Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

– Люблю Гомера, но не люблю десятилетней троянской осады. Какая медлительность. Сколько бед для Греции! Не могу быть Агамемноном: я бы не поссорился с быстроногим Ахиллесом. Люблю друга Патрокла за быстроту. Где появляется он, там врага нет.

Суворов поднял бокал с вином.

– Честь и слава певцам – они мужают нас! А давно была Троянская война? – вдруг спросил он у Меласа.

Папа Мелас поперхнулся. Видимо, вопрос застал его врасплох. Когда была Троянская война, он не знал, но боялся прослыть нихтбештимтзагером.

– Т-тысячу лет до Рождества Христова, – наугад поспешно ответил он.

– Как давно, помилуй Бог! – улыбнулся Суворов, понявший смущение почтенного генерала.

Глава седьмая

Три урока Макдональду

Но Россов князь предводит

И лавр в полях находит

На Требских берегах;

Победа на штыках

Российских веселится.

I

Миланский фимиам не затуманил голову Суворова: он не пробыл в Милане и трех дней, – 20 апреля войска выступили дальше.

За две недели с начала открытия военных действий Суворов сделал чрезвычайно много. Он сделал больше, чем ему полагалось по австрийской инструкции.

Перед Суворовым стояли три важные задачи: преследовать разбитые на Адде войска Моро, осаждать оставшиеся в тылу неприятельские крепости и взять Турин, занятый французами.

Преследовать Моро, который вышел из-под удара союзников и войска которого разбрелись во все стороны, словно раки, Суворов не мог: Вена категорически запрещала удаляться вглубь. Австрийцам всюду мерещились поражения, – пуганая ворона куста боится!

Приходилось пока что кончать с крепостями и ждать дальнейшего наступления французов.

Но все упорнее стали проникать слухи о том, что из Средней и Южной Италии на подкрепление Моро идет с Неаполитанской армией генерал Макдональд. Было бы грубейшей ошибкой, непростительной оплошностью позволить им соединиться. Суворов решил перейти реки Тичино и По, двинуться на Макдональда, разбить его, а потом поворотить к Турину на Моро. Такой план действий Суворов и отправил в Вену. Он знал, что Вена не согласится с ним, но так как почта в оба конца займет более трех недель, то Суворов взял на свою личную ответственность дальнейшее продолжение войны. И двинулся к Пьяченце, чтобы переправиться через По.

Очень скоро Суворов увидел, что Макдональд, шедший из Неаполя и Рима, все-таки не так еще близок, и потому круто переменил свой план. Он отправил Багратиона разведать на правом, неприятельском берегу реки По. (Багратиону, как всегда, Суворов поручал дело, которое требовало распорядительности и мужества.) А сам стал в центре, между Моро и Макдональдом, чтобы в нужный момент броситься на того, кто из них окажется ближе.

Апрель уже прошел. За апрель Суворов в Италии сделал чрезвычайно много. Союзники же в Швейцарии и на Рейне бездействовали так же в мае, как и в апреле.

Время шло. Осада крепостей велась успешно: Суворов поручил ее лучшему австрийскому генералу, энергичному венгерцу Краю, которого он уважал за храбрость и решительность.

И теперь-то можно было заняться Турином.

Взятие Турина, столицы Сардинского королевства, имело большое политическое и моральнее значение. И, наконец, в Турине помещались громадный арсенал и разные склады.

И 12 мая Суворов двинулся к Турину. Он направил колонны так, чтобы союзные войска со всех сторон окружили город.

В старой двухместной карете сидели вчетвером: Александр Васильевич с племянником генерал-майором Андреем Горчаковым – сзади, а против них на коротенькой скамеечке – Егор Борисович Фукс и войсковой атаман, армии полковник Андриян Карпович Денисов.

Дядя и племянник – нешироки, им на кожаных подушках не тесно, но Фукс и Андриян Карпович умещались на скамеечке с трудом: статский советник хоть невелик, да весь заплыл жиром, а Денисов широк в кости.

Егор Борисович придерживал руками свой живот. При каждом толчке старой кареты Фукс трясся весь, начиная со щек. Он все сползал с неудобной скамеечки и бесцеремонно напирал на крепкое казачье плечо. Денисов сидел совсем на отлете. Одной ногой он упирался в подножку кареты, чтобы только кое-как удержаться на месте.

Было душно. Итальянское солнце жгло как в Петровки, хотя стоял всего только май. Денисов в своем длинном суконном кафтане давно взопрел, а тут еще жаркое Фуксово плечо – от него некуда и податься.

Денисов с завистью поглядывал на казаков конвоя, которые ехали за каретой. С ними в поводу шли кони фельдмаршала, Горчакова и гнедой денисовский Ветер. С какой охотой он вскочил бы в седло, да нельзя: Александр Васильевич сам пригласил в карету Карповича, как ласково называл Суворов полковника Денисова.

Ехали молча. Сначала, пока обгоняли свои и австрийские полки, шедшие к Турину, говорили о войсках. Потом Александр Васильевич рассказывал о том, как он на днях ездил осматривать поле знаменитого сражения у Павии, где когда-то, более двухсот пятидесяти лет назад, был разбит французский король Франциск I. И наконец, тихий ангел пролетел: все замолчали.

Александр Васильевич, задумавшись, смотрел куда-то вдаль. Андрюша Горчаков что-то тихонько насвистывал. Фукс сопел, а Денисов гладил свою широкую бороду, вытирал ладонью пот, который тек по шее.

Войска остались позади, верстах в пяти. Фельдмаршальская карета с восемью казаками конвоя ехала по большой дороге к Турину одна. Правда, где-то у самого Турина должен был уже быть маркиз Шателер с венгерскими гусарами и шестью пушками.

Денисов поглядывал на казаков: смотрят ли они вперед, не прозевали бы неприятельский разъезд.

– Стой, Ванюшка! – крикнул Суворов казаку, который правил лошадьми.

Карета остановилась.

– Надо размяться. Засиделись!

Денисов с удовольствием выпрыгнул из тесной и душной кареты.

Все, кроме статского советника Фукса, сели на́ конь. Суворов поскакал вперед, Денисов, Горчаков и казаки конвоя не отставали от него.

Проскакав версты три, подъехали к небольшому городку.

Городок жил обычной мирной жизнью, совсем не думая о войне. Полуголые грязные мальчишки играли на площади. У мраморного фонтана горбоносые итальянки, полоскавшие белье, яростно переругивались. Возле них, заложив за спину руки, стоял полицейский. Он лениво покрикивал на них:

– Andante! Adagio![103]

Было странно слышать эти слова в применении к такой немузыкальной истории.

Сапожник, расположившийся прямо на улице, стучал молотком и пел высоким чистым тенором какую-то песню. Вторя ему, где-то пронзительно и нудно ревел осел.

Увидев бородатых казаков, сапожник перестал петь, а мальчишки, забыв игру, закричали: