Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики - Майкл Муркок

Надо только действовать быстро и неожиданно.

Бенни ел Горристера. Повалив Горристера на бок, он обхватил своими могучими ногами его талию, сжал, будто тисками, голову Горристера своими лапищами и вгрызся ему в щеку. Горристер завопил таким страшным голосом, что с потолков пещеры попадали сталактиты, мягко вонзившись в снежные сугробы. Сотни ледяных лезвий торчали из снега. Бенни резко дернул головой и оторвался от Горристера. Куски сырого окровавленного мяса свисали из его рта.

Элен почернела лицом, став похожей на фоне белого снега на костяшку домино. Нимдок застыл с безразличным выражением, и только глаза выдавали его. Горристер находился в полуобморочном состоянии. Бенни превратился в зверя. Я знал, что AM разрешит ему потешиться вволю. Горристер не умрет, зато Бенни набьет свою утробу. Я обернулся и вытянул из сугроба длинный ледовый клинок.

Все произошло в одно мгновение.

Выставив перед собой ледовое лезвие, словно шпагу, я сделал выпад справа. Ледовый клинок вошел под ребра Бенни, прошил ему желудок и сломался, оставшись во внутренностях. Бенни рухнул ничком и остался лежать неподвижно. Горристер по-прежнему лежал, дергаясь в конвульсиях, лицом вверх. Я выхватил еще одну сосульку и с размаху всадил ему в глотку. Глаза Горристера закрылись навеки. Элен, должно быть, догадалась о моих намерениях и, стряхнув с себя оцепенение, бросилась на Нимдока, сжимая в кулаке небольшой осколок льда. Нимдок закричал, и Элен воткнула, словно кляп, осколок льда прямо в его разинутый рот. Еще одно усилие, и Нимдок упал как подкошенный.

Все произошло в одно мгновение.

А потом целую вечность в пещере царило безмолвное изумление.

Я слышал, как у AM перехватило дыхание. У нее отобрали любимые игрушки. Три трупа, и их уже не оживить. Конечно, ее могущества и способностей хватало на то, чтобы не дать нам умереть, но все же она не была Господом Богом. Оживлять покойников ей было не под силу. Элен взглянула на меня, и я прочел на ее потемневшем лице страх, но одновременно отчаянную решимость. Я знал, что в запасе у нас доли секунды. Потом AM опомнится и остановит нас.

Я опередил Элен, кровь хлынула у нее горлом, и она упала в мои объятия. Я не разобрал, что именно выражало ее лицо перед смертью — невыносимая боль исказила ее черты. Но, возможно, она хотела сказать мне спасибо. Может быть. В таком случае — пожалуйста.

С тех пор прошло, наверное, несколько столетий. Я не знаю. У AM с недавних пор новая забава. Она то ускоряет, то замедляет бег времени, и я перестал ориентироваться. Но сегодня я произнесу слово. Сейчас. Я готовился к этому десять месяцев. А может, сотни лет. Не знаю.

AM тогда рассвирепела. Она не позволяла мне похоронить их. Хотя это все равно было невозможно. Как бы я стал рыть могилы в металлическом полу? Тогда она растопила снег. Напустила ночь. Рыча от ярости, наслала на меня саранчу. Ничто не помогало. Они оставались мертвы. Я уязвил-таки ее. И тогда началось. Я думал, что AM ненавидела меня. Я был не прав. Все ее предыдущие выходки были цветочками по сравнению с той ненавистью, которой дышал каждый миллиметр ее посланий. Она заверила меня, что теперь я обречен на вечные муки и спасения мне ждать нечего.

Рассудок мой она не тронула. Я могу спать, мечтать, размышлять, печалиться. Я отлично помню всех четверых. Как бы я хотел…

Впрочем, не стоит об этом. Я знаю, что спас их. Знаю, что избавил их от того, что случилось потом со мной, но все же… Я не могу забыть, как я убивал их. Не могу забыть лицо Элен. Это очень непросто. Иногда я хочу… А, неважно. AM переделала меня таким образом, чтобы я больше не доставлял ей беспокойства. Чтобы не мог разбежаться и, со всей силы двинувшись головой об какую-нибудь панель, раскроить себе череп. Чтобы не мог задержать дыхание и умереть от удушья. Чтобы не мог перерезать себе горло ржавым куском железа. Сейчас подо мной как раз зеркальная поверхность, и я могу видеть свое отражение. Вот как я выгляжу:

Довольно большой студенистый шар. Почти шар. Рта у меня нет. На месте глаз — два белых пульсирующих отверстия, заполненных гноем. Вместо рук — два резиновых отростка. Туловище мое представляет собой бесформенную бугристую массу. Ног у меня нет. Я оставляю за собой влажный след. Тело мое изъедено ужасными серыми язвами.

Таков я на вид: немое, влачащееся по земле существо, в каком никто не признал бы человека. Существо, настолько не похожее на обитателя этой планеты, что называть себя человеком просто непристойно.

Мой внутренний мир: одиночество. Я живу в подземелье, в чреве AM, которую мы создали для того, чтобы она улучшила нашу жизнь. Мы так надеялись на нее… В конце концов эти четверо обрели покой.

AM от этой мысли с каждым днем будет все больше сходить с ума. И от этого мне немножко лучше. И все же… AM победила… Она мне отомстила…

Мне нужно крикнуть, а у меня нет рта.

Гордон Диксон. Достойная смерть

От древесного питомника в дальнем конце патио[36] и до самой посадочной платформы Транспортера все хозяйство было вверх дном: вершилось действо подготовки к юбилейному приему. Как обычно, Картеру пришлось за всем присматривать самому, иначе, не дай Бог, напутают, а. в последние годы, когда энтузиазм его заметно поубавился, это давалось ему все труднее. Этой осенью ему должно исполниться сорок семь. Он чувствовал смутную неприязнь к жизни в целом, какой она ему представлялась, и ко всем ее составляющим. Возможно, причиной было неумолимое приближение зрелого возраста, от которого не скрыться и в тихой заводи этой заштатной планетки. Так или иначе, на этот раз дело двигалось с еще большим скрипом, чем обычно. Он даже не нашел времени надеть свой наряд — полный вечерний костюм (XIX-XX вв.), включая фрак, — а уже били куранты, возвещая о прибытии первых гостей.

Бросив костюм на кровать, он заторопился через патио к вестибюлю, к посадочной платформе Транспортера — и чуть не врезался головой в какого-то коренного обитателя планеты, непреклонно, столбом — тощим и синеватым, — воздвигшегося посреди мощенной плитами узкой дорожки.

— Что ты тут делаешь? — поморщился Картер.

Узкое синее лошадиное лицо доверительно склонилось к лицу Картера. И тут до Картера дошло: нечто вроде роя кремовых мотыльков, прижимаемое аборигеном к чернильного колера груди, — громадный букет яблоневого цвета.

— Да ты... — начал было взбешенный Картер, но одумался, протянул руки и принял охапку ветвей. Заглянув за недвижного чужака, он с внутренним содроганием бросил взгляд на доставленную с самой Земли яблоню. Нет, перепугался он зря, не так уж она и пострадала. Он пробурчал туземцу что-то кисло-благодарное и сделал знак рукой, чтобы тот освободил дорогу.