Счастье потерянной жизни - 3 том - Николай Храпов

Настал день расставания. С утра родные и близкие суетились в узких проходах тесных комнатушек: увязывая, примеряя, раскладывая вещи. После прощальной молитвы, Екатерина Тимофеевна долго глядела в глаза Павлу, потом сказала, без слез, всего несколько слов: "Ну, теперь иди". Провожали до самой большой улицы, где транспорт и людской поток, при посадке в трамвай, безжалостно разлучили их. На привокзальной площади Павла с Наташей ожидало много друзей. Тройным кольцом отгородили они их от внешней толпы, и в эти минуты, от искреннего усердия, выражали свою сердечную признательность и расположение, кто чем и как мог. Десятки рук остались протянутыми в прощальном привете, когда вагон дрогнул и медленно двинулся на Север. С возбужденными криками пожеланий, выскакивали из тамбура, на ходу, наиболее отчаянные из друзей; под мокрыми ресницами покрасневших глаз стушевывалось все: и толпа, бегущих по перрону, друзей, и знакомые очертания города, который стал близким и родным. Панорама благоухающей зелени, как-то сразу оборвавшись, исчезла. Оборвался и шумный хоровод любезных, родных друзей.

Не успели Павел с Наташей еще обменяться впечатлениями о пережитом и виденном ими, а за окном уже потянулись однообразием, пустынные просторы Казахстана. Это понудило их, только теперь, в тишине, погрузиться, в неизведанную еще ими сладость обоюдной новой жизни, в которой они могли почувствовать друг друга, без каких-либо вмешательств посторонних. Больше месяца они провели в путешествии: на колесах и пароходе, по весне, от юго-запада до севера-востока. Владыкины были поглощены перспективами их совместного участия в деле Божьем, в неизвестной для Наташи обстановке.

На третий день пути, в открытые двери вагона, с новыми пассажирами, в вагон дохнуло неожиданно такой свежестью, от которой Наташа съежилась, и назвала холодом. На пятый день за окном, вообще, побелело; и Новосибирск встретил их румяными, от морозца, лицами прохожих. Одежонка у Наташи оказалась, по ее выражению, легкой; и она была очень рада, когда после размещения багажа, они, в поисках "своих", оказались, очень скоро, в натопленном доме друзей. Хозяева — сверстники по годам Владыкиным, любезно приняли их и, при виде уже знакомого им Павла, поспешили проводить в просторный зал. К удивлению Владыкиных, он был заполнен гостями, среди которых Павел увидел несколько знакомых человек. Все сидели за столами, заставленными всякой, искусно приготовленной, стряпней. Шла официальная часть, и Павел с Наташей, пристроившись на конце стола, слушали, как некоторые участники пира рассыпались в любезностях и похвале, в адрес двух личностей, сидевших у передней стены. Один из них был пожилой, властный мужчина, с крупными чертами лица. Его — соседи, по столу, шепотом, торжественно — называли Филипп Григорьевич Патковский. Второй — рядом с ним, был много моложе, и подвижностью выразительного лица напоминал журналиста — это был Мицкевич Артур Осипович.

Оба они отвечали взаимной любезностью тем, кто щедро наделял их кроткою признательностью.

Павел Владыкин приготовился уже было сделать заключение, что это торжество посвящено каким-то итогам деятельности обоих личностей. О Патковском он слышал подробную характеристику в Ташкенте, от своего тестя Кабаева и, особенно впечатлительную, от Седых Игната Прокофьевича — благовестника Сибири. Но, к своему удивлению, Филипп Григорьевич внимательно посмотрел на Павла и сказал:

— Друзья, к нам присоединились гости — брат с сестрой, поэтому я считаю своим долгом, прежде всего, познакомиться с ними.

Павел, поднявшись, представился:

— Меня зовут Павел Петрович Владыкин, родом из центра России; но многие годы провел в неволе за моего Господа. Это моя спутница, Наталья Гаврииловна; два месяца назад мы сочетались с ней, и она согласилась разделить со мною участь отшельника. Мы возвращаемся в места нашего будущего жительства, в Заполярье; по пути заехали сюда, как к родным по духу, если не ошибаюсь.

— О, смотрите, как это прекрасно, Артур Осипович, — учтиво продолжая речь, обратился он к Мицкевичу. — А мы, вот, собрались здесь, к нашим дорогим друзьям, отметить их семейную радость. Но будем очень рады, если вы поделитесь с нами вашим участием.

Владыкин охотно согласился и, открыв книгу Иисуса Навина 24 главу, 15 стих, прочитал: "…изберите себе ныне, кому служить, богам ли, которым служили отцы ваши, бывшие за рекою, или богам Аммореев, в земле которых живете; а я и дом мой будем служить Господу".

— Друзья мои, — начал он, — мы во многом счастливее того общества израильского, к которому обращался тогда Иисус Навин, тем, что отцы, некоторых из нас, служили только истинному, живому Богу и закончили свою жизнь в страданиях, отстаивая чистоту и святость служения. Их нет, остались мы, и с нами — Дух той самоотверженности, какой почивал на них; но почил ли он на нас, как на Елисее после Илии, об этом нам следует рассудить. Прочитанное место, я предлагаю рассмотреть с разных сторон: служу ли я, прежде всего, Господу? А если я не служу Господу, как будет служить Ему дом мой? Или: нет ли такого случая у кого, что дом служит Господу, а я неизвестно, кому служу, и нет единодушия в служении? Может быть, и я, и дом мой совершаем служение, но есть ли полная гарантия, что мы служим Богу, а не чужим богам?

Наконец, очень важно отметить, что Иисус Навин сказал уверенно: "Я и дом мой будем служить Господу". И он всем домом служил, прежде всего, потому, что домашние были строго воспитаны в Духе Господнем, а самое главное — ему не трудно было сказать: "будем служить Господу", потому что он служил Ему от юности и оправдал это служение до смерти. Израиль поклялся тоже, сказав: "и мы будем служить Господу…" (ст.18), но не служили Ему, потому что не служили Ему до этого, и как они могли служить после этого?

Проповедь была краткой, но свежей и свободной, поэтому все присутствующие были глубоко тронуты, хотя, может быть, она на них произвела разное впечатление. Тут же, после нее, Филипп Григорьевич вдруг заторопился и, призвав к молитве, направился вместе с Мицкевичем к выходу, объясняя это занятостью.

Павел обратил внимание, что некоторые из присутствующих последовали за ними. Проходя мимо Владыкина, Патковский протянул руку для приветствия, сдержанно пожал руку гостя и тоном, не позволяющим возражения, проговорил, почти на ходу:

— Завтра, до 12-ти дня, я вас со спутницей жду у себя, адрес вам здесь скажут.

— Простите, пожалуйста, — ответил Павел, — но я боюсь, что не смогу, ведь я проездом…

— Нет, нет, — возразил Патковский, — вы должны непременно. Слышите?!

Мицкевич, с выражением легкой улыбки, поддерживал своего сотрудника. Владыкин был очень смущен непривычным тоном, каким обратился к нему служитель. В детские и отроческие годы, он на служителей братства смотрел с каким-то внутренним трепетом и считал себя бесконечно счастливым, если кто из них уделял ему внимание; их речи в его ушах запечатлелись, как неземная мелодия. Здесь было как-то иначе. Вообще, такой оборот речи ему был совсем не нов, но он исходил, как правило, от тех властителей, которые руководили его судьбой; а ведь — это же служитель братства христиан, с именем которого он был отчасти знаком.