Князь Рус - Юрий Никитин

В третий раз он услышал свист летящих камней. Сова закричал бешено:

– Они перебьют нас издали, не потеряв и человека!

А сбоку вскрикнул в страхе Твердая Рука:

– Откуда у них столько камней?

Только третий раз, подумал Рус смятенно. У них могут быть полные сумки. Недаром же задний ряд тащит за спинами мешки. Уже треть русов корчится на земле, а сколько еще лягут…

– Стоять! – закричал он, чувствуя себя униженным и опозоренным. – Стоять!.. За други своя!

– Не отдавать раненых! – закричал и Сова.

Они встали над сбитыми на землю, оглушенными и покалеченными. Топоры в их руках блистали грозно, и сами русы были велики и грозны своей мощью. Раненые с трудом поднимались за их спинами, ковыляли в сторону, оглядывались по сторонам, отряхивали кровь с глаз, снова подбирали оружие.

Щетина длинных копий надвинулась, и Русу свои воины уже не показались грозными великанами. Их руки, даже удлиненные топорами, оказались намного короче копий. Били ими из второго и даже третьего ряда, а передние иудеи лишь держали перед собой щиты и подставляли плечи для длинных копий. Едва русы делали движение броситься на них, те тут же опускали край щита оземь, прятались за ними, как черепахи за панцирем, а задние ловко и умело тыкали острыми концами в голое тело великанов русов.

Рус отбросил уже третий щит, расколотый копьем, топором срубил три наконечника копий, но из задних рядов с готовностью выдвигались еще, такие же смертоносные. Иудеи наступали, напирали, выдавливали русов, и те под ударами копий в голые тела, даже не прикрытые безрукавками, отступали, пятная землю своей кровью.

Раненые, оглушенные, ослабевшие от потери крови, пытались подняться и падали под ударами топоров, которыми добивали русов уже в третьем ряду. Рус оглянулся и похолодел от ужаса: едва ли половина его людей оставалась на ногах, но и те отступали шаг за шагом, угрюмые и уже потерявшие боевой задор, обагренные кровью. А у иудеев не потеряно ни одного человека!

Внезапно гул голосов прорвался в сознание. Краем глаза увидел лица людей за близкой чертой белых камней, это были женщины и дети русов. Они стояли всего в десятке шагов, но воины уже отступали к ним, пятились под ударами! На лицах женщин был ужас.

– Стоять! – закричал он. – Лучше смерть!.. Стоять!

И Сова вскрикнул во весь голос:

– Нас вытесняют с поля!

В грохоте ударов металла по металлу, криков ярости и боли его вопль если и был услышан, то сделать уже ничего не могли. Неуязвимая стена медленно и упорно выдавливала металлической щетиной отважных воинов с поля боя. Вот уже один, отступая, наступил на линию, другой перешагнул, отбиваясь топором и обломком щита, их тут же подхватили под руки и оттащили, еще непонимающих, но тут стало не до вылавливания одиночек, ибо один за другим воины переступали, пятясь, линию, которую клялись переступить только мертвыми.

– За мной! – заорал Рус. – Мы должны прорваться!

Он бросился вправо, увлекая за собой Сову. Им пытались преградить путь копьями, но Рус остервенело рубил толстые древки, стоял сухой треск, даже дважды достал чьи-то руки, наконец вырвался вдоль самой линии, забежал сбоку, а затем и вовсе отбежал от линии подальше. Его трясло от ужаса, могли вот так выдавить за черту, а это позор – хуже гибели.

Часть русов, поняв, что их уже вытесняют за линию поля, остановились и дрались отчаянно и мужественно. Другие бросились за Русом, их почти не задерживали, добивали прижатых к позорной черте.

Когда пал последний рус, отряд начал медленно поворачиваться в обратную сторону. Рус, хрипло дыша, поспешно оглядел остатки своего отряда.

Всего двенадцать! За линию оттеснили примерно столько же, так что погибло семьдесят-восемьдесят человек, а пал ли хоть один иудей?

Рус смотрел на могучий отряд иудеев налитыми кровью глазами. Ярость берсерка начала закипать в душе, он дышал хрипло, чувствовал, как разум начинает мутиться.

– Мы опозорены, – прохрипел он. – Теперь ничто не смоет с нас позор!

– Мы умрем, – сказал Сова рядом. Он был бледен, щека дергалась. – И кровь наша смоет наш стыд…

– Смотря как умрем, – бросил с другого конца Твердая Рука.

Рус шагнул к иудейскому отряду и понял, что опоздал. Те уже перестроили ряды, теперь длинные копья смотрели в их сторону. В передних рядах стояли воины с квадратными щитами. Пращники не метали камни: то ли кончились, то ли русы были уже не страшны. Но скорее всего русы стояли чересчур близко. Иудеи, как понимал теперь Рус в бессильной ярости, не сделают ни одного неосторожного шага. И даже палец не оцарапают, если могут обойтись без царапины.

Иудеи, закрывшись щитами, ставили ногу как один человек. На русов давила стена щитов, ровная и непробиваемая. Ему показалось, что квадратные щиты, соприкасаясь краями, даже сцепляются, чтобы держать единую линию. Иудеи давили, теснили, наступали, но ни один не вырвался вперед, как ни один и не отступил.

Рус увидел прямо перед собой блестящие черные глаза в узкой щели над краем щита и под железным краем шлема. Глаза блестели черным, как у Ис, в них была ненависть. Он содрогнулся при мысли, что однажды может увидеть такое же и в ее глазах.

На миг ему показалось, что, если поднырнуть под копье, а второе ухватить рукой и поднять кверху, он сможет навалиться на этого иудея и вдавить его вовнутрь их отряда… Но тогда хоть правый, хоть левый иудей просто всадят ему короткий меч в незащищенный бок… даже понятно, что всадит иудей справа в левый бок, прямо в сердце: наверняка это испробовали на учениях… он сам им дал целых десять дней!..

А если ухватить за копье и с силой дернуть на себя? Удастся выдернуть заднего копейщика вместе с передним щитоносцем. Опять не получится, брешь тут же затянется, как вода в омуте: вперед ступит щитоносец из второго ряда, а его, упавшего навзничь, тут же добьют в живот и грудь наступающие…

Он отступал шаг за шагом, с ужасом подумал, что стряслось бы, не выровняй они с иудеями тогда все поле, не убери коряги и камни. Тогда либо падали бы навзничь, подставляя голые животы этим страшным длинным копьям с широкими наконечниками, похожими на длинные ножи, либо вынуждены были бы поворачиваться спиной к этим же копьям. Иудеи отчаянно ждут этого мига, добиваются его, ибо тогда начнется уже не бой, а бойня…

Уже бойня, подумал он с отчаянием. Расплата за десять дней пьянки. За то, что разрешили им сновать по всему стану, вызнавая наше вооружение, наши воинские обычаи, привычки. За то, что сами даже не подумали узнать, как и чем будут воевать иудеи!

Сквозь завесу соленого пота, выедающего глаза, он увидел, как набросили веревки на беснующегося Бугая, свалили, стоптали, били по голове дубинами и вязали накрепко. В трех шагах от бугая Моряна в отчаянии раскачивает столб. Даже отсюда Рус видел, как блестит ее лицо, то ли от усилий, то ли от слез, хотя никто ранее не видел, чтобы богатырка плакала. Приставленный к ней мальчишка в страхе привел двух мужей, но те, вместо того чтобы смотреть за Моряной, не отрывали глаз от поля и не замечали, что путы богатырь-девицы слабеют.