Княжна - Елена Блонди

Убог, подняв руки, вытер потное лицо обеими ладонями, задержал их на глазах. Шрам на груди горел, сердце неровно билось, утихомириваясь.

— Что, плохой сон? — женский шепот вкрадчиво протек через ночной воздух, коснулся мокрых ушей и Убог, вздрогнув, отвел руки от лица. В квадратное оконце светила луна и фигура женщины, сидящей на полу у него в ногах, казалась облитой снятым молоком. Так же сидела она на крыше, напротив, когда пел. Слушала и непонятно было, нравится ли ей, что поет Убог. А потом вставала и уходила, подхватывая тонкой рукой с сильной кистью тяжелые, тканые серебряной нитью, юбки. Встала и теперь. Но не ушла. Плавно мелькая голыми локтями, отстегнула на боку пряжку пояса, и накидка, наброшенная поверх длинной рубахи, упала к ногам.

— Я тебя успокою. Хочешь?

Пальцы шевелились, вытаскивая концы плетеного шнурка из выреза рубахи на высокой груди. И та, белея складками, открывала круглые плечи, блестевшие в лунном свете. Женщина чуть повернулась, позволяя луне осветить себя, блики легли на округлость полной груди.

Убог прижал руку к шрамам на груди, вдавливая пальцы в грубую поверхность израненной кожи. А-а-а… Купалась. Ночью. В ручье, одна, а он, проклиная себя, за то, что она принадлежит другу и нельзя ему быть тут, лежал за кустом и, дыша хмельным запахом полыни, смотрел, не имея сил отвести глаз. Сотни раз раздевались вместе, все четверо, хохоча, кидались в мелкую ледяную воду, брызгая друг на друга. Но вот он лежит, таясь, и нет большей сладости…Такая же грудь, смуглая, тяжелая. Она поднимала ее руками, подставляя лунному свету, пахнущему степными травами. А он лежал, заклиная — подойди, увидь меня, посмотри. И боялся — увидит.

Женщина, будто услышав, подняла ладонями грудь и сделала шаг, приблизившись к сидящему Убогу. Изгибая обнаженное бедро, медленно опустилась и, ставя руки на матрас, на коленях, как большая кошка, подобралась вплотную, засматривая в лицо широкими глазами, жирно подведенными сурьмой. Шевельнулись блестящие от помады губы, почти черные в лунном свете.

— Я умею. Я очень искусна, хоть и не было во мне мужчины. Ты будешь первым, бродяга. Хочешь?

Руки легли на грудь, прошли по горящим шрамам, успокаивая огонь, надавили, укладывая Убога на спину. Он послушался, отдыхая от боли. Но поднял свою руку, сопротивляясь вкрадчивым движениям по животу и вдоль бедер, откидывающим легкое покрывало.

— Не бойся, нищий. Это подарок…

Горячее женское тело легло сверху, прижимаясь, и Убог, через кружение в голове понял — она пришла. Нашла его и пришла из сна, как и молил, таясь в траве у ручья. Поднимая руки, провел по гладкой спине, шевельнул ногой, чтоб женщина еще плотнее вжалась в его усталое от пережитого сна тела.

— А-а-а, — тихим шепотом попытался позвать, не помня, что там дальше, за первой огненной буквой. И увидел перед собой вместо узких черных глаз — точки лунного света в зрачках распахнутых, глядящих на него с жадным вниманием, будто не на него смотрит, а отражаясь, следит лишь за собой. Любуясь.

— Нет, — сказал испуганным шепотом, изгибаясь, чтоб стряхнуть с себя Зелию, — не надо! Нельзя!

— Ты же мужчина! — тихонько смеясь, она зашарила рукой по его животу, сжала пальцы так, что сладость кинулась Убогу в горло, — так стань пчелой на моем цветке. Вот он. Ну?

Убог повернулся на бок, сваливая с себя сильное тело, уперся рукой в женское бедро, не давая приблизиться. И застыл, глядя на большую фигуру в дверном проеме. Зелия, по-прежнему тихо смеясь, повернулась, ложась навзничь, подставляя луне раздвинутые колени и гладкий живот. Приподняв голову, тоже увидела мать. В белесом свете не видно было выражения лица Карсы. Она молчала.

Замолчав, Зелия медленно села, закидывая голые руки, скрутила в узел распустившиеся длинные волосы. И поднимаясь, подхватила с пола смятую одежду. Глядя сверху на неподвижного Убога, сказала ласково:

— А ты хорош, бродяга. Сладок. Как старый мед. Отдыхай, я завтра приду.

И как была, голая, прошла мимо матери, оттолкнув ее.

Карса стояла неподвижно, свет делал ее большую фигуру похожей на каменного истукана, одного из тех, что стоят у дорог за городскими воротами. Убог, вздохнув сел, обнимая колени.

— Ты клятый змей, — хрипло, без выражения сказала Карса.

Он затряс головой, выставил перед собой руку, но ничего не стал говорить. Женщина вошла в комнату, отшвыривая босой ногой забытый дочерью браслет, опустилась рядом с постелью Убога и грузно села, натягивая на коленях рубаху.

— Я, — сказал он.

— Молчи! Тот, кто сделал шрамы, наверное, хотел вырвать твое поганое сердце! Жаль, что не вырвал…

Осматривая его, потянулась, становясь на колени, точно так же, как недавно молодая и стройная дочь, и Убог увидел, как в вырезе рубашки смутно колыхнулись большие груди. Понурил голову, пока Карса, как слепая, гладила его по согнутым плечам, водила по бокам и, скользнув рукой к низу живота, остановилась. Засмеялась хрипло:

— Что? Так и будешь сидеть ровно баран на вертеле? Ты мне ничего не должен. Ты мне все от-ра-ботал…

— А я не отдаю тебе долги, добрая, — мягко ответил. Взяв ее неживую руку, приложил к шраму на груди, — оставь злые мысли. Послушай мое сердце. Оно лжет?

Его сердце, сердце сильного молодого мужчины билось размеренно и ровно. Рука женщины дрогнула, прижимаясь к шраму.

— Она… она пришла к тебе сама, да? Только что? Змея, выползшая из меня!

— Нет, добрая. Она — это ты. Время разнесло вас, как ветер разносит шары травы-странника. И они катятся, одним путем, не догоняя и не теряя друг друга. Вы обе и солнца и змеи. Любимы мной.

Карса смотрела, не слушая, как в полумраке шевелятся его губы, которые она с первого дня представляла себе, ложась на сундук. Сказала, что был бы сын, а сама… Видела, как прижимается лицом к ее груди и открывает губы, ища сосок. И хотела увидеть детское личико, но видела лишь его — со скулами, покрытыми короткой русой бородой. Какие уж тут мысли — о сыне…

Тряхнула большой головой и отняла руку, высвобождая пальцы. Встала, следя, чтоб не кряхтеть от боли в коленях. Будничным голосом сказала:

— Спи. Зелию выгоню. Утром. Тебя не трону, будешь работать, как договорились.

— Нет, — безнадежно позвал в широкую спину Убог, — не надо. Это все я…

Внизу хлопнула дверь, он прислушался, боясь, что тишина разорвется женскими криками. Но Карса не соврала, утром так утром. И ночь продолжала течь над городом медленной рекой, неся на себе яркие звезды.

Подождав некоторое время, Убог тихо встал, натянул штаны и рубаху, забрал с лавки старую цитру, бережно завернутую в тряпицу. Неслышно ступая босыми ногами, спустился по лесенке на первый этаж. Постоял перед запертой на ночь уличной дверью. Узким коридорчиком, сдерживая дыхание, прокрался мимо тяжелых штор на двери в комнату Зелии. И вышел во внутренний дворик, залитый бледным голубым светом. Ровный песок сверкал, будто накрошенные алмазы. Муркнул кот, сидящий в засаде у куста лавра, подошел, отираясь о штанину, и Убог, нагнувшись, потрепал того по короткой жесткой шерсти. Подвинул к стене старую бочку и по ней, обдирая рубаху, перелез на широкую стену, утыканную торчащими битыми черепками.