Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное - Андрей Николаевич Савельев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все эти ценности оказались в руках нескольких проходимцев, которые использовали их вовсе не для того, чтобы накормить голодных, у которых они сами отняли хлеб, а чтобы организовать мировую революцию, не забывая при этом и свои всё более растущие потребности. Церковные ценности бесстыдно выставлялись на продажу за рубежом.
Террором и насилием большевики надеялись обеспечить своё благосостояние, но не смогли сделать ничего путного. В начале 1922 года постановление «О ликвидации церковного имущества» предписывало разграбление православных храмов с целью получения изделий из драгметаллов и драгоценных камней. Собрали ценностей на 4,5 млн золотых рублей, большая часть которых ушла на организацию этой кампании. Церковь же добровольно собрала помощь голодающим на сумму около 9 млн золотых рублей.
Сталин говорил: «Главное, чему попы научить могут, – это понимать людей». И Троцкий был того же мнения, предполагая перенимать у Церкви обрядность, переиначивая её на революционный лад. Он разработал целую концепцию общественных символических зрелищ и ритуалов, которые должны были добраться до частной жизни (рождение детей, женитьба, похороны): «Рабочее государство уже имеет свои праздники, свои процессии, свои смотры и парады, свои символические зрелища, свою новую государственную театральность. Правда, она ещё во многом слишком тесно примыкает к старым формам, подражая им, отчасти непосредственно продолжая их. Но в главном революционная символика рабочего государства нова, ясна и могущественна: красное знамя, серп и молот, красная звезда, рабочий и крестьянин, товарищ, интернационал. А в замкнутых клетках семейного быта этого нового почти ещё нет, – во всяком случае слишком мало. Между тем, личная жизнь тесно связана с семьей. Этим и объясняется, что в семье нередко берет в бытовом отношении перевес – по части икон, крещения, церковного погребения и пр. – более консервативная сторона, ибо революционным членам семьи нечего этому противопоставить. Теоретические доводы действуют только на ум. А театральная обрядность действует на чувство и на воображение. Влияние её, следовательно, гораздо шире. В самой коммунистической среде поэтому нет-нет да и пробуждается потребность противопоставить старой обрядности новые формы, новую символику не только в области государственного быта, где это уже имеется в широкой степени, но и в сфере семьи. Есть среди рабочих движение за то, чтобы праздновать день рождения, а не именины, и называть новорожденного не по святцам, а какими-либо новыми именами, символизирующими новые близкие нам факты, события или идеи. На совещании московских агитаторов я впервые узнал, что новое женское имя Октябрина приобрело уже до известной степени права гражданства. Есть имя Нинель (Ленин в обратном порядке). Называли имя Рэм (революция, электрификация, мир). Способ выразить связь с революцией заключается также и в наименовании младенцев именем Владимир, а также Ильич и даже Ленин (в качестве имени), Роза (в честь Люксембург) и пр. В некоторых случаях рождение отмечалось полушутливой обрядностью, «осмотром» младенца при участии фабзавкома и особым протокольным “постановлением” о включении новорожденного в число граждан РСФСР. После этого открывалась пирушка».
Троцкий сокрушался, что быт не хочет мириться с «голым» браком, «не украшенным театральностью», а оттого даже атеисты продолжают венчаться в церкви, подставляясь под партийные репрессии. Но в данном случае проблема решалась проще – той же «пирушкой». Более свадебного ритуала Троцкого тревожил ритуал похорон: «Хоронить в землю неотпетого так же непривычно, чудно и зазорно, как и растить некрещеного. В тех случаях, когда похороны, в соответствии с личностью умершего, получают политическое значение, на сцену выступает новая театральная обрядность, пропитанная революционной символикой: красные знамена, революционный похоронный марш, прощальный ружейный залп. Некоторые из участников московского собеседования подчеркивали необходимость скорейшего перехода к сжиганию трупов и предлагали начать, для примера, с выдающихся работников революции, справедливо видя в этом могущественное орудие антицерковной и антирелигиозной пропаганды. Но, конечно, и сжигание трупов, – к чему пора бы действительно перейти, – не будет означать отказа от процессий, речей, марша и салютной стрельбы. Потребность во внешнем проявлении чувств могущественна и законна». «Уже и сейчас оркестр, выполняющий похоронный марш, способен, как оказывается, нередко конкурировать с церковным отпеванием. И мы должны, конечно, сделать оркестр нашим союзником в борьбе против церковной обрядности, основанной на рабьей вере в иной мир, где воздадут сторицей за зло и подлости земного мира. Ещё более могущественным нашим союзником будет кинематограф».
Об этом писал Троцкий, проводил в жизнь – Сталин.
Самая масштабная проблем для историка «революций» – это вовсе не война большевиков с Церковью, а непротивление Церкви, включая не только священноначалие, но и церковный народ, который не собрал многомилионную армию воинов Христовых. Церковь не сопротивлялась грабежам! Сопротивлялись отдельные люди, но их число было недостаточным. При этом приверженность православию не смогли сломить никакие меры большевиков. Русские оставались православными, пока не вымерли крещеные поколения. Но эти же поколения отдали свои церкви на поругание.
Одно из возможных объяснений – слияние в сознании народа Церкви и государства. Нет государства – нет и средства сплочения церковного народа. Любая «власть» замещает государство, и потому не встречает сопротивления. И даже когда «власти» ведут между собой гражданскую войну, это воспринимается как схватка между неправыми сторонами, от которых православный человек должен держаться в стороне. Большевики не смогли отнять у русского человека Христа, но они отняли у русского народа Царя, после чего он утратил признаки церковного народа. И, коль скоро у «белых» тоже не было Царя, то народ остался безучастен к их отчаянной борьбе с «красными» сатанистами. В глазах православного человека те и те не имели божественной санкции на власть в стране. А локальную «власть» («красных» или «белых» – всё равно) приходилось принимать под угрозой насилия. Без Царя оказалось, что прав тот, кто сильнее в данном месте в данное время.
Разграбленная церковная утварь так и не была возвращена Церкви. Одни грабили и продавали награбленное, другие покупали всё это. Когда объявили, что Церковь больше не будут репрессировать, в управление Московской Патриархии вернули только здания – в основном в руинированном состоянии. В то же время возникает вопрос: кому должно быть возвращено церковное имущество? Сохранился ли субъект под названием Российская Православная Церковь (так она называлась до революции)? Московская Патриархия не представляет собой такого субъекта, поскольку была создана
