Полное собрание сочинений. Том 17 - Л Н. Толстой

Бартенев, у которого 5 марта обедал Толстой, — Петр Иванович Бартенев, редактор-издатель «Русского архива» в 1863—1912 гг., в 1867—1870 гг. принимавший ближайшее участие в добывании материалов для «Войны и мира» и правивший корректуру романа. Хранитель устных преданий большого числа дворянских семейств, любитель и знаток быта XVIII — первой половины XIX в., хорошо знавший, в качестве главного публикатора, фамильные дворянские архивы, Бартенев, конечно, сообщил Толстому немало ценных сведений о материалах по декабристам.

В Петербурге, где Толстой пробыл пять дней (приехал 6-го, уехал 11 марта), он был у гр. А. А. Толстой, у которой взял письма к ней В. А. Перовского, и в Петропавловской крепости (8 марта). Об этом посещении впоследствии вспоминала А. А. Толстая: «Комендант911 принял его очень любезно, показывал, что можно было показать, но никак не мог понять, чего именно он добивается... Лев Николаевич пресмешно рассказывал нам эту беседу». 912

В этот же приезд в Петербург Толстой познакомился с двумя очень для него полезными людьми, М. И. Семевским и В. В. Стасовым. Первый, редактор-издатель исторического журнала «Русская старина» (в 1870—1892 гг.) владел ценным собранием рукописей по декабристам, полученным им от декабристов бар. В. И. Штейнгеля (1783—1862) и Мих. Алдр. Бестужева (1800—1871). О своем знакомстве с Толстым Семевский так вспоминал через одиннадцать лет: «Лично мы имели удовольствие видеть знаменитого автора «Война и мир» только один раз, именно: в 1878-м году он посетил нас в С.-Петербурге, и затем мы провели у него, отдавая визит, более часу в самой интересной для нас беседе. Граф Лев Николаевич в то время живо интересовался источниками и материалами к задуманному им роману-хронике «Декабристы». Исполняя его просьбу, мы, после помянутого свидания, с величайшим удовольствием посылали ему в Москву, а затем в Ясную поляну, в течение нескольких месяцев, том за томом, рукописи из обширного архива «Русской старины», именно те, которые имели отношение к его художественному труду».913

Второй из новых знакомцев Толстого, Стасов, служа с 1856 г. в Комиссии по собиранию материалов по истории царствования Николая I, с 1872 г., кроме этого, заведуя отделением искусств в императорской Публичной библиотеке и имея обширный круг знакомств в научном мире, мог доставлять Толстому совершенно исключительные по своей ценности материалы, что, как увидим, он и делал.

Возможно, что третьим лицом, с которым познакомился Толстой в Петербурге, с целью получения от него материалов по декабристам, был Михаил Алексеевич Веневитинов,914 археограф, член (с 1875 г.) императорской Археографической комиссии, в 1896—1900 гг. бывший директором Румянцевского музея.

В результате этой поездки, имевшей большое значение в деле учета и собирания Толстым материалов по декабристам, Лев Николаевич вступил по этому поводу в переписку с москвичами: П. Н. Свистуновым и А. П. Беляевым и петербуржцами: гр. А. А. Толстой, H. Н. Страховым, М. И. Семевским, В. В. Стасовым, В. А. Иславиным, М. А. Веневитиновым и С. А. Берс. Всех этих лиц Толстой в той или иной мере привлек к добыванию нужных ему материалов для романа.

Набравшись новых сведений и впечатлений, Толстой с увлечением принялся за работу. 14 марта он писал Страхову, что «доволен своей поездкой» «и дома, продолжает Толстой, весь ушел в свою работу и чувствую приливы радости и восторга».915

В этот же день Лев Николаевич написал письмо П. Н. Свистунову, свидетельствующее о том сильнейшем впечатлении, какое он вынес из общения с этим декабристом: «Многоуважаемый Петр Николаевич, писал Толстой, когда вы говорите со мной, вам кажется, вероятно, что всё, что вы говорите, очень просто и обыкновенно, а для меня каждое ваше слово, взгляд, мысль, кажутся чрезвычайно важны и необыкновенны; и не потому, чтобы я особенно дорожил теми фактическими сведениями, которые вы сообщаете, а потому, что ваша беседа переносит меня на такую высоту чувства, которая очень редко встречается в жизни и всегда глубоко трогает меня. Я пишу эти несколько слов только, чтобы сказать вам это и попросить о двух вещах: 1) передать А. П. Беляеву вложенное письмо (я не знаю его адреса) и 2) пользуясь вашим позволением делать вопросы, спросить, нет ли у вас того религиозного сочинения или Записки Бобрищева-Пушкина, которое он написал в Чите, и ответа Барятинского. Если нет, то не можете ли вы вспомнить и рассказать, в чем состояло и то и другое.

Я был в Петропавловской крепости, и там мне рассказывали, что один из преступников бросился в Неву и потом ел стекло. Не могу выразить того странного и сильного чувства, которое я испытал, зная, что это были вы. Подобное же чувство я испытал там же, когда мне принесли кандалы ручные и ножные 25-го года.... Еще вопрос: что за лицо был комендант Сукин».916

В ответ на это письмо Свистунов сообщал (20 марта), что у него нет никаких сведений о сочинении П. С. Бобрищева-Пушкина и возражении кн. А. И. Барятинского, но что у него хранится перевод «Мыслей» Паскаля, сделанный Бобрищевым-Пушкиным. Относительно же коменданта Сукина Свистунов писал: «Мы его редко видели и, кроме официальных сношений, никаких с ним столкновений не имели. Он слыл строгим исполнителем своих непривлекательных обязанностей тюремщика. О душевных же его качествах или недостатках ничего не могу сказать».917

30 апреля Толстой приехал в Москву918 снова для свидания с декабристами, как писал он к Страхову.919 На этот раз Лев Николаевич не ограничился устными рассказами Свистунова и взял у него письма, очевидно к нему, декабриста М. А. Фонвизина и «замечания» его жены, Натальи Дмитревны, рожд. Апухтиной, во втором браке бывшей за Ив. Ив. Пущиным.920 Передавая Толстому эти рукописи, Свистунов сообщил Льву Николаевичу еще об одном имеющемся у него документе, автобиографической «Исповеди» Н. Д. Фонвизиной. Документ этот, вследствие совершенно исключительной интимности признаний автора, Свистунов не решился отдать для прочтения Толстому.

Вскоре по приезде в Ясную поляну Лев Николаевич писал (в первых числах мая) Свистунову: «Посылаю обратно письма Фонвизина и замечания его жены. И то и другое очень мне было интересно. Письма надо бы было переписать. Они сотрутся скоро... Насчет исповеди, о которой вы мне говорили, я повторяю мою просьбу — дать мне ее. Простите меня за самонадеянность, но я убежден, что эту рукопись надо беречь только для того, чтобы я мог прочесть ее; в противном же случае, ее надо непременно сжечь. Тысячу раз благодарю вас за вашу ласку ко мне и снисходительность; вы не поверите, какое всегда сильное и хорошее впечатление оставляет во мне каждое свидание с вами... P. S. Тетрадь замечаний Фонвизиной я вчера прочитал невнимательно и хотел уже было ее отослать, полагая, что я всё понял, но, начав нынче опять читать ее, я был поражен высотою и глубиною этой души. Теперь она уже не интересует меня как только характеристика известной, очень высоко нравственной личности, но как прелестное выражение духовной жизни замечательной русской женщины, и я хочу еще внимательнее и несколько раз прочитать ее.921 Пожалуйста, сообщите мне, как долго я могу продержать эту рукопись, или могу ли переписать ее?922

В ответном письме (от 10 мая) Свистунов разрешил Толстому снять копию с замечаний Фонвизиной, об «исповеди» же писал: «Насчет исповеди я ничего не могу вам сказать, потому что не понял, чего вы желаете».923

19 мая Толстой отослал Свистунову тетрадь замечаний Фонвизиной.924 Неизвестно, снял ли он с них копию,925 как неизвестно, и читал ли он «исповедь» Фонвизиной. Во всяком случае личность ее настолько привлекла Толстого, что он, как увидим, намеревался сделать Н. Д. Фонвизину-Пущину героиней своего романа.

В деле собирания устных рассказов о декабристах большие надежды, мало оправдавшиеся, Лев Николаевич возлагал на камер-фрейлину гр. А. А. Толстую, с 1846 г. жившую при дворе.

В бытность свою в Петербурге он просил ее расспрашивать о декабристах у придворных. Об этом же он писал через несколько дней по приезде в Ясную поляну: «То, о чем я просил вас узнать, разведать, еще больше, чем прежде, представляется мне необходимым теперь, когда я весь погрузился в тот мир, в котором я живу. Надобно, чтоб не было виноватых».926 В ответ на это Толстая сообщала 31 марта: «Не сердитесь на меня, дорогой Лев, что до сих пор не могла доставить нужные вам сведения. Достать их гораздо труднее, чем я думала, так как смерть смела почти всех действующих лиц той эпохи. Старик Адлерберг,927 к сожалению, жестоко осторожен; сын его928 точно также. Остается Суворов,929 который, конечно, не обладает этой неприятной добродетелью, но помимо того, что в те времена он был мальчишкой, он так глух, что я не могу расспрашивать его о таком щекотливом вопросе на вечерах у государя, где мы с ним встречаемся. Однако, он обещал прийти ко мне на этих днях, и то, что мне удастся узнать, я передам вам прямо с пылу. Кто то мне недавно говорил, что князь Чернышев,930 в то время генерал-адъютант, более всех настаивал на необходимости казни, но я сообщаю вам это, не ручаясь за достоверность, и мне не хотелось бы понапрасну чернить чью бы то ни было память. К тому же, вы ведь отыскиваете не виновных, а невинных».931