвельфов и зверски казнил гибеллинов. Однако Данте не пощадил и своих бывших союзников, в том числе графов Гвиди да Романо, которых он вывел уже в «Аде» как покровителей фальшивомонетчиков.

В Чистилище Данте всюду встречает поэтов, художников, музыкантов, которые оплакивают свое земное несовершенство. Данте когда-то обменивался грубыми и не совсем пристойными сонетами со своим другом и свойственником Форезе Донати, братом Корсо. Он находит тень ругателя и чревоугодника Форезе в шестом круге и приветствует его словами, в которых нет и следов былого раздражения. Форезе произносит трогательные слова о своей вдове, называя Данте милым братом, однако и в Чистилище он сохраняет острый язык поэта школы Рустико Филиппи.

Над шестым кругом, где каются чревоугодники, возвышается последний, седьмой круг, ближе всего расположенный к Земному Раю. Там очищаются те, кто предан был земной любви. Среди этих душ Данте находит немало поэтов, служивших куртуазному Амору. В огненных пределах Данте видит Гвидо Гвиницелли, отца «сладостного нового стиля». Полный восторга и волненья, Данте обращается к болонскому поэту и говорит, что слава стихов «старшего Гвидо» не пройдет вовеки. Тогда в волнах пламени Гвидо Гвиницелли указывает на другого очищающегося, который, по его мнению, более заслуживает похвалы, чем он. Данте обращается с вопросом к этому духу. Тот отвечает изысканно и вежливо на провансальском языке:

Ieu sui Arnaut, que plor e vau cantan…(Здесь плачет и поет, огнем одет,Арнаут…)

(«Чистилище», XXVI, 142–143)

Это знаменитый трубадур Арнаут Даниель, которого Данте в своем трактате «О народном красноречии» ставит выше всех певцов Прованса. Его сложную форму сикстин Данте воспринял и развил в цикле «стихов о Каменной Даме».

Для того, чтобы достигнуть Земного Рая, Данте должен пройти через стену огня, который опалял жаром, превосходящим расплавленное стекло, и в то же время не сжигал. Данте вошел в очищающее пламя с большим страхом, «побледнев, как мертвец, которого кладут в могилу». Вергилий побуждал его к решительному шагу и обещал, что за огненной стеной находится Беатриче. Автор «Энеиды» пошел впереди, Данте следовал за ним, шествие замыкал уже очистившийся латинский поэт Стаций. За стеной огня ступени вели в сады Земного Рая, охраняемые ангелом целомудрия. Переночевав на ступенях последней лестницы, ведущей к совершенству, Данте и латинские поэты вошли в Земной Рай.

Перед восходом Данте видел во сне прекрасную молодую женщину, которая на холмах Венеры собирает цветы. Слышалась ее песня. Это Лия. Ее сестра Рахиль сидела неподвижно и смотрелась в зеркало, любуясь красотой своих очей. Лия любит работу, Рахиль погружена в самолюбование. Так представлена в живых образах и в то же время аллегорически жизнь деятельная и жизнь созерцательная. Лия предвозвещала Мательду Земного Рая, Рахиль — Беатриче, с которой она находится рядом в Небесной Розе. Этот сон во сне способствовал постепенному раскрытию в душе Данте небесной красоты Беатриче.

Земной Рай является как бы средоточием жизни активной. Там водительницей Данте становится Мательда. Листва в лесу Земного Рая вторит легчайшему гармоническому ветру. Данте сравнивает движение воздуха в Эдеме с дыханием сирокко среди приморских сосен у Кьясси между Равенной и Адриатикой.

К эоловой арфе ветров у Кьясси прислушивался много веков после Данте Байрон —

О сумерки на тихом берегуВ лесу сосновом около Равенны…О сладкий час раздумий и желаний.В сердцах скитальцев пробуждаешь тыЗаветную печаль воспоминанийИ образы любимых, и мечты…

(«Дон Жуан», III, 105–108. Пер. Т. Гнедич)

Поток преграждает Данте путь, и тогда появляется Мательда, — она собирает цветы и поет на берегу дивной реки. Над водами Леты слышится смех Мательды. Ее шаг переходит в пляску, она почти летит над поверхностью земли и кажется Данте юной Прозерпиной до того, как ее похитил Плутос. Взгляд ее исполнен блеска, напоминая сияние очей Венеры, уязвленной стрелою Амура. Это поэтическое видение можно назвать идиллией Земного Рая. Так оно было понято поэтами Аркадии, и от них восприятие это передалось в конце XVIII в. русским писателям из Карамзина, которые впервые у нас заинтересовались поэзией Данте.[1819] Ее образ напоминает не только Прозерпину, но также Симонетту Полициана и Венеру Боттиччели. Явление Мательды содержит второй смысл, обещающий восстановление на земле совершенного, праведного, радостного человечества, не знающего алчности и стяжания. Мательда говорит, что, быть может, поэты древности, которые воспевали золотой век, в своих снах витали здесь, в Земном Раю. При этих словах на лицах Данте и Стация расцветает улыбка. Вергилий продолжает хранить молчание. Последние его слова перед вступлением в Земной Рай были о том, что Данте свободен, дух его исцелен, он стал сам себе судьею; отныне он увенчан короною и митрой, посвящен во все тайны мироздания, проник в тайны жизни действенной (корона) и жизни созерцательной (митра). Поэтому он сам стал царем и первосвященником. Быть может, в этих стихах отразился обряд посвящения ордена тамплиеров. Храм тамплиеров в Иерусалиме находился (в представлении современников Данте) в точке земного шара, противоположной тому месту, где появилась Мательда. Быть может, Данте принадлежал к храмовникам, или же был близок к ним. Проклятия поэта по адресу короля Филиппа IV Красивого и папы Климента V, которые уничтожили орден тамплиеров, подтверждают это предположение.

Последние песни «Чистилища» (XXIX–XXXIII) посвящены аллегорическому видению, представляющему трудности для читателя, не обладающего специальными сведениями. Мы уже говорили о том, что аллегории Данте отличаются необычайной художественной выразительностью. Перед нами появляется процессия старцев, пляшущих нимф и колесница, влекомая таинственным Грифоном. Данте видит, как лесная глубина озаряется внезапными молниями. Свет все возрастает; воздух под листвою деревьев становится пламенным, сладостный далекий звук переходит в стройный напев. Тогда слышится взволнованный голос поэта, призывающий сонм священных дев — античных муз, которые должны ему помочь выразить все, что он видит и слышит. Сперва мы видим краски. Старцы в процессии одеты в белые одежды, над ними струятся световые волны, как бы проведенные кистью художника. Колесница Грифона переливается золотом, белизною лилий и пурпуром роз; поэт сравнивает ее с триумфальными колесницами древнего Рима и с золотой повозкою Солнца (Гелиоса). Вокруг эдемской колесницы пляшут три женщины: алая, изумрудная и белая. Старцы, следующие за колесницей, украшены лилиями и розами (багряные цветы на снегу кудрей). Грохочет гром, и шествие останавливается.