Вихри Мраморной арки - Конни Уиллис

— Я сразу же к нему отправился — как только ушел от вас вчера.

— Хорошо. — В этот раз ответ прозвучал четко. Вспыхнул свет.

— Что было в послании, Эвелина?

— В каком послании? — спросил Лако.

Он положил респиратор рядом с кроватью. Теперь я понял, почему Лако не хотел им воспользоваться. Эта модель крепилась к трахее и не позволяла говорить.

— Что ты сказала, Эвелина? — спросил Лако.

— Послание. Римлянин. Хорошо.

— Это бессмыслица, — заявил я. — Может, морфий все еще действует? Задай ей вопрос, на который знаешь ответ.

— Эвелина, кто был с тобой на Хребте?

— Говард. Каллендер. Борхардт. — Она умолкла, словно припоминая: — Бея.

— Хорошо, не нужно перечислять всех. Что вы сделали, когда нашли сокровище?

— Отправили бею к Римлянину. Ждали.

— Вы заходили в гробницу? — Он уже не раз это спрашивал — по голосу чувствовалось. Правда, на последнем вопросе его тон изменился, и я напрягся, ожидая ответа.

— Нет, — четко ответила она. — Ждали Римлянина.

— Что ты вчера сказала, Эвелина? Я не разобрал. Но теперь у меня есть транслятор. Что ты хотела сказать?

Что она ответит? «Не важно — мое поручение выполнил другой»? У меня промелькнуло подозрение, что она не отличает нас друг от друга. Сотообразные рубцы покрывают ей уши изнутри — она не узнает наши голоса. Хотя нет, конечно: Эвелина до самого конца четко знала, с кем говорила. Но в тот момент я затаил дыхание, занеся руку над кнопкой транслятора. Я боялся, что она перепутает Лако со мной, выдаст меня. Но больше всего я надеялся услышать, что было в послании.

— Расскажи мне о яде, Ивлин.

— Слишком поздно. Лако обернулся ко мне.

— Не разобрал, что она сказала?

— По-моему, «сокровище».

— Сокровище, — повторила Эвелина. — Проклятие.

Ее дыхание стало ровным, и транслятор перестал воспринимать сигналы. Лако встал и опустил занавес.

— Она спит. Всегда так быстро засыпает на морфии. Лако посмотрел на меня. Бея шмыгнула мимо, выхватив из коробки бутылку с колой. Он проводил ее взглядом.

— Может, Эвелина права, и это действительно проклятие, — тускло сказал он.

Я взглянул на бею. Она стояла у изголовья койки и ждала, когда Эвелина проснется, чтобы дать ей попить. Маленькая, словно десятилетняя девочка, она держала в одной руке бутылку, а в другой — предохранитель. Я попытался представить себе, как бы она выглядела, если бы на нее подействовал вирус.

— Иногда мне кажется, что я бы пошел на это.

— На что?

— Отравил бы бею Римлянина, если бы знал, какой яд использовать. Это ведь тоже проклятие — желать чего-то так сильно, чтобы пойти на убийство?

— Да, — ответил я.

Бея сунула предохранитель в рот.

— Едва я увидел сокровище… Я встал.

— Ты бы убил безобидную бею ради чертовой вазы?! Но сокровище и без этого можно заполучить! Возьми пробы крови у команды. Докажи, что это яд. Комиссия отдаст тебе сокровище.

— Комиссия закроет планету.

— Ну и что?

— Это разрушит сокровище. — Лако глядел в пространство, словно забыл о моем присутствии.

— О чем это ты? Римлянина и его приспешников к сокровищу не подпустят. Ценности никто не разрушит. Конечно, разбирательство затянется — но в итоге вы все получите.

— Ты сокровища не видел! Ты… Ты ничего не понимаешь! — отчаянно выкрикнул Лако.

— Так покажи мне это драгоценное сокровище! Лако сник и опустил голову.

— Ладно, — согласился он.

Все во мне завопило: «Вот она, сенсация!»

Он запер меня в клетке и пошел к Борхардту, возвращать респиратор. Я не попросил разрешения пойти с ним — с Борхардтом, как и с Говардом, мы были хорошо знакомы, и хотя я его не особо любил, такого никогда не пожелал бы.

Время близилось к полудню. Солнце поднялось высоко и светило так ярко, что едва не прожигало дыру в пластике. Лако вернулся через полчаса, еще более изможденный, чем раньше.

Он сел на упаковочный ящик и закрыл руками лицо.

— Борхардт умер, пока мы с Эвелиной беседовали.

— Выпусти меня, — попросил я.

— У Борхардта была теория насчет бей и их любопытства. Он считал, что это проклятие.

— Проклятие, — послышалось из угла, где скрючилась бея.

— Выпусти меня из клетки.

— Он считал, что любопытство сгубило расу беев: сухундулимы прибыли на планету, беи заинтересовались их змеистой кожей и позволили им остаться… Так гости аборигенов и поработили. Борхардт считал, что беи были великой расой с высокоразвитой цивилизацией, пока на Колхиде не появились сухундулимы.

— Выпусти меня из клетки, Лако.

Лако нагнулся и сунул руку в стоявший рядом ящик.

— Это не может быть творением сухундулимов, — сказал он, вытаскивая из ящика предмет. — Вот, тончайшая работа: серебряная канитель, унизанная керамическими бусинами, — их только под микроскопом и разглядишь. Сухундулимы на такое не способны.

— Не способны, — согласился я.

Нет, это не просто мелкие бусины, нанизанные на серебряные нити, — изделие казалось грозовым облаком над пустыней. Лако подставил вещицу под свет, что проникал через пластиковый купол: нити порозовели, а затем приняли глубокий лиловый оттенок. Красиво.

— Сухундулимам только это по силам. — Лако повернул облако другой стороной — сплющенной и тускло-серой. — Один из носильщиков Римлянина уронил.

Лако аккуратно уложил облачное чудо в ящик, прикрыл пузырчатой пленкой и запечатал крышку.

— Планету закроют, — сказал он, — и даже если мы убережем сокровище от Римлянина, расследование Комиссии займет несколько лет — или даже больше.

— Выпусти меня.

Лако распахнул дверь рефрижератора и отошел в сторону.

— Электричество постоянно вырубается… Иногда по несколько дней не работает.

С самого первого перехваченного сообщения Лако я подозревал, что это будет сенсация века — нутром чуял. И вот она — передо мной.

Девочка — лет двенадцати, не старше, — сидела на серебряной платформе в бело-голубом одеянии с ниспадающей бахромой, опираясь о стену рефрижератора и спрятав лицо в сгиб руки. Поза выражала глубочайшую скорбь. Черные волосы были прихвачены заколкой из витого серебра. На шее красовалось ожерелье из голубого фаянса, инкрустированное серебром. Выставленное вперед колено приподнимало край одеяния — виднелся носок серебристой туфельки. Статуя была вылеплена из воска, мягкого и белого, точно кожа. Казалось, если она каким-то чудом поднимет голову, то я увижу лицо, которое ждал всю свою жизнь. Я вцепился в прутья клетки и заворожено смотрел на нее, затаив дыхание.