Мир-ловушка - Антон Орлов

Когда богиня и маг ушли, Шертон велел ребятам достать мечи, а Паселею не отходить от подводы и сразу прятаться под ней в случае тревоги.

Бывший афарий Равлий Титус брел по лесу, погруженному в туманный кисель. Обстановка напоминала междумирье. Ты находишься где-то – и одновременно нигде. Вне пространства. Теоретически тебя окружает несметное множество трехмерных миров, но они незримы и недоступны. Это даже не смерть. Это просто уход из зоны жизни.

Приняв к сведению совет Шертона, он в тот же вечер сбежал из-под стражи. Он жаждал искупления, однако для этого нужен публичный суд, а Сасхан прикончит его тайком, без суда. Его в два счета опознал бы любой встречный, поэтому он ускользнул из города, украв у гвардейцев оружие и гувла.

Его убежищем стала патрульная машина: она так и лежала в овраге, затопленном в сезон ливней, но теперь обмелевшем. Лишь на дне еще оставалась лужа глубиной около фута. В кабину вода не проникла. Отколовшийся кусочек родного мира… Чтобы корпус из клепаного серого металла не привлекал внимания, Титус соорудил над ним шалаш из веток.

Питался он собранными в лесу орехами, ягодами и съедобными древесными грибами. Заглядывать в деревни не решался: слишком уж дурную славу он заработал, пока был правой рукой Благодетеля.

Позавчера он столкнулся с группой разбойников. Те не удивились, а предложили присоединиться к ним и вместе пробиваться в сторону зноя. От них-то Титус и узнал о том, что адский зверь вырвался на свободу и вовсю лютует, о гибели Сасхана и других главарей, о том, что в Суаму лучше не соваться: дурачье-горожане осмелели и вооружились, ловят удальцов да сдают с потрохами зверю. Зверь-то, видать, и взаправду адский, посланный за грехи, – слишком уж незвериную смекалку он проявляет! Ежели кого схватит, не сразу терзает, а зовет горожан, чтоб те сказали, их это человек или разбойник.

Разбойники решили, что Титус, как и они сами, сбежал в лес от зверя, а не от Благодетеля. Да и нет больше никакого Благодетеля… Титус повернулся и ушел, не оборачиваясь. Его не стали уламывать: все-таки не свой, чужак из дальних краев, еще и умом тронутый… Отправились в сторону зноя без него.

Сейчас он брел наугад, содрогаясь от жгучего чувства вины, и сам не заметил, как вышел к тракту. Впереди стояла длинная пустая подвода с торчащими оглоблями. Пять оседланных гувлов. Четыре человека.

Шертон. Смотрел он прямо на Титуса. А рядом кто-то беловолосый, болезненно-знакомый… Беловолосый повернул голову, и Титус замер на месте, внезапно задохнувшись. Это Роми! В мужской одежде, за спиной висят ножны и шляпа. И в руке – халгатийский меч. Да ведь она не владеет холодным оружием, сама говорила… Двое других спутников Шертона Титуса не интересовали – он вскользь отметил, что это молодой медолиец и старик-служащий из суамского зверинца. Но Роми, Роми… Она в Облачном мире? И Шертон в прошлый раз об этом умолчал?

– Иди сюда, – позвал Шертон. – Я тебя вижу.

Выступив из-под сени деревьев, Титус подошел, приминая бледную сырую траву, перелез через парапет. Роми молчала. Старик отвернулся. Несомненно, он видел Титуса, когда тот вместе с Благодетелем присутствовал при казнях осужденных революционным судом аристократов и городских богатеев. Худощавый черноволосый медолиец глядел на афария с любопытством, но без враждебности.

– Я один, – сказал Титус. – Роми, как ты сюда попала?

Девушка не ответила. Она смотрела как будто сквозь него, и в ее янтарно-коричневых глазах – в глазах, которые он когда-то любил! – не было ни намека на теплоту. Титус вдруг понял, что до сих пор любит ее, несмотря на ее ужасные преступления, несмотря на то, что она уклонилась от наказания, и его охватила невыносимая тоска.

– Роми, нельзя судить человека по одним лишь его поступкам… – прошептал бывший афарий.

Роми молчала, и это молчание было хуже пощечины.

– Судить надо по благим намерениям, а не по результатам? – с оттенком иронии спросил Шертон.

– Вы самоуверенно отвергаете противоречия, – вздохнул Титус. – Да, я совершил в Халгате революцию, однако я не отказываюсь от искупления. Я готов искупить свою вину. Можете ли вы понять, что без боли нет движения вперед? Цена революции – страдание, и цена любого подвижничества – страдание. То, что со мной произошло, вполне естественно для мыслящего человека. Или вы надеетесь, что бывает иначе?

Из чащи с другой стороны от дороги донесся треск ветвей.

– Убирайся, – разжав наконец губы, бросила Роми.

– Ты меня гонишь? А ведь твое преступление хуже моего, задумайся над этим! Ибо я мечтал о благе для сей непросвещенной страны, а ты всего лишь хотела избежать страданий для себя лично!

– Послушай совета, убирайся, – сказал Шертон. – Сейчас здесь будет адский зверь, ты ему не нравишься.

– Что? Вы сумели приручить адского зверя? – изумился Титус.

Чернявый парень почему-то ухмыльнулся.

– Уходи, – повторил Шертон. – И держись от нас подальше. Врата-выход в Лойзирафе, в стороне зноя.

– Прощай, Роми, – прошептал Титус. – Постарайся понять… Постарайся научиться думать правильно…

Шум приближался. Он бросился в чащу, тракт заслонили деревья. Он не видел, что там происходит: встреча с адским зверем страшила его. Титус не мог забыть взгляд этого чудовища, пристальный, жуткий, неестественно разумный… Осужденных оно приканчивало мгновенно, едва тех сбрасывали в яму, а потом задирало черную морду и снизу вверх смотрело на Титуса с Сасханом. Смотрело долго и нехорошо. Благодетель кривлялся, куражился, поносил зверя, удальцы-приближенные ему вторили, а Титусу, хоть он и напивался перед казнями, каждый раз становилось не по себе. Отвратительная тварь над телами убитых людей – случалось, эта картинка по ночам ему снилась.

Нэрренират тащила машину на спине, придерживая всеми четырьмя щупальцами. Возле подводы она присела, согнув лапы, и тогда люди осторожно переместили груз на дощатую плоскость. Оставив спутников под охраной богини, Шертон отправился за магом. Роми и Лаймо тем временем накрыли машину парусиновым тентом и закрепили канаты, продев их в специальные кольца на бортах.

Роми все делала точно, аккуратно, однако никак не могла стряхнуть оцепенение, охватившее ее после разговора с Титусом. Его изувеченное лицо, его одиночество – это вызывало жалость, и все-таки она не сумела переломить себя и сказать ему напоследок что-нибудь хорошее. Терять друзей больно. В Панадаре ей казалось, что он ее друг, и вначале он вел себя как друг, но для него имели значение только его идеи, перепутанные, подчиненные искаженной логике, непостижимым образом вывернутые наизнанку… Такое впечатление осталось у Роми, когда она попыталась вникнуть в них, примерить их к себе, а Титус жил с ними и не хотел ничего другого. Вот и сейчас ее не отпускало ощущение, будто пришлось взглянуть на мир сквозь магическое стекло, до рези в глазах искажающее предметы и перспективу.