Я - подводная лодка ! - Николай Черкашин

И ещё лодка "видит" в ночи чужие радиолучи, точнее, вспышки электромагнитных излучений, будь то радиопередатчик или радар. Для этого у неё в ещё одном "перископе" смонтирован "третий глаз", который и засекает вспышки чужих локаторов - корабельных или самолетных, навигационных или поисковых.

Лодка сама может бросать "взгляды" и под водой (импульсы гидролокатора или эхолота) и над водой - радар. Но при этом выброшенные ею "радиолучи" столь чувствительны для противника, что он тут же, по взятым пеленгам на лодочный радар ли, гидролокатор или передатчик, прочерчивает на своих картах направление на цель и несется на всех парах уничтожать её. Поэтому ночью подлодка обращается в слух. Она выслушивает шумы чужих винтов и ловит вспышки чужих радиолучей, а также отголоски чужих радиопосланий.

Американские самолеты резко изменили тактику поиска: они стали летать втемную и втихую, то есть без бортовых огней и с молчащими радарами. Изредка они включают свои поисковые локаторы в режиме "однообзор", то есть антенна-излучатель делает 1-2 круга, по ним очень трудно определить, чья РЛС работает - корабельная или самолетная. Однако "ориону" этого достаточно, чтобы заметить цель, и он летит к ней, не выдавая себя ни огнями, ни радиовспышками. При этом он "нащупывает" нас инфракрасными лучами, к действию которых лодки пока нечувствительны. Убедившись, что перед ним иностранная и, скорее всего, русская субмарина (он ясно видит наш силуэт на экране, в то время как мы его не чуем ни сном ни духом), патрульный самолет сбрасывает 2-3 буя-слухача (пассивные РГБ радиогидроакустические буи) и, определив с их помощью курс и скорость субмарины над водой ли, под водой - все равно, может позволить теперь открыто выйти в эфир, сообщив наши координаты ближайшему противолодочному кораблю, а заодно и победно пролететь над лодкой, включив мощный прожектор. Разумеется, на войне он атакует нас сам, не дожидаясь никого - ударит из пушек, сбросит самонаводящуюся торпеду или, если мы успеем погрузиться, обрушит на нас серию глубинных бомб.

Сегодня же "орионы" нарочно патрулируют с работающими радарами. Мы их прекрасно слышим, и они напоминают ночных сторожей, которые пугают ночных воров треском своих колотушек. Почуяв самолетный радар (для этого есть специальный прибор определитель - "альбатрос"), все подводные лодки, которые всплыли в зоне его полета, срочно нырнут вниз. Но "ориону" и того довольно - он сорвет множество дел, ради которых-то и всплывают подлодки по ночам: кто-то прервет сеанс радиосвязи и останется без информации и разведсводок, кто-то не успеет вовремя взять звезду и не сможет уточнить свое место, кто-то прервет зарядку, что весьма нехорошо скажется на аккумуляторной батарее. Потом снова придется всплывать, а это значит тратить запасы воздуха высокого давления (ВВД). И то всплывать полагается не менее получаса, да ещё полчаса озираться в перископ. Так что в любом случае час драгоценного ночного времени будет украден. А июльские ночи и без того коротки. А зарядка же аккумуляторной батареи требует часов восемь.

Все это они прекрасно знают. Вот и летают, вот и молотят своими РЛС, вот и пугают.

Когда выбираешься на мостик - попадаешь в ночной космос. Там, где кончаются перекладины трапа, сразу же начинаются созвездия. Контраст адски несоизмерим: микромир отсека и вся Вселенная. Никаких промежуточных стадий. Теснота теснот прочного корпуса и сразу же Космос, и сразу же - океан...

Я впервые вижу, чтобы звезды так отчетливо переливались то красным, то зеленым...

- Самолет! - ткнул я пальцем в переливающуюся звезду. Все дернулись и тихо выругались. Все-таки звезда... Надо быть поосторожнее с собственными иллюзиями.

По ночам мы ходим под Кипр укрываться от ветра, от качки. Огромный остров как раз за северной границей нашей позиции.

Где-то под нами лежит затонувшая в 1968 году израильская подводная лодка "Дакар". Она исчезла без вести восемь лет тому назад. Наскочила на старую мину? Попала под чей-то киль? Взорвалась сама по себе?

Океан. Тишина и безмолвие. Гибель наша будет почти беззвучна и бесследна, как гибель того "Дакара". Будут только гадать, что у них там случилось - не успели задраить ПВД (шахту подачи воздуха дизелям) при срочном погружении, или рванула аккумуляторная батарея, или проскочили предельную глубину погружения. Да мало ли что...

Но уже сейчас все дела наши, оставленные на далеком берегу, все любови и дружбы в таком отдалении от нас, в таком запустении, как будто уже заранее приуготовлены к тому, что мы к ним можем не вернуться. Все там уже начало свой бег от нас. Мы ушли от земных дел, оставили их до поры и уже ничем не можем повлиять на их ход, изменить в них что-либо. Посмертный упадок их уже начался.

Смотрю на Луну в бинокль. Ее пятна сливаются в очертания почти земных континентов, и тогда кажется, что это Земля, а мы наблюдаем её из космоса. Вон, при желании можно даже найти и родной Кольский полуостров. Да он и в самом деле не ближе сейчас, чем Луна...

Лю... Где она сейчас, чем занята и кто рядом с ней? Этот тип, дирижер эскадренного оркестра?

Снег. Подводная лодка у причала. Снег. Казарма. Снег. Женщина в черной шубке. Снег.

Снег.

Снег...

Сверкающий снег. Стужа. Ветер. Сияющее море. Стылое железо черных кораблей. Все это - Полярный. Ее глаза и губы, прикрытые мехом поднятого воротника. Угрюмый камень сопок. Снег. Полярная ночь. Север.

Я выбирался к ней из ржавых сырых преисподних, я сбегал к ней на часок из человеческих клоак обветшавших эскадренных казарм. Я приходил к ней в гости - грязный, перепачканный то корабельным суриком, то лодочным соляром, небритый - после морей, пропотевший и полупростуженный, убитый отчаянием от бессилия изменить что-либо к лучшему в жестокой юдоли подплава. Она принимала меня такого. Она встречала меня вином и хлебом, горячим омовением в ванной и белоснежным ложем... Женщина, в коленях которой можно было укрыться от свирепых невзгод подплава, Севера, мира... Я отходил в её щедрой женской нежности...

И в этом немыслимом контрасте машинерии смерти и уюта её дома, заполярной стужи и тепла её очага возникала такая нега, такое блаженство, такое счастье, какое вряд ли где доведется ещё испытать.

В её трюмо отражалось окно, а в нем корабли, гористый берег гавани и наша желтая шестиэтажная казарма. Может быть, поэтому мне казалось, что это зеркало особенное, вроде того - из пушкинской сказки, которое - "свет мой, зеркальце, скажи" - показывало своей хозяйке все, что она пожелает видеть. И может быть, сейчас она видит, как мы тут все, как я... И не дай бог, если зеркало показывает ей сейчас, как мы...

Когда я впервые ехал в эту медвежью глухомань, высокопарно окрещенную Северодаром, мне и в голову не приходило, что здесь, в таком странном и страшном месте, мне была уготована самая главная любовь в жизни, что здесь, в этом убогом гарнизонном захолустье, живут женщины, которые вообще могут нравиться. Но она жила именно здесь. Ветром какой жизненной бури занесло её на эти скалы, с вечно черной и вечно свежей каймой корабельного мазута?