Маленькие ошибки больших девочек - Хизер Макэлхаттон

Заключив с австралийцами сделку о признании вины, они вытягивают из них, как она умерла и где похоронена. Ее родители раздавлены этой новостью, их лица пепельного цвета взывают к справедливости. Во время суда ваши дела слушаются отдельно. Аади приговаривают к смертной казни, остальных — к пожизненному заключению с правом смягчения приговора до сорока лет при хорошем поведении. Сорок лет.

Тебя высылают в США, где помещают в «Оук-Парк», тюрьму строгого режима в Стиллуотере, штат Миннесота. Это темно-серое здание, одной стеной примыкающее прямо к холму. Камеры просторные, в них раздается эхо, они похожи на ряд сообщающихся спортзалов. Нет ни покрывал, ни занавесок — ничего тканого, что смягчало бы звук, поэтому даже в самый тихий из дней там царит полная какофония.

Время становится врагом. Поскольку ты можешь рисовать в тюрьме, ты создаешь замысловатые пуантилистские картины, на завершение которых уходят годы. Это позволяет убить время. Еще ты пишешь книгу о том, что с тобой произошло, хронику событий, которые предшествовали твоей встрече с Элен, рассказываешь в ней об австралийцах и о путешествии, и о том, что ты до сих пор не поняла, судьба или твои собственные решения привели тебя в эти цементные стены.

На сорок втором году пребывания в тюрьме тебя досрочно освобождают. Твоя семья полностью от тебя отказалась — от них не было ни одного письма за все сорок два года. И никто не навестил тебя ни разу. Если быть точной, твои родственники связались с тобой лишь однажды, да и то через адвоката, чтобы сказать, что не желают больше никогда ничего о тебе знать. Когда ты выходишь, тебе шестьдесят пять лет. Шестьдесят пять, и нужно начинать жизнь заново. Ты нанимаешь агента, издаешь свою книгу и на задаток покупаешь себе маленький домик в лесах в Северной Миннесоте, возле Ганн Флинт Трэйл (после цементных стен и решеток ты соскучилась по деревьям и рекам).

Ты успеваешь написать еще две книги, перед тем как умрешь, хотя ни одна из них не будет принята так хорошо, как первая, но все же тебе удается оставить в мире какой-то след. Ты умираешь спокойно, у себя дома, во сне; бродячий пес, которого ты подобрала, спит у твоих ног. Спустя тридцать лет голливудский продюсер, рыщущий в поисках новых идей, набредает на твою вторую книгу «Чтобы не было зелени» и покупает права на экранизацию. Проценты составляют миллионы, и все они отправляются одному человеку — дочери Элен Ли Мэзон, маленькой Стелле Ли Мэзон, которая вырастает в состоявшуюся поэтессу, чьи стихи по большому счету о потерянных, забытых и скитающихся. Позже во французском интервью она признается, что в основном они о тебе.

240

Ты отдаешь ей дневник. Она хватает его своими маленькими наманикюренными ручками и стрелой уносится прочь. Когда она скрывается из виду, у тебя холодеет в животе — потеря этой книжки будет означать потерю части самой себя. Твоей истории. Твоей памяти. Это все равно что лишиться уха или груди. По-настоящему волноваться ты начинаешь, поняв, что она ушла, не расплатившись. Ты просишь Макгрегора подменить тебя и бросаешься вверх по холму на своем фырчащем мопеде, ты же не знаешь, как ее зовут, не знаешь, где она остановилась! Мимо тебя проплывают образы всех людей, о которых ты писала, они похожи на пассажиров тонущего корабля. Черная вода накрывает фарфоровые тарелки и поблескивающие серебряные столовые приборы. Спасательных шлюпок нет.

Остаток ночи и часть утра ты проводишь в поисках воровки, укравшей дневник. Ни в одном из обычных отелей ее не оказалось. Ни в «Атлантисе», ни в «Цекосе», ни на «Вилле „Зула“». Ты проверяешь каждое фойе, трясешь каждого менеджера и портье. Пятьдесят долларов каждому, кто поможет найти маленькую темноволосую американку, которая таскает за собой твой дневник. Ты оплакиваешь свой собственный ум. Рыдаешь по своим мозгам, размером с горошину, а квелые песчанки бегают по разрушенному беговому колесу. Идиотка. Дура. Безмозглая.

Но она появляется утром у молодежной гостиницы, свежая как маргаритка (убить, убить, убить ее!), ухмыляясь от уха до уха. Она держит в руках твой дневник, который ты у нее выхватываешь; ты с ней груба. (Разумеется, со временем это пройдет, когда все это недоразумение будет разъяснено, — как ты будешь сожалеть об этом эпизоде, когда ты выхватила книжку у нее из рук с такой силой, что она чуть не потеряла равновесие!) Но опять же, откуда тебе было знать? По каким признакам можно отличить обычную женщину от остроглазой редакторши крупного нью-йоркского издательства, чей труд хорошо оплачивается?

Твои истории превращаются в глянцевую книжку из тех, что хорошо смотрятся на журнальных столиках, великолепную подборку рассказов, эссе и диалогов, как между случайными попутчиками, снабженную снятыми тобой фотографиями и даже каракулями и рисунками с полей твоего дневника. Книга называется «Пассаж», а рецензии на нее такие, что тебе хочется петь.

Книга продается в магазинах по всей Греции. В молодежной гостинице Мак-Грегора можно даже найти экземпляры с автографом автора, которые, разумеется, он подписывает сам и выдает за твою подпись. Ты не возражаешь, а он таким образом может продать их немного дороже. Полученный тобой задаток позволяет тебе добраться до дома и заказать для своих родителей по-настоящему красивые могильные плиты. Они погибли в автомобильной катастрофе еще до того, как ты прилетела в Штаты, так что ты навещаешь их уже сейчас в тишине кладбища. Издатели составляют вторую книгу, а потом и третью, и каждая последующая продается лучше, чем предыдущая.

Тебя подталкивают к тому, чтобы начать путешествовать по миру и собирать новые истории. Для этого у тебя полно денег. Но, если так посмотреть, у тебя полно денег и чтобы этого не делать, поэтому ты возвращаешься на Санторини, покупаешь белый с голубым домик высоко на холме, возле Фиры, и маленькую голубую лодку с названием «Цензио» (что на латыни означает «решимость»). Остаток своих дней ты проводишь, путешествуя по греческим островам, пока однажды не встречаешь мужчину, который похож на тебя, как отражение в зеркале. Независимый, вспыльчивый, непредсказуемый и свободный. Его зовут Лазарус, у него выгоревшие пряди волос и подмигивающие глаза. На протяжении последующей дюжины пропитанных солнцем лет вы носитесь на своих лодках от порта к порту, будто два деревянных дельфина, играющих в догонялки, все время в погоне, никогда не останавливаясь. Зорба однажды сказал: «Омытый солнцем, благодатный дождь укрывает бессмертную наготу Греции прозрачной вуалью. По-моему, счастлива та женщина, которой перед смертью удается походить под парусом в Эгейском море».

Ты умираешь много лет спустя во время кораблекрушения в Наксосе. Ты врезаешься в тридцатифутовую бостон-уэйлерскую яхту под названием «Начало». Ты погибаешь на месте.

241

Ты не отдаешь ей свой дневник (это, мать ее, твой дневник все-таки), и ты больше никогда не видишь эту женщину, хотя иногда она является тебе в повторяющемся сне. Она плывет на лодке по волнующемуся морю. Ее лодка подплывает к твоей, она наклоняется вперед и протягивает тебе зеленое яблоко.

Твои родители погибают в автомобильной катастрофе. Ты получаешь телеграмму — совершенно абсурдный способ связи, однако в Греции чуть ли не единственный, на который можно положиться. К тому времени, когда ты узнаешь об этом, они уже лежат в земле. Вместе с телеграммой тебе высылают наследство (небольшое по любым меркам), но этого довольно, чтобы купить маленькую голубую лодку с названием «Цензио» (что на латыни означает «решимость»).

Ты знакомишься с мужчиной по имени Лазарус, независимым, вспыльчивым, непредсказуемым и свободным. На протяжении последующей дюжины пропитанных солнцем лет вы носитесь на своих лодках от порта к порту, будто два деревянных дельфина, играющих в догонялки, все время в погоне, никогда не останавливаясь. Ты согласна с Зорбой, который однажды сказал: «Омытый солнцем, благодатный дождь укрывает бессмертную наготу Греции прозрачной вуалью. По-моему, счастлив тот мужчина, которому перед смертью удается походить под парусом в Эгейском море».

Много лет спустя после твоей внезапной смерти в Наксосе (кораблекрушение в бурном море) верный Макгрегор, прибираясь в твоей маленькой хижине на пляже, просматривает пляжные находки, выбеленные ветром птичьи кости и отполированные морем камушки, палочки и водоросли, бутылки с черным и белым песком, просматривает твои книги и фотографии (проявить триста восемь одноразовых камер было недешево!) и находит твои старые дневники, все тридцать штук. Он откупоривает бутылку двенадцатилетнего виски, прочитывает их и думает, что они увлекательны.

242

Ты решаешь ему поверить. «Твоя нога, — говоришь ты, — это что, они сделали?» «Они ее сломали в ту ночь, когда нашли меня, — отвечает он, оглядываясь через плечо. — Они мне сказали, что их послала донна Мария и что она тебя удочерила». Удочерила? Ты чувствуешь комок в горле. Коза ностра. Немец ковыляет прочь, а ты бросаешься к дому Марии по пропитанным потом улицам. Все сходится. Поздние полуночные собрания в столовой, то, как легко они чувствуют себя в городе, страх и услужливость, которые выказывают им окружающие. Коза ностра. Быстро и тихо ты пакуешь вещи. Ты только не можешь найти свой паспорт. Ты держишь его в ящике туалетного столика в своей комнате, но сейчас его там нет.