Серебро и свинец - Владимир Серебряков

В полутора километрах от них прорвавшийся сквозь разрыв в облаках солнечный луч полыхнул ослепительными зайчиками на остеклении кабин МИ-24. Капитан Шипков качнул штурвал на себя, заставив вертолет клюнуть носом, и надавил гашетку.

Иллиена стояла в пяти шагах от чужака, когда тот, страшно оскалившись, начал вглядываться во что-то впереди. Она даже успела почувствовать смену его чувств – от тоскливого страха и упрямства к ярко, почти зримо полыхнувшей надежде, и сразу же – отчаяние и какая-то странная, с оттенком самоубийственного безумства радость.

А затем на лес с жутким неживым воем обрушилась смерть.

Первым погиб Эмолин. Костер, который он разводил, послужил летчикам ориентиром, и первые же ракеты разорвали эльдара на дымящиеся клочья.

Если бы в эльфийском пантеоне нашлось какое-нибудь злобное божество, отвечающее за справедливость и месть, оно бы, наверное, порадовалось от души, глядя, как мечутся по поляне лесные жители – совсем как десантники двадцать минут назад.

Большая часть ракет рвалась в кронах деревьев, осыпая землю градом осколков. Но и тех, что долетали до земли, тоже хватало.

Вокруг бушевал ураган огня и смертоносного железа, и Иллиена бежала, бежала изо всех сил, не разбирая дороги, а впереди… земля вдруг вздыбилась рыжей вспышкой и плеснула вокруг острым, пахучим металлом, и жалобно вскрикнула березка, чей подрубленный ствол оседал на землю, и могучий кедр отозвался протяжным стоном иссеченного ствола, а в воздухе повис сизый дым, и… горячая волна подняла ее в воздух, словно пушинку, и небрежно швырнула оземь, и горячее железо ввинтилось в мозг.

Что было дальше, она не помнила. Она не помнила, как ползла, цепляясь за пучки травы, вжимаясь в содрогавшуюся от взрывов землю, как свалилась в промоину под огромным вывернувшимся корнем старого вяза и затаилась там, сжавшись в комочек и тихонько поскуливая, словно крохотный пушистый зверек с перебитой лапкой.

Там ее и нашел Окан.

Алекса спасла каска. Обыкновенная советская армейская каска кого-то из убитых десантников, валявшаяся в паре шагов от того места, где он стоял. В самые первые мгновения, пока мозги еще хоть что-то осмысливали, он успел зацепиться за нее взглядом, а потом и рукой, подтащить к себе и что было сил нахлобучить на голову.

А затем близкие разрывы мигом выбили все мысли, кроме одной – не в меня, господи! Не в меня!

Его спасла каска, принявшая на себя два осколка, и то, что эти осколки шли по касательной. Еще – то, что он лежал на поляне и осколки не сыпались сверху, а свистели над ним, рвали гимнастерку и кожу под ней, но только один, чуть меньше земляного ореха, с маху ввинтился в плечо, заставив содрогнуться от ошеломляющей боли. Еще – что очередь курсового крупнокалиберного пропахала борозду метром левее.

А еще ему просто повезло.

Когда стих грохот разрывов и рев вертолетов перестал накатывать волнами и начал удаляться, Алекс отпустил пучки травы, за которые он судорожно цеплялся все время налета, и, приподнявшись, огляделся по сторонам.

Прежнего, ярко-зеленого до неестественности, радостно сиявшего леса больше не существовало. Вместо него были лунный пейзаж изрытой воронками поляны, серые от земли и пыли, иссеченные осколками деревья, сизый дым, лениво струившийся из воронок, бледные языки пламени на кустарнике. Пахло гарью, свежевывороченной землей и взрывчаткой. И кровью.

Алекс попытался встать и тут же, охнув, осел назад, хватаясь за ногу. Огляделся вокруг, в поисках чего-нибудь, могущего сойти за костыль. В трех метрах валялась подходящая ветка, а за ней – чей-то АКМС. Ветка была ближе, но… автомат можно было использовать не только как костыль.

Голова просто раскалывалась. Ну, еще бы, подумал Окан, лупили по ней, бедной, будь здоров, аки по колоколу монастырскому. Что-что, а уж контузию я себе точно заработал. Ясность мысли, только-только вернувшаяся, снова улетучилась, оставив бойца в тупом, мучительном оцепенении.

Он попробовал, извернувшись, посмотреть на рану, но под одеждой мало что можно было понять – маленькая дырочка и медленно увеличивающееся пятно вокруг. Надо же, вяло удивился Алекс, такая кроха – и такая адская боль. Впрочем, артерия, скорее всего, не задета, а то бы сейчас из меня по-другому хлестало.

Он вытащил индпакет и хотел было перевязать хотя бы пробитую стрелой ногу, но руки слушались просто отвратительно – тряслись, пальцы не сгибались и вообще… вдобавок порезы на спине и плечах вспыхивали болью при каждом движении. Поэтому он ограничился тем, что запихнул пакет под одежду, на рану – пусть впитывает – и пополз к автомату.

Путь оказался неожиданно долгим. Пришлось даже один раз отдыхать, потому что голова болела просто неимоверно, поминутно застилая глаза мутно-красной пеленой, а когда он, опершись на АКМС, попытался встать, начала еще и кружиться. Его бы, наверное, стошнило, но одна даже мысль об этом требовала слишком много сил.

И все же он встал и пошел, сам не понимая, зачем и куда.

Воронки, тела, воронки… один, уже мертвый десантник, попал под прямое, и на краю ямы лежала только нижняя часть туловища, поблескивая пряжкой ремня с серпасто-молоткастым гербом. А еще была рука, намертво вцепившаяся в ветку – зеленый рукав на завязках, длинные тонкие пальцы, а ниже локтя – ничего.

Потом он услышал стон.

– Летят! – послышалось из-за полога палатки. – Летят!

С того момента, когда слух об уничтоженной туземцами разведгруппе распространился по лагерю, Лева Шойфет сидел в своей берлоге тише воды ниже травы. Он боялся, что кто-нибудь непременно сорвет на нем зло. Но сейчас он не мог сдержаться.

Выскочив из палатки, он вместе со всеми бросился к посадочной площадке. Тяжелые, брюхастые туши транспортных вертолетов уже опускались, вздымая клубы пыли. Возбужденные и злые часовые отталкивали напирающих товарищей.

Все уже знали, что случилось в далеком лесу, хотя официально никто никому и ничего не объяснял. В отсутствие достоверных сведений плодились и множились байки самые дикие.

Но того, что предстало взглядам столпившихся у края площадки солдат, не ожидал никто из них. Даже спешно сорванный с новой базы Кобзев, один из немногих, пропущенных за оцепление. Леву не пропустили, но из уважения, каким на Руси обычно пользуются юродивые, позволили без особых усилий пропихнуться к самому краю, откуда все было прекрасно видно.

Десантники высыпали из вертолета первыми – бешеные, готовые сорваться не то в слезы, не то в убийственную ярость. Командир суетился вокруг, пытаясь как-то успокоить подопечных, но у него явно не очень получалось.