Девяностые. Север. Повести - Владимир Маркович Гринспон

— Пятый, вас понял. Разрешаю вскрыть один ящик и один мешок. Соблюдать предельную секретность. По исполнении доложить. Жду.

Капитан взял монтировку и поднялся в вагон. Поддел крышку ящика. Внутри тот был наполнен одинаковыми брезентовыми мешочками размером с пачку гречки. Каждый был опломбирован отдельной биркой с какими — то цифрами. Он понял, что там обозначен вес, почти одинаковый на каждом, — около 3000 граммов. Федор открыл один. Внутри блеснуло желтым. Он подцепил из мешка горсть каких — то, как ему показалось, камешков. Но на ладони лежали золотые коронки. Зубные протезы! Попадались и мелкие золотые украшения. Он машинально ощупал соседние мешки. То же самое.

— Матерь Божья! — он от неожиданности вспомнил забытого Бога, — Это что же за зверство?!

Капитан тяжело вздохнул и пошел к мешкам. Найденное там окончательно добило его веру в людей. В мешках была кожа. Лоскуты выделанной, мягкой и тонкой кожи, что годится и на модные туфельки, или кошельки…

Они были аккуратно свернуты в свитки и перевязаны шпагатом.

Он развернул несколько свитков, оценивая качество. Но на одном из них вдруг увидел отчетливый вытатуированный номер.

98288

Федор сел на ближайший ящик. В горле клокотал гнев, на глаза накатывались слезы. В голове стучала мысль:

— Мне бы сейчас хоть одного из этих выродков. Да повесить на ближайшем столбе.

Немного успокоившись, он подумал:

— Этого в секрете держать нельзя! Покажу бойцам. И местным. Может быть, последние сомнения в том, что такое фашизм, умрут.

А снаружи его звал Гайдамака:

— Товарищ капитан! Всё ли в порядке? Может помощь нужна? Товарищ капитан, голос подайте! А — то я иду.

— Залезай, — капитан махнул рукой из открытой двери. Сейчас два места выгрузим. Покажу.

Яков запрыгнул в вагон.

— Что это у Вас, товарищ капитан, с лицом. Серое и в зелень пошло. Может отрава какая? Давайте на воздух!

— Ничего, морячек, сейчас поймешь, что за отрава.

Они спустили на землю ящик и мешок. Федор крикнул стоящим за стрелкой мужикам подойти. Подозвал своих бойцов. Зачерпнул горсть золота из мешочка и раскрыл ладонь.

— Это груз из лагеря смерти. Смотрите люди, что эти звери делали. Ведь коронки на зубах это не пленных молодых воинов. Это загубленные старики, ваши, — отцы, матери, деды. А вот сережки. Колечки. Это уже точно убитая девушка, женщина, мать! Как понять всё это!? Какие еще в мире зверства есть!? У меня младший лейтенант спросил, почему лицо позеленело? А вот еще, смотрите!

И он достал из мешка свитки кожи. Посмотрел на недоумевающие, вопросительные выражения на лицах:

— Да! Вы правильно подумали! Смотрите!

И он развернул кусок кожи с номером. Все собравшиеся охнули в один вздох. Самый молодой, лет пятнадцати, польский хлопчик заплакал и забормотал, захлебываясь слезами. Потом сорвался с места и побежал к выходу, в сторону поселка. Трое мужчин побежали за ним.

— Тарас, — Федор махнул рукой ефрейтору подойти, — ты понял, что малец кричал?

— Да. Грозился убить за мать и отца. Побежал и какую — то Броню поминал.

Остальные стояли молча, склонив не покрытые головы.

Федор вызвал Трубицына.

— Докладывает Пятый. Считаю необходимым транспортировку груза на нашу базу. Сведения о характере груза передавать в эфир считаю не целесообразным. Прошу отправить две единицы транспорта и до восьми человек на погрузку и для охраны.

— Пятый. Вас понял. Машины будут у вас в течение часа. Жду прибытия к 17–00. Конец связи.

Капитан приказал пока выгружать легкие мешки в полуторку. Когда перешли уже ко второму вагону, со стороны поселка появились мужчины и юноша. Они тащили на веревке здоровенного немца. Тот был в мундире, но без погон, с разбитым в кровь лицом. Поляки громко кричали и подгоняли пленного палками.

— Вот, пане, офицеже, — обратился к Федору старший из конвоиров:

— Я мало розумию русского. Сей германец быв в охране вагонок. Они месяц здесь стояли. Ходыв к вдовой Бронеславе. Коли команда побегла от русских, она его сховала в лазне, скраю ограды. Дезертир он. От своих ховался. А малой, сусид ее, пробачыв. Сирота он. Усей родыны лишився. Хотцым эту «СС» на семафор за шею. Хочь как горе загладить.

Бойцы и местные одобрительно зашумели.

— Так его! Зверь, за всё ответит.

— Стоп, братья! — Федор поднял руку:

— По нашим военным законам я обязан пленного доставить в органы. Там будут судить, — он скрипнул зубами и продолжал:

— Сделаем так. Мы его не видели. Вон лесок. Ведите туда. Там и осины, думаю, есть. — Он горько усмехнулся.

— Всем бойцам про это забыть наглухо! Вопросы есть? Ефрейтор Билык, переведите местным.

— Мы вшистко зрозумили, пане офицерже, — закивал поляк:

— Наше дело. Браты! Идзем до лясу.

Прибыли машины с охраной. Погрузились быстро и к вечеру были на базе.

Ознакомившись с содержимым трофеев, генерал приказал объявить общее построение всех военнослужащих, свободных от караула.

Он велел вынести из штаба стол и поставить на него «образцы» захваченных трофеев.

— Товарищи бойцы, мы с Вами читали в газетах и слышали по радио о зверствах фашистов. Но то, что мы увидели сегодня, жуткое и прямое доказательство преступлений этих извергов. Никакое радио, никакие газеты не могут показать того, что мы сегодня увидели своими глазами.

Он поднял на ладони горсть золота, а в другой руке держал кусок кожи.

Вот, что делали эти твари!

Эти свидетельства преступлений фашистских гадов будут всегда жечь нас огнем ненависти. Я отправил радио командованию Фронта с просьбой направить сюда корреспондента. Пусть вся страна узнает о доказательствах фашистских зверств.

Смерть фашистским оккупантам! Победа будет за нами!

Вольно! Разойтись.

Воины разошлись, но стояли группками. Курили, тихо переговаривались. Вспоминали погибших друзей. Прошлые бои, переправы, атаки.

Один солдат из роты охраны со слезами рассказывал, что сам с Украины. А о его родне нет вестей с того времени, как они под немцем оказались.

— Может и их, как этих заморили, да и кожу с живых драли. Мне бы этих «СС» сейчас. Голыми руками бы удушив. Зубамы загрыз.

— А мою вёску усю немец спалиу. Никага не засталося живых, — поддержал его сослуживец белорус:

— Вона в усадьби одзин немчура сховався. Ликар, кажуть. А по мне так вражина и есць! Забрать, да шлепнуть.

Стоявший рядом Гайдамака подскочил к ним.

— Бойцы! Горе страшное. Но и поддаваться нельзя. Немец этот не немец. Чех — славянин. Повинен только, что его заставили эту нечисть лечить. Сам он не воевал. Вот и нашего капитана выходил, осколок достал. Шлепните его в запале. Потом приедет Полевой Трибунал и вас к той же стенке. Вам это