Отец - Георгий Соловьев

— Тольян, ну, не ври, — смущенно сказала Женя. — Именно так Вика сказала?

— Опять не ври. Говорю, что именно так при мне они сговорились назвать сыновей и всем передать велели об этом.

— Хорошие имена, — одобрил Александр Николаевич. Он заметил, как взволновалась Женя, и, уже следя за ней, сказал: — Ну, а дальше?

— А дальше опять, как со стороны послушать, потеха. Артем и спрашивает: «А которого как назовем?» — Рассказывая, Тольян наклонил голову и уставил глаза в пол; он словно живо видел то, о чем говорил, и, наверно, непроизвольно жестикулировал руками, напоминая собой Артема. — Вика тогда, значит, говорит: «Этот и будет Витющка, его мне первого на кормежку подали, ему и первое имя будет. А тот — Женя». Артему опять неймется. «А ты отличишь их одного от другого?» — спрашивает. Вика только усмехнулась и сказала: «Вот этот Виктор, у него родинка на правой ножке». Точно: родинка чуть пониже колена. «Ну хорошо, ты отличаешь, а я каждый раз ножки должен рассматривать?» Вика опять только улыбнулась. Тогда Артем сказал, что не надписывать же имена сынов на одеяльцах, задумался и вдруг вспомнил, что Вика привезла с собой голубое одеяльце и розовые пеленки и распашонки, мы привезли приданое точь-в-точь такое же. Вот и пришла ему идея Витьку содержать в голубом одеяльце и розовых пеленках. А для Женьки срочно закупить приданое другого цвета, что Артем и просит сделать тебя, Марина.

— Да и Вика то же самое пишет, — сказала Марина. — Когда, Толя, обратно едешь?

— Машина в обратную идет завтра рано утром. — Тольян вынул из кармана пять сторублевок и, развернув их веером, бросил на стол на перечеркнутое письмо Марины. — Возьми на расходы, — сказал он Марине. — Из них же от меня и купи обмундирование племяннику Евгению Артемьевичу. — Анатолий лукаво взглянул на отца. — Это, пап, я сам заработал.

— Добро, сынок, — сказал растроганный старик глуховато.

Он не видел своего младшего сына со дня отплытия в путешествие по Волге. И вот как парень изменился! И речист, и вспыльчив, и пошутить стал мастер, и телом окреп — ишь, какой мужичок-работничек стал.

— Завтра утром уедешь! — огорчилась Марина. — Да мне не успеть. На работу скоро идти. А может, посылкой отправлю?

— Я съезжу в универмаг. Приданое для моего тезки ведь! — предложила Женя. Она теперь раскраснелась от волнения и казалась необыкновенно счастливой.

«Что с ней за перемены: то бледнеет, а то вот радуется, будто сама родила», — подумал Александр Николаевич и сказал Марине:

— Ну, а еще чего Вика пишет?

— Вот купить, значит, просит кое-что да из квартиры с Толей дослать тоже кое-что. Это я ей, с работы вернувшись, соберу. А дальше она пишет про Толю: «Толюшка наш очень отличился: в три дня насобирал полтонны металла. О чем напечатано в районной газете. Работает он сейчас у отличного комбайнера. И, если с урожаем управимся благополучно, будут всем отличившимся правительственные награды…» — Марина сделала паузу. Лицо ее было серьезно, но на нем нет-нет да и появлялась лукавая улыбка.

— Это Вика не в свое дело суется, — сказал ворчливо Тольян. — Читай дальше.

— Дальше так дальше. — Марина вдохнула воздуху и единым духом прочла: — «А вообще вы там Тольяну растолкуйте: его дело — наш завод. А он из-за светло-серых глаз готов в нашем совхозе якорек кинуть. И вообще влюбляться всерьез ему еще рано, хотя он и очень хороший парень». — Марина сделала строгое лицо. — Докладывай, братик, про светло-серые глаза! Это у твоего комбайна светло-серые глаза?

— Вот это приврала! — негодуя и вспыхивая, сказал Анатолий. — Мало ей работы в родилке было, так она еще сочинять вздумала. Да! — Анатолий тревожно оглядел всех. — Да! Ксения очень хорошая, она даже Томку Светлову на копнителе работать приучила. Она настоящая комсомолка, товарищ, и вся их семья не хуже нашей. — Тольян увидел, что все добро улыбаются ему, и понял: Вика просто пошутила в письме. — А ну вас, — он махнул рукой.

— Стало быть, сынок, завтра опять уезжаешь, — подчеркнуто серьезно заговорил Александр Николаевич. — И надолго ли? И вообще как насчет завода думаешь?

— Добегу сейчас до отдела кадров, узнаю, — ответил Анатолий, потупясь. — Комбайнер Алексей Никитич все знает. И если мне будет нужно, меня отпустят и за дезертира не посчитают. А пока надо работать. Хлеба-то еще сколько в степи…

— Не ходи, Толя, никуда, — успокоил сына старик. — Уж мы тут сами за твоим устройством понаблюдаем. Недельки две, а то и три поработай еще на своем комбайне. — Александр Николаевич улыбнулся. — На комбайне с серыми глазами. Как же! Хлеб, он наших рук требует, это мы и в городе чувствуем. Уборка всегда требовала сил всего народа. А дело твое такое: у Сергея Соколова наладчик дядя Вася — хороший мужик — должен скоро уйти на установку и сборку нового оборудования, которое на завод поступает. В скорости туда ученики нужны будут. Как ты смотришь? Дело это такое, что надо заводу все время новую силу давать.

Анатолий с минуту подумал и рассудительно ответил:

— А что! Я согласен.

— Вот и ладно. Так и будем на румбе держать.

Тольян скинул пыльный пиджак и повесил на спинку стула.

— Марина, а ведь я есть хочу. И помыться бы надо. Вода идет?

— Воды допоздна не будет; в ванной вода запасена, хочешь в ведрах на газе нагрей. Обед сейчас разогрею. — Марина пошла было из комнаты. — Приходи, Толя, на кухню.

— Погоди, — остановил ее Александр Николаевич. — Все пока останьтесь. — Он поднялся с дивана и подошел к раскрытому окну, защищенному от мух металлической сеткой. Постояв немного спиной к двери и словно собравшись с мыслями, отец заговорил:

— Непривычно как-то. Матери нет. И Вики с Артемом тоже нет. И Толя завтра опять улетит. Всех сразу и не увидишь. — Он повернулся от окна. — Что сказать хочу: вчера я Марине с Сергеем согласие свое дал на свадьбу. Мать-то, она давно согласна была. Значит, свадьба будет. Такие дела должны всей семье объявляться. А где ее соберешь? Так я, видите, перед вами отцовскую речь держу. И ставлю условие, чтобы свадьбу играть по большому сбору. Это как на кораблях сигнал большого сбора подается, чтобы вся команда в строй становилась. Так Сергею и скажи: пусть срок назначает он, но прежде со всеми хоть почтой, хоть там еще как сговорится, чтобы вся семья на свадьбе была, чтобы ни одного внука даже не отсутствовало. Эту новость ты, Толя, Вике с Артемом отвези. А теперь я вас, Толя и Марина, больше не держу. А с тобой я еще поговорить хочу, — Александр Николаевич вернулся на диванчик и поманил к себе Женю.

XXV

— Слыхал я ваш разговор, — снова заговорил Александр Николаевич, когда Анатолий и Марина вышли. — И у вас была дверь открыта, и моя неплотно прикрыта. Не все, конечно, а все же уловил. В Ленинград, значит, едешь… Ну, думал, сошлись подружки: поговорить было немало, а ума-разума не стало. А сейчас догадываюсь: разговор серьезный был. Так?

— Так, отец, — прошептала Женя, вдруг густо краснея.

Это слово отец вырвалось у Жени помимо ее воли. Она была еще во власти мыслей, возникших у нее во время семейного разговора. То, что Вика назвала сына ее именем, было неожиданностью, вдруг сделавшей Женю счастливой. Она вдруг почувствовала совсем родственную близость к семье Поройковых. И невольно Женя вспомнила своих тоже уже стареющих родителей, и сердце ее защемило. Какая же она сама плохая и недобрая, сколько же она своему отцу и матери доставила огорчений. Захотелось как можно скорей к ним. И когда Александр Николаевич позвал Женю к себе поближе, когда заговорил с неподдельной отеческой добротой, она подумала, что завтра будет так же близка к своему родному отцу и он у нее будет спрашивать о том же, о чем спрашивал сейчас старый рабочий, и ей вдруг захотелось сказать вслух это святое слово отец. Сказала и невыразимо смутилась.

— Эх, скраснела-то как. Правильно ты меня назвала. В простом народе все старики папаши да мамаши, а вы все наши дочки да сынки. Вчера поехал на Крекинг Волгой с высоты полюбоваться, а в автобусе один молодяк место мне уступает. «Садись, говорит, папаша». А молодяку тому лет сорок пять. Вот и обижайся на того за фамильярное обращение. В Ленинград, значит, едешь?

— Лечу даже.

— Это правильно. В родной семье побываешь. А нет ли думки у тебя насовсем в Ленинград вернуться?

Женя промолчала.

— Вижу, сомневаешься. Поэтому и совет хочу дать. Если ты вину перед родителями чувствуешь и к ним хочешь вернуться, — это еще не причина. Дети вырастают и уходят из дома. Так и должно быть. А вот если тебя столичная жизнь манить начала, тогда послушай старика.

— Александр Николаевич! — Женя, чувствуя, что она не может быть так откровенна со стариком, как с Мариной, и чувствуя, что откровенность с ним ей нужна больше, нежели с кем-то другим, заставила себя сказать правду. — Жизнь моя какая-то неустроенная. Вдруг почувствую себя такой одинокой. Пустоцветом.