В дальних водах и странах. т. 1 - Всеволод Крестовский

На "Горностае" адмирал был встречен по уставу командиром судна, капитан-лейтенантом Старком, с рапортом, причем почетный караул отдал ему воинскую почесть. Судовые офицеры были выстроены в ряд на шканцах, а команда вдоль бортов остальной части судна. Поздоровавшись с людьми и приняв представление офицеров, адмирал приказал дать сигнал "на молитву". Тут же на верхней палубе, под большим тентом, был поставлен на столике судовой образ, перед коим совершено молебствие с возглашением многолетия Государю Императору и царствующему Дому. За отсутствием священника, подобающие молитвы и ектении произносил один из чинов команды, а хор составлен был из матросов. По окончании молебствия, адмирал поздравил команду с праздником и поднял чарку во здравие Государя. Затем он сделал наружный осмотр судна, отличавшегося самым щеголеватым видом: общая чистота и лоск, свежесть окраски и полировки, блеск орудий и металлических частей и множество флагов, развевавшихся на мачтовых снастях, все это придавало маленькому "Горностаю" весьма нарядный и вполне праздничный вид. После осмотра, по приглашению командира, мы все спустились в капитанскую каюту, где ожидала нас горячая русская кулебяка с капустой, русская водка и русские закуски, которые мы не видали уже с самой Одессы.

Сегодня же нас ожидал еще официальный праздник у местного консула, отца Рединга, а в семь часов вечера такой же обед у гонконгского нашего коммерческого консула, господина Реймерса. Понятно, что за всем этим нынешний день уже не мог быть посвящен мною никаким экскурсиям и осмотрам чего бы то ни было в китайском городе и окрестностях. Относительно завтрака и обеда у консулов, должен заметить, что их повара-китайцы обладают замечательным кулинарным искусством и умеют в совершенстве приготовлять какие угодно европейские блюда. Очень нравится мне тоже здешнее обыкновение украшать стол цветами, преимущественно розами, рассыпаемыми прямо по скатерти и веерами, которые кладутся перед каждым прибором.

27-го августа.

Сегодня наш адмирал дает завтрак обоим консулам, командиру и офицерам "Горностая", своему штабу и знакомым, с которыми он с супругой наиболее сблизились на "Пей-Хо". Завтра мы покидаем Шанхай, а потому я должен был заранее распорядиться надежною упаковкой кое-каких накупленных здесь вещей. Это, впрочем, не помешало мне после завтрака еще раз отправиться с моим гидом-китайцем в застенный город. На этот раз довелось видеть очень любопытное зрелище, а именно учение пехотной роты и артиллерийской команды регулярных китайских войск, входящих в состав малосильного шанхайского гарнизона.

В северо-западном конце города, прилегая к его древней стене, находится небольшая открытая площадка, около 100 сажен в поперечнике, лежащая как раз перед дворцом местного губернатора. На эту-то площадку и были выведены солдаты для ученья. Пехотная рота состояла из 96 человек, в том числе фельдфебель 1, унтер-офицеров 4, знаменщик 1, трубачей 2, рядовых 88 человек. При роте находилось три офицера: капитан-европеец и как кажется мне, англичанин, а два субалтерна — китайцы. В строевом отношении рота делилась на два взвода и четыре полувзвода: последними командовали унтер-офицеры. Форма людей состояла из китайского кителя, покроем вроде блузы серо-синего цвета с желтым воротником, обшлагами и погонами, того же цвета и той же материи панталон и, китайских башмаков на толстой войлочной подошве, с белыми гамашами; головным убором служит небольшая чалма светло-синего цвета, а у офицеров — плоское кепи американского образца с прямым козырьком и каким-то металлическим гербом; мундир же их состоял из французской форменной жакетки с черными гусарскими шнурами и рейтуз с лампасами. У солдат на спине, а у некоторых и на груди кителя был нашит желтый круг и в нем какие-то черные знаки китайской азбуки, — вероятно, нумер и наименование части. К зимнему времени им выдаются плащи из грубого верблюжьего сукна и весь форменный костюм подбивается ватой. Снаряжение людей состояло из черного лакированного кушака с бляхой и двух таких же широких портупей, носимых накрест, через оба плеча: на одной из них висят штыковые ножны, на другой патронташ из черной лакированной кожи. Унтер-офицеры при том же снаряжении отличались желтыми басонными шевронами над обшлагами обоих рукавов блузы, а фельдфебель — галунными, и вооружение сего последнего состояло из револьвера и офицерской сабли в железных ножнах. Что до ружей, то тут была полная мешанина: Шасспо и Пибоди, и Слайдер, и старые винтовки ударной системы. Впрочем, говорят, будто это только так, для домашнего употребления, а на случай войны в арсеналах-де уже имеется полный запас ружей Снайдера. Снаряжение и обмундирование у артиллеристов в общем такое же, как и в пехоте: отличие состоит только в цвете чалм, воротников и наспинных знаков, которые у них огненно-красного цвета, да в том еще, что вооружение их составляют карабины (не знаю, какой системы), носимые за спиной. У трубачей, как в пехоте, так и в артиллерии, трубы французского образца и носятся через плечо на шелковом шнуре, а что до знамени, то оно совершенно такое же, какое третьего дня я купил себе у златошвея.

Команда артиллеристов, не считая трубача и двух фейерверкеров, состояла из восемнадцати человек при трех маленьких орудиях, в числе коих была одна коронада, а остальные короткотелые, крупнокалиберные пушки, Бог весть, когда уже вышедшие из употребления. Лафеты и колеса у них низенькие, как у горных орудий, а передки о двух продолговатых снарядных ящиках, приспособленные под одноконную упряжку. Но здесь, на учении, вместо лошадей таскали их на себе сами солдаты, запрягаясь в лямки. Учение артиллеристов состояло в приемах снятия орудий с передков и поднятия на оные, в поворотах орудий и в обучении заряжению по темпам, а у пехоты оно ограничивалось ружейными приемами и маршировкой с ломкой фронта. Обучающий капитан, если требовалось объяснить что-либо людям, обращался к одному из своих субалтернов по-английски, а тот уже громко передавал командирское замечание на весь фронт по-китайски. А когда надо было выругать, то в этих случаях капитан сам уже принимался выкрикивать какие-то бранные туземные слова, грозно потрясая своею саблей. Мой гид объясняет это тем, что английский инструктор, кроме нескольких скверных ругательств, ровно ничего не смыслит по-китайски. Но это не мешает ему обучать через переводчика и получать за это очень солидное жалованье.

Вид у фронта не особенно воинственный, вроде рекрутского, нет еще в людях ни выправки, ни выдержки настоящей, да не знаю и будет ли. Лица у большинства людей испитые и обнаруживают пристрастие к опиуму. Отношение к своему делу у них вялое, апатичное, внимание во фронте довольно слабое, в исполнении движений и приемов нет ни отчетливости, ни энергии. Вообще как-то сразу заметно, что военное дело для истого китайца не совсем-то сердечное дело, хотя нельзя сказать, чтоб они были вовсе не годны для военной службы: глядя, как эти голые мускулистые кули по несколько часов сряду таскают на спине портовые грузы, достаточно убеждаешься в их мускульной силе и в их выносливости, а что китаец не прихотлив насчет пиши и вообще в своих житейских требованиях, то это факт общеизвестный. Все это такие данные, которые, при известной выработке, могли бы обещать из него очень хорошего солдата, но в настоящем своем виде воинство это не кажется особенно грозным.

Вот несколько сведений о китайском войске, какие мне удалось собрать из расспросов, частью у наших консулов, частью у местных французов. Контингент китайских войск, еще несколько лет тому назад, поставляли только северо-восточные провинции из природных маньчжуров, которые и распределялись по гарнизонам разных городов на бессрочную службу. Но теперь принимаются в солдаты и китайцы, из бессемейных бобылей и бездомных пролетариев, которых привлекает в военные ряды возможность иметь более или менее обеспеченный кусок хлеба и получать весьма значительное жалованье. Иногда они убегают со службы и становятся пиратами, а иногда бросают ремесло пирата и поступают в солдаты. Это тем более легко, что при поступлении начальство не справляется о прошлом новобранца. Стало быть, ряды китайской армии наполняются только наемными добровольцами, которые главным образом и поступают ныне в войска регулярные. Маньчжуры не любят регулярного строя и считают за обиду для себя подчиняться иностранным инструкторам, которых они и ненавидят, и презирают. Но воины маньчжурского контингента, расселенные для службы по разным городам, давным-давно уже утратили все свои боевые качества и военные способности. Они вовсе даже и не занимаются военным делом, а только стреляют из салютационных пушек да держат караул при городских воротах, и мы видели в Шанхае, сколь хорошо они его держат. Воины этого сорта, живя на "вольных квартирах", предпочитают занятия мелким торгашеством, маклерством или каким-нибудь ремеслом, и так уже "окитаились", что утратили всю свою маньчжурскую подкладку, и нередко такого маньчжура даже и по наружности не отличишь теперь от китайца. Но есть и еще причина, по которой европейские инструкторы избегают иметь дело с маньчжурами, — это то, что гордый маньчжур, некогда славный победитель Китая, не позволит с собою грубого обращения, тогда как китайские бродяги не претендуют, если инструкторские фухтеля гуляют по их спинам. Но, вообще говоря, в нравственно-военном смысле, такой сброд людей, удерживаемый в рядах только приманкой хорошего жалованья, не может представлять элемента надежного в каком бы то ни было отношении. Иное дело, если бы в Китае была воинская повинность, тогда, нет сомнения, в солдатах служили бы порядочные и честные люди, которые, при указанных выше физических и моральных качествах китайского работника, могли бы быть и в чисто военном смысле прекрасными солдатами. Но еще одна или две не совсем удачные войны — и Китай, вероятно, дойдет до сознания этой необходимости.