Сирены - Эрик Ластбадер

— Остынь! — В его голосе не звучало ни тени раздражения или гнева. — Это не имеет никакого отношения ко мне... или к тебе, если вести речь об этом частном вопросе. Он притянул Дайну ближе к себе и продолжил, взмахами трости подчеркивая наиболее важные места. — Ладно, допустим мы вместе отправимся в полицейский участок и расскажем там то, что я поведал тебе. Неужели ты можешь всерьез думать, что Син Туми прислал сюда своих внучек без ведома правительства Соединенных Штатов? И неужели ты полагаешь, что они позволят такой информации просочиться в прессу? — Он помахал тростью перед собой. — Ни в коем случае. — В этой стране слишком много людей, сочувствующих ИРА. — Он грустно покачал головой. — Они никогда не позволят вскрыть могилу. Никогда. — Мейер положил руки ей на плечи. — Дайна, эта информация предназначена только для тебя и ни для кого другого. Я сказал, что помогу тебе отыскать убийц твоей подруги, но не более того.

— Однако вы не сделали даже этого.

Мейер сунул клочок бумаги в руки Дайны и сжал ее пальцы вокруг нее.

— Когда у тебя появится возможность, — сказал он, — обязательно повидайся с этим человеком.

На сей раз он, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

Она все-таки не выдержала и позвонила Бонстилу. Разумеется, он отнесся к ее сообщению скептически.

— Ты должна сказать мне, откуда у тебя такая информация.

— Бобби, я не могу. — Она развела руками. — Пожалуйста, не спрашивай меня.

— Послушай!..

— Нет, это ты послушай. Ты либо веришь мне, либо — нет, и делу конец.

— Ладно. В таком случае я думаю, что это чернуха.

— Отлично, — сказала она, вставая. — Тогда, до свидания.

— Погоди. Не торопись. — Он задумчиво барабанил вилкой по скатерти. Они сидели на кухне дома Рубенса. Дайна отказалась приезжать еще раз в участок, и ей не пришло на ум не единого места в городе, где бы ее появление не вызвало ажиотажа и скопления зевак. Прибегать же к услугам Алекса ей не хотелось.

Бонстил сделал жест вилкой.

— Ну садись же. — Его голос звучал хрипловато. — Стоя там, ты заставляешь меня нервничать.

В этот день у Марии был выходной, однако, выглянув за окно. Дайна увидела мексиканца — помощника садовника — вовсю хлопотавшего возле розовых кустов.

— У меня такое впечатление, что ты не слишком мне нравишься, — заметила она, усаживаясь напротив Бонстила.

— Однако ты до сих пор не вышвырнула меня вон, — возразил тот.

— Ты знаешь, почему. Без тебя мне никогда не удастся найти того, кто убил Мэгги.

— А это очень важно для тебя, не так ли? — перегнувшись через стол, спросил он.

— Да.

— Почему?

— Она была моей подругой.

— Подругой, уже сидевшей на игле, постоянно вравшей тебе, завидовавшей твоему успеху, считавшей, что у тебя роман с ее другом...

Дайна с размаху залепила ему пощечину.

— Господи! Вы все одинаковы и с жадностью копаетесь в чужом белье!

— Да, именно этим я и занимаюсь. — Он даже не пошевелился. Лицо Бонстила покраснело на том месте, куда она ударила его, однако внешне, во всяком случае, он оставался спокойным. — Я сборщик мусора. Мне действительно приходится копаться в грязном белье всех и каждого, обнюхивать дерьмо, потому что в девяти случаях из десяти именно там надо искать ублюдков, убивающих людей. Тебе это не кажется логичным?

— Это отвратительно. — Она отвернулась.

— Да уж, наверняка отвратительней, чем втаптывать в грязь других людей своим высоким каблучком.

Дайна обернулась как ужаленная; ее глаза сверкнули, когда она уставилась на Бонстила.

— Я не делаю этого.

— Тебе только так кажется.

— Убирайся отсюда! — Она вскочила на ноги, опрокинув кресло на пол. — Я не желаю иметь с тобой никаких дел! Бонстил поднялся за ней следом.

— А как же Мэгги? Что ты собираешься делать по этому поводу?

— Как-нибудь управлюсь сама. — Отступив назад, Дайна прижалась к стене и, увидев, что он приближается к ней, крикнула.

— Не подходи ко мне.

Она хотела было ударить его еще раз, но он перехватил ее кисть. Дайна попыталась вырвать руку, но тщетно.

— Не будь дурой, — сказал он. Они оба тяжело дышали от напряжения. — Мы нужны друг другу. — Они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза; их губы почти соприкасались. Вдруг его рот накрыл ее, и Дайна почувствовала жар, излучаемый его телом, становящийся все более нестерпимым.

— Что ты делаешь? — тихо спросила она.

— А на что это похоже?

Ее грудь обнажилась во время их потасовки. Взяв его ладони в свои, Дайна подняла их и отвела в сторону на мгновение. Внезапно она с удивлением увидела свое отражение в его глазах. Она поняла, что хочет его не только потому что он ей нравится — это было бы недостаточно. Она нуждалась в его тепле, потому что он, в отличие от Рубенса, не являлся частью ее мира. Их близость означала бы для нее, что она все еще нечто большее, чем сценический образ, идол толпы. Она хотела вернуть ему поцелуй, но, взглянув на его лицо, остановилась. Она слышала, каким хриплым стало его дыхание из-за почти непреодолимого желания, но напряженное выражение, застывшее на лице Бонстила, заставило ее живот болезненно сжаться от страха.

— В чем дело, Бобби?

— Я не... я не знаю в чем. Я, — он перевел взгляд на свои руки и убрал их от ее тела, — думал о тебе все время. Рисовал тебя в своих мечтах. Даже в участке, ты знаешь, надо мной постоянно подшучивают... некоторые ребята завидуют мне, зная, что я занимаюсь тобой.

Дайна придвинулась к нему, ее обнаженные груди уперлись в его рубашку.

— Я часто думал об этом. О том, как это могло бы произойти... — Он положил руки ей на плечи. — Но вот теперь, когда этот момент настал, меня словно парализовало. У меня не выходит из головы пятидесятифутовая афиша «Риджайны Ред» с твоим изображением. Потом я смотрю на тебя и... и у меня в мозгу получается каша. Я не могу отделить одно от другого.

— Но я всего лишь человек из плоти и крови, Бобби.

— Нет, — возразил он, слегка отстраняя ее от себя. — Нет, это не так. Теперь ты гораздо больше, ты икона, идол для миллионов людей, сексуальная фантазия бог знает скольких мужчин. Ты не просто человек из плоти и крови, нет.

Она обвила его руками, прижимая к себе.

— Это же чушь, ты сам прекрасно знаешь. — Однако спазмы в желудке становились все сильнее. В ее груди появилось ощущение пустоты, и Дайне показалось, что она вот-вот взорвется. «Что происходит со мной?» — тщетно вопрошала она себя.

— Неужели ты не видишь? — В словах Бонстила звучала неподдельная боль. — Я хочу быть с тобой, но не могу. Мы принадлежим к разным мирам. Доступ в твою постель закрыт для меня.

Дайне захотелось крикнуть ему, что она простая девчонка с улицы, испуганная и одинокая, но в то же мгновение жесткий непреклонный голос, прозвучавший из глубины ее сознания, запретил ей это, и чтобы промолчать, она закусила щеку. Не выдержав, она все же вскрикнула от боли, и Бонстил, решив, что в ней проснулся гнев, попятился.

— Прости меня, — тихо сказал он. — Мне искренне жаль, Дайна. — Отвернувшись, он вышел в холл и зашагал к входной двери, провожаемый взглядом мудрого еврея с полотна Эль-Греко.

Услышав, что дверь захлопнулась за ним. Дайна упала на колени и, закрыв лицо руками, зарыдала так горько, как не плакала со времени далеких дней, проведенных в «Уайт Седарс». Она почувствовала во рту резиновый привкус, и ее чуть не вырвало. Сжавшись в комок и раскачиваясь из стороны в сторону, она плакала, пока не заснула прямо на ковре под картиной с изображением русалки, смотревшей на нее прекрасными и печальными глазами.

Где-то на задворках ее сознания и раньше присутствовало понимание того, что изоляция от окружающих, в которой она очутилась, становилась все более полной. В конце концов, именно поэтому она пыталась соблазнить Бонстила и так расстроилась, когда тот отказался от нее. Теперь Дайна уже наверняка знала, что он не такой, как остальные, но и это она была не в состоянии постичь — лишь часть ее души радовалось этому восхождению на пьедестал избранных.

Она воспринимала Бобби как последнюю ниточку, связывавшую ее с миром обычных людей, занимающихся повседневными, будничными делами. Когда-то она сама была одной из них. Когда-то, но не теперь. Она вторглась в иное царство — и, надо сказать, весьма охотно — широко раскрыв глаза и протянув руки ему навстречу. Однако переход из одного мира в другой оказался таким быстрым и приятным, что она просто не замечала мелких изменений в жизни и, заплывая все дальше и дальше в открытое море, оглянулась лишь тогда, когда берег уже скрылся из виду.

Бонстил был совершенно прав. Он принадлежал к другому миру, и, сближаясь с ним самим примитивным путем, она пыталась показать ему, да и себе, что по-прежнему остается простой смертной. Она вновь вспомнила вопрос Мейера, не дававший ей покоя. «Скажи мне, — спрашивал старик. — Это ты изменилась, или те, кто окружают тебя?»