И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов

– Я покорнейше прошу вашего прощения, месье Сеньер, мой господин, – сказал Луа, скрывая некоторое смущение, – позвольте же мне вернуться к себе, необходимо подготовить смету расходов на охрану!

Сеньер молча кивнул и сделал известный жест рукой, указывая на выход. Луа поклонился еще раз, после чего вышел из шатра. Снаружи донеслось: «Ох ты ж коварство, пресвятая дева Мария, дождь-то какой хлынул, а!» Видимо, дождь уже начался по-настоящему. И правда, Марин посмотрела в окно и увидела, как за ним уже вовсю шел ливень, а вскоре послышался и характерный звук дождя, приятно воздействовавший на Хозяина, который беспомощно мучился от ревматизма. И хотя подобные природные явления в целом негативно отражались на самочувствии Сеньера, сам звук сильного дождя, легкий холодок, исходивший от миллиардов капель, успокаивали нервы и приводили в порядок мысли.

– Ну говори же скорее, с какой целью меня посетила, – сказал Сеньер, все так же не отрывая взгляда от дочери, – не без причины же ты ко мне зашла, верно?

– Ты…прав, – произнесла Марин, – я пришла, чтобы…поговорить с тобой, отец.

– Ну давай поговорим, – ответил Сеньер и незаметно улыбнулся.

Марин было хотела уже что-то произнести, но резко запнулась и замолкла, словно потеряла способность говорить. Ничего не возвращалось из того, что она обдумывала специально для встречи с отцом, этот момент в памяти будто кто-то очень быстро вырезал, чтобы предотвратить неизбежное. Но само слово «неизбежное» уже означало, что, так или иначе, разговор, ради которого Марин пришла к отцу и отвлекла его от дел и выслушивания болтовни бездельника Луа (хотя, вполне возможно, что избавлению от второго Сеньер был в душе невероятно рад), состоится здесь и сейчас.

– Дитя мое, – снова заговорил Сеньер, – ты либо говори, либо же пойди к себе, не мешай работать. Сидишь и медлишь, как старый слон, ей Богу!

Последняя фраза, произнесенная Хозяином, будто оживила Марин. Непродолжительный провал в памяти вмиг исцелился, и все мысли вновь оказались на месте, готовые к озвучиванию. Страх, еще пару минут назад терзавший девушку, исчез, осталась лишь излишняя самоуверенность, подкрепляемая максималистским чувством справедливости. Поднявшись с кресла, Марин подошла к столу, за которым сидел Сеньер, и высказала ему те слова, которые возникли в ее голове сразу же после увиденного в зверинце:

– Отец, сегодня мне посчастливилось побывать в цирковом зверинце. Для меня месье Фельон провел небольшую экскурсию…

Сеньер резко перебил Марин:

– Что, прости? Зачем тебе одной понадобилось идти в зверинец? Или Фельон тебя позвал?

– Нет, меня никто не звал, я захотела просто увидеть животных вне манежа, – произнесла Марин, – а месье Фельон оказал мне честь и согласился проводить. Однако, теперича я жалею, что решилась пойти туда, было бы намного лучше, если бы я не увидела всего того, что твориться в том страшном месте!

– Дитя мое, успокойся, – сказал Сеньер и вышел из-за стола, – что же тебя так расстроило там?

– Меня расстроило, как над ни в чем не повинными животными бесчеловечно издеваются, унижают, бьют, мучают, глумятся! И смеют называть это дрессировкой! Нет, отец, это не дрессировка, это уничтожение разума и воли у зверей, получение настоящих зомби из живых существ!

Пьер Сеньер молча слушал свою дочь, и в это время выражение лица его приняло испуганно-возмущенный вид, он закусил обе губы, глаза нечеловечески выпучил, а кулаки до побеления суставов пальцев сжал, пытаясь сдержать подступавший гнев, готовый в любую минуту вырваться наружу, чтобы уничтожить наглую девку, посмевшую выказывать недовольство собственному отцу.

– И мне было бы не настолько горько и больно, – продолжала Марин, перейдя на жалобный крик, – если бы не то, что вы, отец, все демонические издевательства, придуманные Фельоном, поощряли и поддерживали! Да, он сообщил мне, что без вашего одобрения ничего этого бы и не было! И правда ведь, вы, отец, словно Господь Бог в нашем цирке, без вашего на то дозволения даже дождь этот не пошел бы, листу на дереве нельзя было бы упасть! Я не понимаю, отец, почему в вас столько злобы, раз вы с одобрением относитесь к работе таких чудовищ, как месье Фельон! Если только…

– Не смей, Марин, ни слова больше! – вырвалось из уст Сеньера.

– Если только вы не такое же чудовище! – прокричала Марин, немного отстранившись от отца.

Сеньер, в свою очередь, после всех слов, произнесенных дочерью, рассвирепел до дикости и ударил ее по лицу тыльной стороной кисти, от чего девушка споткнулась и упала на пол.

– Да как ты смеешь, наглая девка, так со мной разговаривать! – неистово кричал Хозяин, не отрывая глаз от плачущей дочери, – тебе кто позволял подобные мысли высказывать? Как тебе пришло в твою тупую не до конца сформировавшуюся головешку критиковать меня и мои решения? Все мои решения никто не смеет даже в мыслях своих подвергать сомнению, в особенности моя собственная дочь! Встань! Я сказал – встань!

Сеньер с размаху ударил по столу кулаком, и Марин пришлось подняться с пола. Слезы не переставали идти из ее глаз, часть лица горела от боли, а душа горела от унижения.

– Я поступаю так, как хочу, и я ни перед кем, кроме Бога, отчета не держу! – продолжал кричать Сеньер, подойдя вплотную к Марин и схватив ее за подбородок, – я, если захочу, сотру тебя в порошок, сожгу, утоплю, сделаю все, что только придет мне в голову, и не посмотрю на то, что ты моя дочь! Ты, в первую очередь, ничтожество, обязанное мне подчиняться беспрекословно! Если я еще раз, слышишь, еще раз подобную выходку с твоей стороны застану – можешь прощаться с этим цирком, что ты так любишь! Я не убью тебя, нет, для тебя это будет просто слишком легко. Ты отправишься в монастырь, вымаливать у Бога прощения за свою дерзость!

Все это время в другой комнате шатра находился Жан Ларош, искавший некоторые бумаги для Хозяина. Услышав крики Марин, он решил пойти и проверить, что происходит. Однако, когда он подошел ближе и смог разглядеть все, что происходило в центральной комнате, предпочел оставаться в стороне, дабы не попасть под удар Хозяина. А когда Сеньер пригрозил дочери отправкой в монастырь, к ним зашли двое надзирателей, также услышавшие крики. Завидев их, Сеньер отпустил подбородок Марин и подошел к своему столу.

– Выбросьте ее на улицу, пусть остудит свои мозги, – успокоившись, с привычным мертвым отзвуком произнес Хозяин, вновь сев в кресло.

Надзиратели аккуратно взяли Марин под руки и вывели наружу, довели до самого забора, после чего отпустили. А Сеньер, почувствовав себя не очень